части, что-то брали с собой, что-то отбрасывали. Это собирательство длилось
несколько дней, круглые сутки. Но людям черти не мешали, дорогу не
переходили. Надо сказать, люди от этого места откочевывать начали. Один
нойон со своими людьми тут остался, думал, что еще ему что достанется.
Когда однажды пошел дождь, вокруг лодки Ганса нюдэтэ, вокруг табакерки
образовались два шара, один громадный водяной или стеклянный, другой -
маленький. Капельки дождя бились в эти шары и отлетали в разные стороны. И
опять стояли люди вокруг этих шаров, дивились делам невиданным, чуду
несказанному. Дождевые струи били в шары, и потоки текли по их поверхности,
четко прорисовывая контуры шаров.
- Вот так, - показывал руками Дамдин, будто бы он сам видел все это.
Должно быть, не раз и не два рассказывал ему и его собратьям прапрадед Гомбо
о том, что когда-то так поразило его предков и его самого, хотя уже и через
чужой рассказ... - Вот так, вот так, - широко разводил руками Дамдин...
Вода подтекала под защитную броню лодки Одноглазого. Вокруг лодки текли
ручьи, смачивая травы зеленой лужайки, всходы молодых деревец. Вода,
стекавшая из-под шара, была на ощупь теплой.
- Его лодка будто бы на тагане стояла, хоть под ней костер разводи.
Много, правда, дров надо было бы. Шибко далеко из тайги пришлось бы возить
дрова. Много караванов надо посылать...
А когда дождь прошел и разошлись тучи...
- Показалось старое небо, - Дамдин говорил "таро непо", но я уже хорошо
понимал его, тем более что и раньше встречал это выражение - старое небо -
значит голубое, первичное... И когда прекратился дождь, снова выбежали из
корабля Одноглазого черные бесы и принялись за работу: кололи и мололи
камни, сеяли-веяли почву, в стеклянные кружки собирали травы, тащили
откуда-то деревянные чурки и чурочки. Кое-какие из бесов, вы не поверите,
могли даже летать. Никто у нас не знал, куда они летают...
И ни к одному из бесов невозможно было подступиться. Вокруг них тоже
была неприступная защита. Орочонские бааторы пытались пускать стрелы в
черных бесов, прибывших с кораблем звездного человека из неведомых далей
неба. Стрелы отлетали от сил тьмы, не оставляя на невидимой броне-куяке ни
царапинки, ни ранки. Каждый чертик, как и лодка самого Ганса нюдэтэ, как и
аметистовая табакерка, был защищен непробиваемой защитой неприступности.
Так прошло довольно много времени. Пастбища близкой тайги стали
скудеть. Лошадям, овцам, оленям было нечего жрать. Баатор нойон приказал
всем, кто еще оставался тут, разойтись по своим кочевьям. У звездного
корабля, хрустальной сахарницы, стоящей на тагане, остался только наш айл -
кочевья-то тут были наши. И айл самого баатора с его людьми тоже остался, со
слугами, женами, детьми...
И вот, когда уже все разошлись, из лодки вышел сам Ганса нюдэтэ. На нем
опять была аметистовая табакерка, как две капли воды похожая на первую.
Ганса нюдэтэ взял старую табакерку и отдал ее баатор нойону. И сказал
человечьим голосом. И голос его исходил из той и другой табакерки:
- Самбонуу, Баатор нойон, ногоон одон хюн приветствует тебя и твоих
людей и вручает тебе эту аметистовую табакерку! - отчетливо, даже красиво
сказал человек со звезды, сказал нашими словами, будто бы он родился и вырос
в этих местах, будто бы он весь век только и говорил на нашем орошонском
наречии. Ну, если это перевести на русский язык, будет это, значит, так:
"Здравствуй, хозяин этих мест, человек с Зеленой звезды приветствует тебя и
отдает тебе эту волшебную табакерку. А ты, нойон, отдай мне одного мальчика
и одну девочку. Я возьму их с собой на небо. Им не будет причинено никакого
вреда. Они живыми улетят на звезды. А потом вернутся домой, учеными и
могучими, знающими множество тайн мира".
- Более могучими и знающими, чем я? - спросил Баатор нойон.
- Да. Они сами смогут управлять вот такими кораблями.
- Нет, - важно ответил Баатор нойон. - Я тебе не отдам никого. Мне не
надо, чтобы кто-то был умнее и могущественнее меня. Да этого и не может быть
никогда. Я - самый сильный, самый умный и самый могущественный человек на
всей Земле, во всем нашем аймаге...
Солнце светило. Легкий ветерок обвевал лица. Шумела вода в близких
водопадах, шумела сильнее, чем обычно, лето таяло снега на гольцах, вода
прибывала. Орел кружил в синем небе высоко-высоко. На близком пеньке
полосатый бурундучок шелушил кедровую шишку, забытую Сережей. Все было
обычным, земным. Близкие заснеженные горы начали кучерявиться облаками.
Легкий ветер срывает их с вершин и уносит на восток. Мой собеседник,
рассказчик, старый орочон, олений пастух Дамдин с лицом, исхлестанным
морщинами, как кора старого кедра, кажется мне вечным, добрым и мудрым,
будто бы и не человек он, а дух этих гор, древний-древний. Он довольно
крупный человек, но уже какой-то усыхающий, подвяленный многими годами,
подкопченный дымами тысяч костров его кочевий.
- Баатор нойон обманул Ганса нюдэтэ, - рассказывал Дамдин. - Его легко
было обмануть. Ведь он не знал, каковы мы, жители Земли. Ганса нюдэтэ был
доверчив, как малое дите. Но и мудр, и добр, как старик, проживший большую и
трудную жизнь, очень трудную жизнь...
Вот в это самое время и послышался оголтелый лай дамдиновых собак.
Олени взметнулись стаей из-за увала, помчались к островерхому чуму. Дамдин
вскочил:
- Хара эрлик! Ада эрлигей хюсен! Опять ба-абгай моих оро гоняет. - Он
вскочил с чурбака и большими шагами молодо помчался к своему чуму, к
оленьему стаду, по своим кочевым делам.
Вскоре после ухода Дамдина пришли мои друзья. Мы принялись налаживать
лодки, снасти, укладывать по-походному свое имущество. Дел было невпроворот.
Утром, ни свет ни заря, Дамдин пришел к нам проститься, слово сказать
перед разлукой. Для него, такого древнего человека, живущего таким
отшельником, каждое прощание с людьми, возможно, последнее прощание с
человечеством. Мы пожали друг другу руки. И расстались. Навсегда.
Единственное, что он еще успел сказать мне:
- Ганса нюдэтэ потом улетел. Он долго жил у нас, три раза все собаки
сменились в айле. Он улетел один, никого с собой не взял...
Скажу откровенно, я как-то очень легко отнесся к рассказу орочона
Дамдина, ну, сказка, да и все тут, хотя сказка и необычная. И все же на
каком-то привале, на первой же дневке, под шум лесного дождя, в палатке я
записал начерно рассказ старика, на память, без задней мысли сделать
когда-нибудь что-то вроде рассказа. И вот только годы и годы спустя, когда
стал слагаться цикл вот этих магических рассказов, я вспомнил о своей давней
записи, разыскал ее в постаревших тетрадях и, чуть-чуть обработав, даю его
вам, мои читатели.
Можно было бы на этом и поставить точку, если бы не еще одно событие,
недавнее, из самых ближних лет.
Года два-три назад я провел около месяца в местах, соседствующих с теми
дальними горами, на которых я услышал когда-то историю об одноглазом
человеке с Зеленой звезды. Недавно возникшая там турбаза попросила меня
написать ей рассказы о возможных маршрутах, о деревьях и травах, рыбах и
птицах, о давних историях, так или иначе связанных с этими местами. Я с
удовольствием поехал в горы, к своему прошлому. Я бродил по горным долинам,
посещал минеральные источники, купался в сероводородном озере с минеральными
грязями, тонкими и белыми, как хорошая сметана, и отмывался от грязей в
родо-новом ключе.
Там у целительного родника встретился мне очень старый человек,
маленький, усохший и мудрый. Эта мудрость буквально светилась в его черных,
не поблекших от возраста глазах. Я поздоровался с ним на его языке, спросил
его о здоровье и о том, как процветает его скот. Он мне ответил. Мы
обменялись парой фраз. А дня через два мы с ним уже разговорились будто
старые, но давно не видавшие друг друга приятели. А еще через день он уже
рассказывал мне какие-то истории из своей жизни, из жизни своего народа,
сказки, были и небылицы. Одна из его историй буквально обожгла меня. Мне
показалось, что она корнями связана с той орочонской притчей пастуха Дамдина
о Ганса нюдэтэ, что она дальнее эхо тех событий, искаженная скалами, ее
отразившими. Я ее записал в тот же вечер. В тот день я не мог дождаться,
когда я сяду за стол и примусь писать.
Вот та сказка старого дархата, которую он поведал мне на сухом
пригорке, на летнем солнце у древнего родонового ключа в самом центре Азии.
В одном очень далеком царстве - тридесятом государстве, которое со всех
сторон омывалось теплой водой моря-океана, жил да был странный король. Все у
него было как у людей, вот только имел он на лице один-единственный глаз. В
самой середине лба, где у всех других, кого мы знаем, просто гладкое место.
Да ведь и это диво еще не диво. Чудом было то, что и весь народ у него
в королевстве, от первого министра до последнего бездельника - все, все
имели по одному-единственному глазу. Сколько людей, столько и глаз. Во всем
королевстве не было ни одного двуглазого существа: ни собаки, ни кошки, ни
тигра, ни верблюда, ни тушканчика.
Должно быть, одноглазая камбала, странная рыба, приплыла к нам по дну
океана-моря из того тридесятого царства.
Островитяне не удивлялись своему странному виду. Ведь они не знали, что
где-то в других землях живут-поживают совсем другие люди - двуглазые. И
люди, и собаки, и тигры, и верблюды, и тушканчики.
Во всем остальном это было царство как царство, страна как страна. Люди
там рождались, жили и умирали. Одни были умны, другие - не очень, одни -
трудолюбивы и умелы, другие - ленивы. Но в основном все работали не покладая
рук, до седьмого пота, с утра до вечера.
Среди множества расторопных одноглазых жил-был человек, который очень
не любил трудиться, хотя ему нравилось и хорошо поесть, и красиво одеться, и
жить в уютном светлом домике на берегу моря. Ничего такого у него не было:
ни еды, ни красивой жизни, ни белого домика. Он лежал обычно где-нибудь на
берегу под лодкой и мечтал о том, что вот явится к нему золотая рыбка или
добрая волшебница и даст ему все, чего он только ни пожелает, да еще и сверх
того много-много денег.
Однажды лентяй нашел на берегу грошик. Он обрадовался дармовой копейке,
принес ее в портовую таверну, попросил стакан дешевого вина, попивал его
потихоньку, а сам слушал, что рассказывают друг другу поскитавшиеся по
морям-океанам люди-мореходы. И он услышал, как один матрос рассказывал своим
товарищам совершенно неправдоподобную историю о том, что где-то в других
местах...
- Рассказывают, - говорил моряк, - есть в далеком синем океан-море
другая земля, на которой живут только двуглазые люди. Там, где у всех у нас
глаз, у них просто гладкое место, а по обе стороны носа, где у нас щеки, у
них красуются два совершенно одинаковых глаза. И самое смешное - они даже и
не предполагают, не думают, что они странные люди. Наверное, потому, что
никто из них никогда не видел одноглазого человека.
В душу лентяя запала странная повесть скитальца-моряка... Он часами
лежал на берегу под чужой лодкой, а сам все думал и думал о чуде, которое
есть на земле. Думал он вот так-то, думал да и решил: "Да ведь это же мне
счастье привалило. Вот поеду-ка я в ту землю в синем океане-море, поймаю
себе двуглазого человека, привезу его сюда и стану показывать за деньги. И
сделаюсь я богатым и знатным. И буду я есть сало с салом, носить новые
сапоги со скрипом и каждую ночь спать на свежей соломе".
Прошел год или два, а может быть, и больше прошло времени, но сделал
себе лентяй-лежебока кое-какое судно и отправился на нем в далекое
путешествие на поиски странного двуглазого существа.
Долго ли, коротко ли плавал лентяй по бурным волнам великого
океан-моря, много ли, мало ли испытал он лишений и приключений в своих
странствиях, только однажды свежий бриз пригнал его лодку к высокому берегу,
на котором он увидел толпу людей, и каждый в этой толпе имел на лице два
глаза!
"Вот счастье привалило! - подумал лентяй. Он подумал это вяло, без
прежней радости. Ведь он, лентяй, за годы странствий, по правде говоря,
перестал быть лентяем, он стал заправским моряком. - Сейчас я поймаю одного
из этих людей и отправлюсь домой".
Однако мысль о том, что он, показывая двуглазого за деньги, станет
богатым и знатным, тоже не доставила ему прежнего удовольствия, другой стал
человек за годы труда, другой.
Когда моряк подошел на своем судне к самому берегу, одноглазый увидел,
что все двуглазые показывают на него пальцами и кричат:
- Глядите! Глядите! Одноглазый человек! Вот нам счастье-то привалило!
Сейчас мы поймаем его, посадим в клетку и станем показывать всем жителям за
деньги. Мы станем богатыми и знатными!
Все так и получилось. И долго возили они по земле одноглазого человека
и показывали его за деньги. Да ведь мало того, что они показывали бывшего
лентяя, они еще и работать заставляли его в то время, когда он был свободен
от посещения зевак. В неволе он всему научился: и сад посадит, и поле
вспашет, и сапоги стачает, и дом срубит. И еще интересное дело: одноглазый
очень любил детей, с ними он чувствовал себя свободным и раскованным.
Когда подневольные пути-дороги приводили одноглазого на берег синего
океан-моря, он подолгу смотрел в лазурную даль, и из его единственного глаза
капали и капали слезинки. Он тихо смахивал их и, наверное, думал: "Бедный я,
бедный. Правду говорила мне в детстве моя бабушка: не рой яму другому, сам в
нее попадешь".
Потом одноглазый исчез. Поговаривали, что он тайно, с помощью ребятишек
восстановил свою лодку-корабль, а может и новый построил, он уже все умел,
запасся продовольствием и водой и однажды темной, бурной ночью ушел
один-одинешенек в свое синее-синее, бурное океан-море. Говорят, он сказал
перед разлукой кому-то из своих юных друзей: "Лучше умереть под порывами
бури в море, чем в темной каморке невольника". Он ничего не боялся, он умел
делать все.
Меня помимо сюжета сказки поразило в легенде старого кочевника южных
гор и то обстоятельство, что он назвал одноглазого "Ганса нюдэтэ", а
предводителя племени, изловившего его на берегу моря, - "Баатор нойоном".
Разумеется, я привожу здесь не дословный рассказ пастуха коней в горных
дархатских степях, а мой свободный пересказ того, что поведал он мне на
солнечной поляне у родонового ключа в синих горах, похожих на сказку.
ДЕРЕВНЯ ТИШИНА
Жизнь моя, иль ты приснилась мне?
С.ЕСЕНИН
В один и тот же день я получил два письма: одно - тоненькое, два листка
тетрадной бумаги в клеточку, исписанных правильным, почти ученическим
почерком, другое - весомое, полное, оно распирало конверт, едва вмещаясь в
него. Почерки на адресах были разные, а почта отправления одна и та же.
Название сельца на конверте меня взволновало, было неожиданным, как молния в
ночи. Я там жил в самом раннем детстве, года два-три, там глаза на мир
открылись, там в первый класс пошел, красоту земли впервые увидел и на всю
жизнь влюбился в нее...
На тоненьком письме стоял полный адрес отправителя и имя - Софья
Ивановна Тишина. На полном конверте обратного адреса не было, только штампик
на марке.
Никогда в жизни после отъезда из тех мест я ничего не слыхал о
деревушке моего детства, хотя где-то в самой глубине души никогда и не
забывал о ее существовании, собирался когда-нибудь съездить в те места,
взглянуть взрослыми глазами на пейзажи детства, которые остались в памяти
такими красивыми, прямо идеальными картинами земли.
С понятным волнением я открыл первый, тоненький конвертик...
"Уважаемый Михаил Федорович!
Я жена Павла Андреевича Тишина. (Слово "жена" было тоненько зачеркнуто
и над ним так же тоненько надписано: "вдова"). Мой муж полагал, что вы
должны бы помнить его. Вы вместе с ним пошли в первый класс и вроде бы даже
дружили с моим Павлом. Он не раз рассказывал, как вы однажды, еще до школы,
сбежали с ним из детского садика в тайгу, когда вас "ни за что" посадили в
темную каморку... Потом вас дня два искали по лесам и еле нашли.
Не знаю, было ли это. Может, Паша все выдумал...
Так вот, мой Павел недавно умер. И я осталась одна... Правда, есть у
нас дети, двое, да они теперь в других местах живут, редкие они гости в
наших палестинах. Одна я теперь в деревне...
Мой Павел умер во второй раз. Первый раз у него случился инфаркт и
наступила клиническая смерть. Нам повезло. Как раз в этот день и час прямо
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг