дожидаясь других и не помогая Ревмире. Перешел откровенно так, чтобы в
случае чего - не подставиться.
Одним из долговременных последствий этого происшествия стало то, что
Стекляшкин стал постоянно носить с собой нож.
Второе долговременное следствие состояло в том, что проводник в этот
вечер собрал свой матрас и отправился куда-то в лес.
- Саша, куда вы?!
- Да так...
И это было не единожды - Саша стал спать отдельно от других, в лесу.
Наступал вечер, и Саша уходил куда-то, совершенно невзирая на погоду.
Стекляшкин специально проследил и убедился, что в машине Саша тоже не
ночует. Насколько он мог сообразить, Саша каждый раз прятался в другом
месте.
Вечером пятнадцатого погода продолжала портиться. Тайга стояла
молчаливая, суровая, ни дуновения ветерка. Солнце частью закрывала дымка -
скорее парило, чем жарило. Мошка окончательно озверела. "Стало много
мошки", - смеялся Стекляшкин. Нормальное настроение сохранялось у него и у
Саши, Ревмира и Хипоня были все-таки подавлены.
За день пробили два шурфа... на северо-восточном направлении.
Вдохновленный Хипоня орал, что уж третий, через 23 метра, точно окажется то,
что надо. Стекляшкин же все сильнее сомневался и в кладе, и в саженях, и в
Хипоне и заражал этим даже Ревмиру.
За ужином вспыхнуло пылкое обсуждение: а если придется все-таки еще
бить шурфы? На вторых красных скалах? Еды-то всего на неделю! А если не
хватит еды?!
Саша давно слушал все разговоры, при нем стесняться было глупо. Все уже
знали, что если не по делу, то встревать в разговор он не будет. А если
скажет, от этого всем будет лучше. Вот и сейчас:
- Что-то вы очень выразительно кашляете, Саша... К чему бы это?
- К еде... К еде, Ревмира Алексеевна. В тайге без еды нельзя, это
верно... Только тут везде еда, только что под ногами не валяется.
- Какие-нибудь корешки? - осведомился неприязненно Хипоня.
- Не только... Это мясо, рыба, яйца, овощи. Хотите, покажу?
- Что именно?
- Ну... например, рыбу.
- Рыбу?! Здесь?!
- Рыбу...
- А ну, покажи!
Саша быстро пошел к булькающему ручейку... трудно было поверить, что
тут вообще может водиться что-то кроме водомерок. По дороге он срезал прут,
не замедляя шага, заточил. Подойдя, Саша резко сунул прут в воду, и вода
вдруг словно закипела.
- Вот она, рыба...
Было непонятно, как упитанный хариус поместился в протоке, где,
казалось, даже плотвичке не развернуться.
- Они в это время вверх идут кормиться. А утром спускаются вниз.
- Хотите, овощи покажу?
- Уже верим... Саша, нет правда, почему вы раньше нам не говорили всего
этого?
Саша чесал в потылице, с ухмылкой глядел на Ревмиру:
- Давайте так... Вы мне платите, так? Я вас вожу, вам помогаю. Мне без
разницы - рыбу вы ловите или ямы копаете. Так? Вы меня не спрашиваете ни про
что, а я вас... Так? Если вам нужно, так вы спросите, - закончил, наконец,
Саша необычно длинную для него речь.
- Теперь-то непременно обратимся! - выразил Стекляшкин общее мнение, и
Ревмира со смехом кивнула.
А шестнадцатого, перед рассветом, зарядил дождь, да какой! Такое
впечатление, что даже капли дождя были в несколько раз крупнее, чем у
привычных дождей. А струи так близко друг от друга, что страшно было под
дождем дышать. И так - час, второй, третий...
Вышли поздно, в одиннадцать, комары поднимались из мокрой травы
облаками рыже-серого тумана. Переправы вздулись, они ревели, как Ниагарский
водопад, и стали еще хуже проходимы.
Работали мало, прокопали от силы полметра, в основном из-за страшной
мошки. Стекляшкин вспоминал старую хохму про то, как надо определять
количество мошки. Если можно отмахнуться одной рукой, то "мошки нет". Если
одной руки не хватает, то "мошка появилась". Отмахиваешься обеими руками, и
получается, что можно работать, - "мошки мало". Вот когда обеими руками
отмахнуться не удается и приходится сворачивать работы, вот только тогда
"мошки много".
Сегодня мошки "было много", и только Владимир Павлович сохранял хорошее
настроение. Ревмира с Хипоней переходили от грызни к утешению друг друга и
от дурных эмоций устали еще в три раза больше.
Солнце садилось в густой полог туч. Из-за туч темнота пришла рано, уже
в семь часов в лощинке было почти что как ночью. И опять появилось зверье.
Четырнадцатого вокруг кладоискателей не было никакого зверья, кроме
приснопамятного медведя с его нездоровым любопытством. Пятнадцатого - вообще
полный перерыв от зверей. Исчез и преступный марал, и все остальное
встречалось исключительно в качестве следов.
А вот шестнадцатого и во время перехода к Ое шарахались в сторону лоси,
и рысь надоедливо мяукала под красной скалой, и вечером, после прихода на
базу, местный медведь-хулиган опять стучал дверью уборной.
Вроде и не было никакой нужды непременно прогонять медведя, а уж тем
паче - убивать. Но не в медведе, конечно же, было дело. А дело, во-первых, в
том, что Ревмиру-таки грызла совесть за вчерашнее... И очень хотелось
отпустить себе хотя бы часть греха супружеской неверности. А во-вторых,
сегодня в полночь Ревмира должна была пойти по надобности, но не в уборную,
а на луг, где давали соль маралам, и на обратном пути очутиться в
домике-баньке. Надо ли объяснять, кто должен был поджидать в домике?
А это обстоятельство требовало, опять же, максимального унижения
Стекляшкина. Чтобы сразу становилось ясно - ТАКОМУ наставлять рога не грех,
а необходимое, даже полезное занятие. Ревмира почти инстинктивно цеплялась к
мужу, как только хватало фантазии... А тут и фантазировать, получается, было
не надо: вот, боится медведя, который пугает жену.
- Ты мужик?! Ты и разберись с этим медведем!
Стекляшкин, мягко говоря, не хотел с ним никак разбираться.
- А чем он тебе мешает?
- О Господи, ну дай мне силы! Эта мохнатая скотина тут будет
издеваться, как ей влезет, а мой муж и не почешется!
- Нет почему же? Почешусь.
Стекляшкин энергично почесался под мышками, но не помогло. Ревмира была
безутешна - медведь мерно колотил дверью уборной.
- Да хоть выстрели ты в его сторону! Он же сразу уберется и даст спать!
Стекляшкину было лень вылезать из спальника, да уже дело принципа... А
с другой стороны... Ну что ж! Если задеть супругу можно только через обиды,
чинимые медведю, придется обидеть медведя. Уже знакомое состояние веселой
злости и уверенности в себе снова пришли к Владимиру Павловичу.
Ревмира сразу же притихла, по правде говоря, не знала толком, чего
ожидать от Стекляшкина. Какой-то он стал необычный... А Стекляшкин уже шел -
как был, в одних трусах, только обул сапоги. В руках у него было ружье, а в
голове прыгал как бы веселый марш: "Ты только зверь - я человек, и я тебя
убью!". Уже на середине пути Стекляшкина по склону медведь перестал стучать
дверью. Владимир Павлович неуверенно остановился - что, зверь подкарауливает
его? Где? И тут же вкрадчивое ворчание известило Стекляшкина, потом раздался
сильный треск - медведь продирался сквозь кустарник в доброй сотне метров
отсюда.
На всякий случай Стекляшкин еще выпалил в воздух (третий или четвертый
в его жизни выстрел), и медведь прибавил ходу. Можно было возвращаться, что
Стекляшкин и сделал, не успевая давить на себе комаров и мошку - слетелись
на голого, гады!
- Ну вот, медведь убежал. Ты спи, мое сокровище, почивай.
Ревмира сделала вид, что не слышит. Попробовал бы Стекляшкин что-то в
этом духе еще неделей-двумя раньше! Этот новый Стекляшкин пугал, но
одновременно привлекал... Будь он таким, и Хипоня бы не появился, это точно.
Но раз Хипоня уже появился, было бы гораздо удобнее, оставайся Стекляшкин,
каким был...
А Стекляшкин уже спал без задних ног и не знал о терзаниях супруги. А
если и знал - ему было глубоко плевать.
Где-то примерно в час ночи Стекляшкин обнаружил, что жены рядом нет. "И
как не боится ходить по такой темноте!" - ухмыльнулся Стекляшкин. Даже
проснувшись посреди ночи, Стекляшкин испытывал сильные, не по годам,
ощущения повинующегося ему тела, здоровья и силы. У него вообще все чаще
появлялось и все устойчивей держалось чувство спокойной уверенности в себе.
И чувства, что он несравненно сильнее Ревмиры. Настолько сильнее, что может
себе позволить любое снисхождение и даже дать на себя рявкнуть - ну что
поделать, если комплексы снедают бабоньку, если иначе слишком тяжело ей жить
на свете?! У него-то таких проблем нет...
А сейчас он вышел из домика, встал в угольно-черной тени не потому, что
хотел проследить за Ревмирой. Он искренне хотел помочь ей, если что... Для
того, чтобы видеть в полутьме, надо самому стоять в более густой темноте,
это вам каждый скажет.
Высокий силуэт двигался по тропинке, ведущей к бане... Не Ревмира!
Хипоня прошел в трех метрах от Стекляшкина, нырнул в "домик холостяков".
Вот тут Стекляшкин испытал первый укол уже серьезной, жгучей ревности.
Потому что одно - понимать, что жене нравится доцент, переходить от иронии к
раздражению из-за ее скомканного брачного танца вокруг несравненной бороды и
чудных глаз, и совсем другое - обнаружить, что у тебя и впрямь вырастают
рога... Не вырастут когда-нибудь, не могут вырасти в дальнейшем, если будешь
себя глупо вести, а вырастают вот прямо сейчас, и изменить нельзя уже
ничего.
Была в этом и еще одна сторона... Частью - эгоистичная, частью - вполне
даже рациональная. Стекляшкин прекрасно понимал, что эмансипация
эмансипацией, а мужчины и женщины отличаются друг от друга не только
строением половой системы. И что в числе психологических отличий есть и
такое: мужчина вполне может изменить жене и при этом продолжать ее любить,
совершенно искренне намереваться продолжать отношения.
А вот если женщина изменяет мужу... не может она изменять мужу,
которого любит... Или хотя бы уважает. Впрочем, насчет уважения Стекляшкин
как будто и не обольщался, да и насчет любви. Вроде было что-то, мелькнуло
на самой заре отношений и исчезло, провалилось безвозвратно.
Замерев в своем укрытии, Владимир Павлович дождался, пока неверная жена
вернулась, юркнула в "домик семейных". Постоял еще, покурил, подумал. Очень
жаль, что нет здесь больше никаких дам - можно было бы создать для супруги
аналогичное напряжение, а при таком раскладе - не получится. Жаль.
Устраивать сцены? А смысл? Да, надо сначала вернуться! И уже дома решать,
что делать с Ревмирой. С дочерью, между прочим, тоже надо что-то делать.
Никак не мог простить Стекляшкин ни себе, ни Ревмире этого - обманули девку,
оставили в Карске. Она из дома ушла - не задержались, ломанулись искать
клад. Иркин, по совести, клад.
Нет, надо что-то решать, резко менять отношения. Единственное, чего
боялся Стекляшкин - это что войдет он в дом, уедет из Саян, и вернется все,
что всегда было - неуверенность в себе, отвратительное чувство зависимости.
Ладно, спать! Ревмира спала так невинно, свернувшись в клубочек,
насколько позволял ей спальник, что сама поза, казалось бы, должна отводить
подозрения... Да только помнил, очень хорошо помнил Стекляшкин, как спала
она первые полгода. Когда любила, когда искала его общества. Та самая поза,
то же выражение лица. Тогда ему казалось странным, что любимая и любящая
женщина, удовлетворившись, сворачивается клубочком. Тогда он пытался
бороться с этим, что-то зачем-то доказывал. И добился! Не прошло и года,
жена стала засыпать в его объятиях. И потребовался еще год, чтобы понять -
что-то ушло навсегда. Как говаривала Ирка, "завяли помидоры". А вот с
Хипоней, получается, помидоры вовсю расцвели.
Ну что ж! Оказавшись в такой ситуации, когда рога уже пробили кожу на
голове, во всей своей первозданной красе, дураки хватаются за нож, рыдают,
рвут на себе рубаху. Для них важнее всего свести счеты. Умные люди,
вляпавшись в такую лужу, задают себе вопросы: почему? Как случилось, что
тебе изменила жена, прожившая с тобой почти двадцать лет? От которой почти
взрослая дочь? Но и думать об этом - не время, потому что этой ночью его,
Стекляшкина, вполне могут и убить. Интересно, кому из них орала сегодня
Ревмира: "Убьешь, и ты мне не нужен?". Нельзя исключить, что обоим.
Возможно, он еще узнает это... но не сейчас. Сейчас надо разломить ружье и
засунуть в ствол новый патрон. После пальбы по медведю не сменил, а
напрасно; на дальнейшее урок - так не делать, сразу перезаряжать. И брусом
завалить двери в избушку.
Н-да, ну и детектив...
Семнадцатого было пасмурно, то лил проливной дождь, то нет его. Вышли
поздно, в семь часов, сходили до Оя, полюбовались на вздувшуюся, грозно
ревущую реку. Очевидно было, что никакие перила сейчас не помогут, и думать
нечего лезть в воду. Если в террасе и сидел не добытый еще клад, сегодня он
был недоступен.
- Саша, завтра можно будет?..
- Если сегодня дождя сильного не будет, за ночь сойдет вода.
На базе Саша сразу же натаскал хариусов, сварил вкуснейшую уху и лег
спать.
Ревмира самозабвенно кокетничала с Хипоней, вела беседы о жизни, о
детях, о литературе. Стекляшкин без труда мог бы войти в разговор и не
захотел: уж очень откровенно был он тут лишним. И не хотелось наблюдать за
лицами, что-то угадывать, догадываться о чем-то, вести многослойную лукавую
игру. Ну их...
В лесу все было как-то проще и честнее. Ветер наклонял деревья,
стряхивал воду с листвы. Колыхались тучи, сеяли мелкий дождичек. Пробегали
по своим делам всевозможные мелкие твари: мыши, белки, жуки, птицы. Лес
заполнялся шелестом живых, способных передвигаться существ - сразу отличным
от шелеста деревьев и травы.
Сосновые леса после дождя просыхают сравнительно быстро - они растут на
песчаных, легких почвах. Вода легко уходит в землю, и через сутки после
сильного дождя сухо уже почти везде. В темнохвойке все не так - почва
глинистая, и воде уходить некуда. Вода застаивается, а когда выходит
солнце - начинает вовсю испаряться. Владимир Павлович шагал весь мокрый с
головы до ног.
Сильный шум в стороне сразу же заставил напрягаться. Что-то большое
возилось в стороне, метрах в пятнадцати от тропки, по которой так и шел
Стекляшкин. Там, в чаще молодых осинок, в высоких зарослях папоротника,
возился на месте кто-то крупный, больше человека. Колыхались папоротники,
странно дрожали осинки. Медведь?! Стекляшкин сорвал с плеча ружье. Руки
ходили ходуном, ствол безобразно плясал. Э, так нельзя... Вот, несколько
глубоких вдохов для начала, чтобы восстановить дыхание, не заходилось бы
сердце. Руки... Ребром правой кисти - по стволу кедра. Раз, второй, третий.
И четвертый, зажмурив глаза - чтобы онемение в руке перешло в жгучую боль,
чтобы зафиксироваться на ней, чтобы боль стала страшнее собственного страха
перед зверем.
А шум снова, шум перемещается, правда, не к нему, куда-то вбок. Кто-то
шел в орляке - не прямо к нему, а дальше и наискосок, вроде бы отрезая
дорогу обратно. Ничто не подымалось над орляками, никто не торопился
показать себя.
Стекляшкин вскинул оружие, готовый чуть что, сразу выстрелить.
Стрелять, как прежде, было не в кого, и хуже этого представить было нечего.
Снова шорох, колыхание стеблей уже совсем в другом месте и какой-то
странный, диковатый звук, что-то вроде "ко-ко-о", совершенно не идущий к
этому движению сквозь папоротники чего-то большого и сильного.
Нет, самое худшее - стоять, не двигаясь, на месте! Стекляшкин сделал
шаг вперед, второй. Папоротники раздавались с мокрым звуком, как рвалась
плотная бумага. Фу ты!!! Владимир Павлович едва не заорал, отшатнулся от
места, где с невероятным, тоже мокрым шумом взлетела вдруг большая птица с
серо-рыже-бурым, очень пестрым оперением. Вытянув голову с каким-то очень
куриным видом, копалуха помчалась в чащу леса, отчаянно хлопая крыльями.
Стекляшкин опустил ружье, специально дышал редко, ровно -
восстанавливал дыхание. Колотилось сердце, тряслись руки, ползла противная
холодная струйка вдоль позвоночника.
Еще погулять?! Нет, пока хватит.
С трех часов дня дождя не было, и появилась надежда. Лес стоял тихий,
ни дуновения, и сразу же стало парить. Только все ручьи ревели, как
переполненные водосточные трубы, сбрасывали в реки воду, вылившуюся на лес.
Рои паутов поднимались из мокрого леса, окружали домики базы, доводили людей
до неистовства. Зеленые огромные глаза кровососущих мух излучали безумие.
Поведение тварей не подчинялось ни логике, ни здравому смыслу. Пауты
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг