Надо запомнить - ведь и сам шумишь не меньше. Пролезая в лаз, Хрипатый
невольно напрягся: было там место, когда пошло расширение, и голова уже
торчит из лаза, где можно встать в полный рост. Если те, впереди,
сговорились, им ничего не стоит пополнить запас еды пайкой... Вернее, сразу
двумя пайками.
Никто не ждал Хрипатого в пещере. Никто не затаился в темноте. Хрипатый
решил проверить кое-что и затаился, неподвижно присел в нескольких метрах от
выхода. Кто-то новый, тот, кто его догонял, вывалился из лаза, торопливо
прошел по пещере. Человек прошел в двух шагах от Хрипатого и был очень
хорошо слышен - и шорох, и шаги, и дыхание. А вот сам он, идущий, - Хрипатый
голову дал бы на отсечение - и не подозревал, где здесь сидит Хрипатый.
Та-ак, надо бы это запомнить! Что надо не шевелиться, не шуршать ничем,
дышать через рот, и тогда ты станешь незаметным.
Хрипатый свернул раз и второй. Он знал, как идти к пещере Мумий, и
совсем не хотелось туда. Все равно ведь идти наугад, так лучше через еще
неизвестные, неисследованные области. Потянулись пространства, в которых
вряд ли бывал человек. Хрипатый шел, держась левой рукой за скалу,
сворачивая только налево. Он был уверен, что сможет вернуться обратно.
Спустя полчаса Хрипатый нашел кого-то, кто затеял затаиться в темноте.
Этот неизвестный стоял совсем недалеко от Хрипатого, в нескольких метрах, и
скорее всего слышал, как Хрипатый подходил по коридору. Стоял он совершенно
неподвижно, только ясно слышалось дыхание, словно неизвестный только что
таскал воду или долго рубил дрова.
Хрипатый встал и постарался дышать через рот, чтобы сбить с толку
неизвестного. Впереди послышались шаги... Судя по всему, не к Хрипатому, а
от него, и дыхание стало неровным.
Неизвестный бежал по пещере, стараясь остаться неслышным, сдерживая,
сколько было сил, дыхание.
Хрипатый побежал за ним - срабатывал и инстинкт преследования,
обострившийся в полузвериной жизни заключенного, и острое желание понять -
что же это или кто же убегает от него, мягко топоча по дну пещеры?!
Ну вот... Хрипатый бежал уже почти возле этого незнакомого, когда он
вдруг рванулся в сторону, прижался к стене, затаился. Но хоть и затаился,
Хрипатый хорошо знал, где он, этот неизвестный, старавшийся дышать потише.
- Тебя все равно слышно... Ты кто? - тихо спросил Хрипатый, и
неизвестный, издав какой-то жалкий писк, кинулся бежать по коридору, теперь
уже в обратном направлении. Хрипатый опять побежал, он и хотел, и боялся
догнать этого.
- Ох! - неизвестный упал, сильно ударившись всем телом о пол и о стену
пещеры.
Теперь он лежал, тихо шипя от боли, а Хрипатый стоял прямо над ним.
Время было познакомиться, и Хрипатый потянул из кармана свечку со спичками.
Ну слава Богу, человек, только замученный, запуганный какой-то. Взгляд
затравленный, пытается как будто вжаться в камень.
- Ты кто?! - Безумные глаза уставились в лицо Хрипатому, дрожащие руки
вцепились в рукава бушлата.
Тут Хрипатый и узнал его - пожилой "политический" Фура из шестого
сводного отряда.
- Да Хрипатый я... Что, не узнал?
Так же дико смотрел Фура, тяжело переводя дыхание.
- Много их тут... - наконец произнес он, облизнув пересохшие губы.
Голос у Фуры оказался куда ниже, чем ожидал Хрипатый по его убогому
сложению. - Везде ходют, ищут...
Какое-то время они смотрели друг на друга в дрожащем мареве трещавшей
свечки.
- Много... - повторил Фура опять. - Везде они ходют...
- Да кто ходит-то? Наши ходят? Или другие?
Фура вздрогнул, как-то отодвинулся от Хрипатого.
- Ходют... - очень тихо произнес, на самом пределе слышимости. И, вдруг
присев, бочком отскользнул подальше от Хрипатого, встал на ноги уже метрах в
двух и продолжал идти все в сторону и в сторону, перебирая по стене руками,
удаляясь за пределы пятна света.
- Куда ты, Фура? Пропадешь...
Фура не ответил, вдруг опять припустил со всех ног, удаляясь по
коридору куда-то в глубь, в толщу горы. Звуки бегущего все замирали вдали и
никак не могли затихнуть, все будили пещерное эхо. Эхо металось в
причудливых узостях, сходило на отвратительное бормотание и хихиканье, на
удивленье неприятное. Постепенно затихало и оно. Что же так напугало Фуру,
что?! Или Фура свихнулся от страха? Тогда что же он видел такое, чтобы
свихнуться с ума?
Хрипатый снова брел и брел совсем один; он не смог бы сказать, через
какой промежуток времени услышал еще какой-то непонятный звук. Все
начиналось с бормотанья и хихиканья, но он уже знал - это эхо, и что за
ним - ну совершенно непонятно. Стараясь ступать потише, он приближался к
источнику звука, пока не стало слышно хорошо. Совсем близко, метрах в
тридцати - сорока, кто-то тяжело дышал с сопением, присвистом, стонами.
Судорожно дышал и хрипел в темноте... Хотелось бы понять - а для чего? Или
почему? Человек там или не человек?! Стоп, не уподобляйся Фуре!
Идя на звук, Хрипатый встал совсем близко, метра за два от стонущего и
хрипящего. Внутренне напрягшись, быстро чиркнул спичкой. В ее свете на полу
стал хорошо виден человек - рослый, бородатый, умирающий. Мученически
запрокинув голову, человек делал ногами одинаковые движения, словно бы
отталкивался от чего-то. В лагерях всегда полно чахоточных, а этот, судя по
всему, умирал от чего-то подобного. Бежал, надорвал измученную грудь? Кто
знает... Хрипатый помнил это лицо, но не мог вспомнить ни клички, ни отряда,
а статьи, других деталей, скорее всего, и не знал.
- Эй!
Никакой реакции.
- Эй! Воды хочешь?
У Хрипатого не было воды, ему нужно было только проверить, слышит его
незнакомец или нет. Незнакомец не слышал Хрипатого, и уже не кашель, уже
только хрип шел из легких. Помочь ему Хрипатый не мог уже решительно ничем.
Постоял в темноте, привык, двинулся дальше, и хрипение и стоны сменились
сопением и бормотанием, потом - все тем же отвратительным хихиканьем. И
стихли во тьме коридоров.
Хрипатый сам не мог бы сказать, зачем он старается идти потише. Как
будто никто не угрожал ему, не подстерегал там, где коридоры расходились и
сходились, образуя повороты и углы. Пещера была местом чужим, вот в чем
дело. А в чужом месте, где тебя не ждут, и где царят свои законы, не очень
понятные пришельцу, лучше бы себя не обнаруживать. Хрипатому комфортнее было
идти тихо, стараться оставаться незаметным.
Он не мог бы сказать, сколько прошел. По тому, как ломило ноги - уже
много. Тянулись коридоры - такие похожие везде, что становилось жутко -
неужели он шел по одному и тому же месту или все время возвращался?! Присев
на отвалившуюся от стенки глыбу, Хрипатый съел одну из паек - чужую,
травленную кровью того, задавленного вагонеткой, запил водой из бутылька.
Ныли ноги, тянуло ко сну. Наверное, наверху наступил уже вечер, тело просило
покоя.
С трудом Хрипатый плелся дальше, чувствуя, как холод все сильнее
проникает под бушлат. Холод был не как зимой, когда струйка морозного
воздуха протекает под пальто, и сразу становится ясно, как холодно снаружи.
Тут холод был несильный, вкрадчивый, обволакивавший постепенно. К такому
холоду легко привыкнуть, перестать его замечать, а потом вдруг оказывается,
что он давно проник под одежду, что пальцы и суставы не сгибаются, ног ниже
колен не чувствуешь, а из носу течет, и все сильнее. Хрипатый шел, понимая -
с холодом можно бороться только движением, но сил начинало не хватать, и он
понимал - будет хуже.
Ворчание и плеск никак не могло издавать ничто иное, как вода, и
Хрипатый пошел на звук воды. Как ни странно, но там был еще и свет. Серое,
неясное, переходило в то, что Хрипатому казалось едва ли не дневным сиянием.
Отблески света прыгали на стенах пещеры, на потолке, отбрасывали пляшущие
тени. Люди что-то делали на берегу ручейка, в свете свечки, приспособленной
на выступе стены. Хрипатый долго не мог понять, что делают эти двое, потом
разглядел наконец и стал тихо-тихо отступать обратно в темноту: двое
деловито потрошили, разделяли на части третьего, клали куски возле воды.
Еще через какой-то срок Хрипатый обнаружил труп. Просто труп
неизвестного в черном бушлате, лица которого не видно: труп лежал лицом
вниз. Человек шел, шел и свалился, занеся ногу для шага.
Вскоре Хрипатый поел второй раз, оставив какую-то жалкую часть пайки.
Он сам понимал, что эта крошка хлеба не спасет его от смерти. Тем более не
голод больше всего мучил Хрипатого, не он должен был его убить, а холод в
сочетании с усталостью. Не сытое состояние зека не позволяет быть особенно
выносливым. Нет вовремя еды, хотя бы нищенской пайки, и уже нет энергии, нет
сил, нет никакой возможности работать или идти куда-то без еды и отдыха, как
работают и ходят вольные люди в нормальном мире.
Поев, он едва не заснул, и хорошо, что вовремя вскинулся, не позволил
себе уйти в сон, из которого вряд ли вернулся бы. Что-то происходило уже не
с телом, а с сознанием. Было непонятно, что надо делать, и чего не надо, что
для него важно, а что нет. Казалось, вполне можно снять ватник и бушлат, все
равно ведь они не спасают. Было не очевидно, что если будет еда - надо есть,
что вода течет вниз, а огонь горячий. Даже то, что хочется наружу, к солнцу,
становилось как-то не очевидно. Оставалось одно очевидное - надо идти и
идти. Все время идти, сколько хватит сил. Идти, пока не упадешь, как упал
этот последний из встреченных.
Хрипатый шел, уже не ощущая тела. Не было больно, не хотелось есть.
Даже шаги вроде бы не доставляли уже прежних усилий, и Хрипатый шагал легко,
уверенно... только очень уж медленно. Зачем шагал? Наверное, чтобы хоть
что-нибудь делать. Не может человек просто сидеть и ждать смерти - так он
устроен. Хрипатый шел, вдруг вспомнив, что он - вовсе не Хрипатый, что он -
вовсе даже Алексей. "Лексей" - так называли во дворе, так называли и отец и
дед. Почему-то это вдруг стало важно. Вряд ли стена перестала быть склизкой
и мокрой, но Алексей уже не чувствовал и этого. Вроде бы рука опиралась на
стену по-прежнему, но исчезло ощущение мокрого, холодного и твердого.
Осталось только нечто, помогавшее пока стоять, что-то плотное, благодаря
чему Алексей-Хрипатый мог переставлять ноги, двигаться к чему-то серому, не
такому, как все вокруг.
Рывком дошло: серое - это же свет! Неужто вышел?! Не было сил и для
радости. Хрипатый шел и шел, переставлял подламывающиеся ноги уже не по
каменному коридору, а по лощине, и сверху было уже небо. Он шел медленно -
он сам не знал, насколько медленно, и глаза успевали привыкнуть; после мрака
пещеры Хрипатый вполне мог ослепнуть, а ему повезло - не ослеп.
Шумел лес под порывами ветра. Сиреневое, в разводах белых сверху,
черных снизу облаков, стояло небо над Хрипатым. Один бок неба розовел, а от
дымящегося костра, от огромной сосны шел к нему человек с волосами до плеч,
одетый в звериные шкуры. Хрипатый хотел поздороваться и только слабо
застонал. Хотел подойти - и беспомощно сел прямо на землю. Глаза человека
округлились.
- Блуждал в пещере?! Сколько дней не ел?! - спросил по-русски человек,
и Алексей только пожал плечами. А человек вдруг побежал куда-то, стал что-то
делать у костра. И Алексей провел еще несколько минут на земле, глядя снизу
вверх на облака, на ветки сосны под порывами ветра, чувствуя на коже отвычно
теплый, ароматный поток воздуха. Пока не подбежал все тот же, не раздвинул
губ, не заставил пить густой крепкий бульон. Алексей сделал глоток, теплая
жидкость проникла внутрь Хрипатого, причиняя сильнейшую боль. Словно
расплавленный свинец тек по горлу и там, внутри. Потом сразу отпустило,
стало легко и светло. Человек что-то говорил, опять по-русски, улыбался, и
Алексей тоже улыбнулся ему в ответ - уж как сумел.
"Вот хоть помру по-человечески", - так подумал Хрипатый-Алексей,
вытягиваясь на земле. Было удобно, тихо, хорошо, и почему-то было очень
слышно, как на виске пульсирует жилка. Земля мягко колыхалась под ним,
Хрипатый словно плыл куда-то, колыхался вместе с землей, и все никак не
умирал.
Он даже обижался на мужика в шкурах, который куда-то тащил, засовывал в
дупло, укладывал. Ну зачем его тащить и еще мучить?! Он все равно скоро
помрет. Сверху было тепло, а под кожей, под нагретым слоем затаился холод,
смерть, и все еще плохо гнулись суставы, не слушались пальцы на руках, а на
ногах он их совсем не чувствовал.
Настала ночь, и он лежал и спал, накрытый звериной шкурой, и все никак
не мог согреться, а страшный мужик с волосами до плеч сидел, подкидывал
дрова в огонь и тихонько молился о даровании здоровья Алексею. Настало утро,
и Алексей снова подивился, что ему тепло и что никак не может помереть. Он
даже встал, умылся из речки, и уже сидя, по-человечески, ел невероятной
вкусноты печеную в костре картошку, сушеное оленье мясо. И все он никак не
помирал, только трудно было жевать с непривычки после того, как ел одну
баланду много лет.
И было у него впереди несколько десятилетий жизни: жена и дети,
созидательный труд и хозяйство, хоровые песни и долгие одинокие
размышления - все, чем осмыслена человеческая жизнь и судьба. Впереди была
поминальная молитва за упокой души раба Божьего Поликарпа.
ГЛАВА 29
Поиски как они есть
20 августа 1999 года
- Я вижу два варианта... - сказал Павел Бродов у костра, когда клонился
к вечеру день 19 августа, и все сгрудились у костерка. - Только два
варианта, Михалыч. Или пусть уж мадам Стекляшкина. Ох, простите, Владимир
Николаевич, пусть Ревмира Владимировна поднимает сотрудников папы. Может,
они и помогут... Хотя я и не знаю, как. И не морщитесь, Михалыч, не
морщитесь... Потому что нет другого выхода.
- Ты же говорил, два варианта. Где второй вариант, Паша?
- А второй вариант - вам позвонить людям из спецслужб Гуся.
- Ох, Паша, до чего не хочется... - тряс Михалыч клочковатой бородой.
- Разве есть выбор, Михалыч?
- М-да, гэбульники - это не выбор... Да и не найдут они никого и
ничего. Это же не Новодворскую пытать и не других идиотов ловить.
- Ну вот видите, приходится звонить.
- По-моему, все очень просто, Паша... Позвонить я смогу разве что из
Ермаков, а туда доберусь когда? В лучшем случае к вечеру завтра. Ну то-то...
- А если вы сможете позвонить прямо сейчас?
- Чем, Павел? Пальцем? - речь Михалыча дышала ядом.
- Да нет, все проще... Вот по этой штуке... - и Павел вытащил
мобильник.
- Павел, так это же стоит...
- А я, Михалыч, сейчас принимаю меры к спасению дочери моих клиентов.
Платить будет все равно он, - Павел ткнул большим пальцем за спину, где
Стекляшкин, опустив руки между расставленных ног, сидел в позе смертельно
уставшего человека, - или заплатит Сидоров. Так что...
Весь облик Михалыча показывал, как страшно он не хочет звонить... Так и
показывал все время, пока Михалыч чесался, вздыхал, бессмысленно тянул
время, брал трубку. Паша Бродов терпеливо ждал.
Стекляшкин уснул, не дожидаясь даже нового чаю со смородиновым листом.
Братья Мараловы следили не без интереса, как видно, готовые вмешаться. Женя
с полуулыбкой объяснял Алексею, что отец все равно позвонит:
- Гэбульников он не подпустит...
И Михалыч честно набрал код собственными руками, подчиняясь тихим
уточнениям Павла:
- Теперь давите на девятку... До гудка... Теперь городской номер.
- Валера... - заговорил Михалыч в трубку, и если речь карского
собеседника звучала только как невнятное бурчание, каждое слово Михалыча
слышали все, кто хотел. - Прости, что беспокою... Понимаешь, у меня сын
пропал... Да, кое во что влез, во что не надо бы... Клад искать... Знаю...
Нет, это пустяки... С девушкой, которой клад завещан. Я думал, пусть себе
отдохнет, по тайге походит... Боюсь... э-ээ... боюсь других идиотов, с
лучшей подготовкой... Пропали в пещере... Все верно, Валера, пес ее знает,
пещеру... Могли и эти... Я бы взял казаков... А стоит ли...
Казаки-пещерники?! Что, на Дону есть пещеры?!
В этом месте из трубки сначала взревели раненым мастодонтом, потом
вдруг взвизгнули дурным фальцетом, а Михалыч замахал обеими руками.
Отдав телефон, Михалыч коротко сказал:
- Ну, сейчас закрутятся дела...
И помотал головой от избытка чувств по поводу дел, которые должны
сейчас закрутиться.
Дело в том, что Валера Латов и правда представлял из себя фигуру весьма
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг