...А свиньи дочавкали последние чахлые саженцы, и этот сожранный
свиньями несостоявшийся сад ознаменовал полное поражение компашки на
экономическом фронте. Больше всего огорчало Хлынова, что план пострадал
из-за могучей, как сама мать сыра земля, щедрой, как природа Саянских гор,
но совершенно ненужной ему Матрены.
Единственным же успехом компашки в строительстве Города Солнца была,
пожалуй, малореченская школа... и то успех был не настоящий, потому что
непонятно, чей он был, этот успех - компашки или все того же низкого духом,
примитивного, но почему-то очень успешного Маралова.
Дело в том, что все финансовые вливания в школу осуществлял именно
Маралов и только Маралов.
А кроме того... Кроме того, у Маралова была жена - учитель русского
языка и литературы. И именно она стала неформальным лидером тех, кто хотел
сделать малореченскую школу чем-то более-менее цивилизованным. Здесь надо
сказать, что в школе стали работать жены многих представителей компашки - и
Юлия Сергеевна Динихтис под заполошные вопли супруга, и Светлана Петровна
Алибекова, и Маргарита Покойник. Именно они привлекли к работе и еще двух
других дам, изначально никак не связанных с компашкой.
Дамы расписали школу красивыми и назидательными картинками. Дамы стали
вести курсы, которых не было порой и в московских школах. Дамы создали для
школьников клубы по интересам и работали ярко и увлеченно. Малореченская
школа стала очень даже заметна и в Карске, и во всем крае, и это, как ни
странно, вызывало раздражение компашки.
Вроде бы они этого и хотели... Но хотели-то они совсем иначе! Компашка
хотела, чтобы школа развивалась под их чутким руководством и окормлялась бы
их интеллектом. А тут не оказывалось ни их руководства, ни... М-да, ну и
положение... Но придется договорить - их интеллект оказывался тут совершенно
не при чем. Даже если предположить, что был у них этот самый... Все равно к
школе он не имел решительно никакого отношения, а сама школа формировалась
как какое-то сомнительное, неправильное и вообще бабское дело. Да притом еще
и успешное! Ну никак не должно было быть никакого такого успеха у баб, да
еще и без всякого духовного окормления со стороны компашки.
Тем паче, дело строительства Города Солнца как-то хирело на глазах; да
и переезд компашки в Малую Речку не состоялся. Жена Хрипаткова быстро
обнаружила, что она, оказывается, имеет прекрасную квартиру в Карске, и что
эту квартиру совсем не резон ни менять на деревенский дом в дикой глуши, ни
забрасывать во имя каких-то мужниных мечтаний. И Хрипатков ездил сюда так
же, как раньше на короткие сроки, - скупать пушнину, собирать грибы,
прирабатывать в хозяйстве Маралова.
Хлынов панически бежал. Алибеков пытался работать в леспромхозе, и как
ни тянул с этим Маралов, а все же вынужден был расстаться с неимоверным
бездельником. Динихтис пытался пригреть Айнара на поисках камней в пещерах,
но в пещерах ему было страшно, и он оттуда убегал.
Позже Айнар Алибеков уехал в город Могарычинск, переменил там много
родов занятий и в конце концов нанялся вышибалой в пивбар, где закрепился
надолго.
Из всей компашки в Малой Речке прижился разве что Динихтис, но и тот,
после всех приключений, в скромной роли частника, как говаривали в советские
времена, единоличника. Динихтис искал полудрагоценные камни в пещерах, делал
из них ювелирные украшения и продавал их в Карске. Тем он и кормился, с
божьей помощью, а Город Солнца, Нью-Малая Речка, так и оставался
непостроенным.
ГЛАВА 8
Самая древняя и самая короткая глава
1861 год
Свою редкую, необычную фамилию Динихтис получил от прапрадеда, а
прапрадед, Григорий Григорьевич, получил свою фамилию тоже способом редким и
необычным. О своем прапрадеде, давшем фамилию, кстати, Динихтис не имел
совершенно никакого представления. И к лучшему, что не имел! Потому что
умный человек не стал бы испытывать смущения от того, что происходит от
крепостного мужика... тем более, от мужика, который задолго до реформ
Александра-освободителя ухитрился сбежать из своей замордованной деревушки,
затерянной где-то меж высоких хлебов, березок и сосновых перелесков средней
полосы Великороссии. Но некуда правду деть... Не был Сережка Динихтис умным
человеком... По крайней мере, достаточно умным, чтобы гордиться своим
редким, необычным предком. Так что оно и к лучшему, что память о Григории
Григорьевиче стерлась, и Динихтис ничего о нем не знал.
О предке, давшем фамилию всему последующему роду, разные люди имели
весьма различное представление. Помещик Батог-Батыев считал Гришку просто
одним из бесчисленных и ничем не интересных двуногих орудий и полагал его
имуществом ценным только тем, что Гришка приносил оброк всегда вовремя, и
оброк не такой уж плохой.
Отец и мать полагали, что Гришка человек тароватый и хитрый, который
далеко пойдет; а жена и сыновья считали его человеком необыкновенного ума.
Про последних трех людей скажем прямо - для чего-для чего, а чтобы не
жениться на женщине умнее самого себя, Гришке ума вполне хватило. Младший же
сын принес с полей русско-японской войны расплющенную об его лоб пулю и
носил ее в брелке, долго рассказывая, какие японцы маленькие да дохлые, и
что пули у них тоже такие же.
Односельчане считали Гришку малым вроде и не очень умным, но упорным и
страшно упрямым - и это было, пожалуй, наиболее справедливое отношение.
Бурмистр же деревни полагал, что Гришка не только хитер, а еще и очень
подлая бестия, и что Гришка не просто зарабатывает деньги на оброке, а
пытается смыться оттуда, где по рождению просто обязан пребывать. Давно
известно, что нет страшнее палача, нежели холуй, поднятый до этой почетной
должности хозяином над такими же, каков был сам вчера. И несдобровать, ох
несдобровать бы Гришке, если бы шампанское, шпоры, атласные тряпки и
дуэльные пистолеты, жизненно необходимые в жизни истинного дворянина, не
росли бы в цене постоянно. И если бы Батог-Батыев не был обречен все это
приобретать, несмотря на рост цен, инфляцию и неблагоприятные погодные
условия.
Батог-Батыев очень страдал от мысли, что вот его еще недавним предкам
не стоило таких уж колоссальных усилий вести образ жизни, достойный
истинного дворянина. Но что поделать! На смену XVIII веку - веку изящества и
утонченности, веку Версаля и Зимнего дворца - пришел противный, упаднический
XIX век - век машин, денег и науки. Век, в который даже дворянам страшно
подумать! - даже дворянам надо было иногда напрягать мозговые извилины. По
мере того, как Батог-Батыев все больше прожирал наследие предков, его все
чаще посещала ну совершенно не дворянская мысль: а на что он будет завтра
пить шампанское?!
Лично Батог-Батыев с Гришкой не сталкивался, дел с ним не вел, и
никакого личного отношения к нему не имел. А парень своим оброком помогал
ему так и прожить, не напрягая извилины, не имея профессии, не делая
никакого полезного дела... словом, вполне по-дворянски. И потому
Батог-Батыев бурмистра не слушал, каждый год выписывал Гришке паспорт и
только увеличивал оброк.
А Гришка на увеличение оброка попросту плевал, потому что когда
Батог-Батыев требовал пять рублей в год, профессор в Москве платил Гришке
три рубля... причем вовсе не в год, а в месяц. Накануне освобождения помещик
озверел и потребовал двадцать рублей, но Гришка давно имел десять... тоже в
месяц, разумеется.
Вот профессор был о Гришке мнения самого своеобразного. С одной
стороны, лучшего лакея профессор и представить себе не мог и чрезвычайно
ценил Гришкину рассудительность, упорство и невероятную исполнительность.
"Это же не русский мужик! Это прямо немец какой-то"! - в восторге восклицал
профессор. С другой же... Да, была другая сторона, очень даже была!
Вот, скажем, у профессора возникла мысль, что его лакей должен
различать правую и левую стороны... Зачем это было нужно профессору, история
умалчивает, но вот - понадобилось. И столкнулся бедняга-профессор на пути к
реализации идеи с массой специфических осложнений...
К счастью, профессор знал классическую историю про поручика
Преображенского полка, который привязал к левой ноге солдат по пучку с
сеном, к правой - с соломой. И вскоре Гришка уже лихо показывал, какой глаз
и какое ухо у него левые... не хуже, чем солдаты Преображенского полка,
маршировавшие под самобытные команды: "Сено! Солома!".
Но у профессора появлялась еще мысль, что его лакей должен знать, в
какой стороне находится город Париж, и приходилось украшать людскую
стрелкой, нарисованной на полу.
- Гриша, так где у нас будет Париж? - внезапно спрашивал профессор.
- Сейчас в людскую сгоняю! - лихо отвечал Григорий и объяснял кухарке и
горничной:
- Опять их благородие забыли...
В таких случаях профессору-палеонтологу и приходили в голову довольно
странные ассоциации. Незадолго до того, как парень нанялся к нему,
английский коллега профессора, Роберт Мурчисон, выделил силурийскую
систему - по названию кельтского племени силуров, живших когда-то давно в
непроходимых лесах Южной Англии. Это уже потом леса вырубили, а силуры
научились прилично вести себя за столом, перестали раскрашивать тела в синий
цвет и вообще утратили национальную самобытность.
Кроме того, Роберт Мурчисон выделил еще и девонский период, который
наступил позже, и выделил его уже по названию графства Девон.
Силурийский период был страшно давно, задолго до племени силуров - не
много не мало, а 450 миллионов лет назад. Девонский - позже, всего 400
миллионов. Время, не слишком вообразимое для ума. Не было в те времена
никаких животных на суше, даже пауки и тараканы еще не появились на голой,
безжизненной земле. А вот в морях кипела жизнь, и плавала в этих морях
огромная хищная рыба, названная динихтис, длиной примерно 9 метров.
Девонский период и отличался от силурийского тем, что в девонском
периоде эта рыба уже была. Это была панцирная рыба. Внутренний скелет у нее
был слабый и маленький, и мышцы крепились к облегающему тело панцирю. Вместо
зубов у рыбы во рту, похожем на огромный клюв, сидели длинные и острые
пластины, а в огромном, очень толстом черепе располагался мозг, размером с
маленькую пуговицу или с мелкий орешек лещины.
Даже на профессора Погребнякова, который всю жизнь занимался тупыми и
дикими тварями, динихтис производил очень сильное впечатление.
- Динихтис... Истинный динихтис! - произносил порой профессор,
покачивая головой, по поводу какого-то студента. Впрочем, он как раз любил
студентов, любил своих собственных детей, и вообще всех человеческих детей,
так не похожих на вымерших миллионы лет назад тварей почти без мозга, с
тупыми и сонными взглядами, как у современного судака или, скажем, у дохлой
лягушки. Нередко, разбирая кости, скрепляя гипсом куски толстенного черепа с
хищно, злобно изогнутыми челюстями, профессор словно бы заглядывал в черные
глазницы тупой злобной твари, вся жизнь которой состояла в пожиранье других
и тоже очень тупых рыб.
Профессор вздрагивал, проводил руками по глазам и быстро выходил к
студентам, заводил с ними разговоры - со студентами, у которых были такие
высокие черепа с такими тонкими, изящными костями, наполненные превосходным
мозгом. У студентов были подвижные умные лица, и никто из них не лежал в
теплой воде, на дне теплого болота, подкарауливая добычу; и не сидел,
разинув рот посреди коридора, как живой капкан. Даже студенты, добывавшие
свой хлеб предосудительно: за счет богатых дамочек или картежной игрой -
добывали пищу несравненно более сложными способами, чем это делали
ихтиостеги, динихтисы, стегоцефалы и прочие чудища, прилежно изучаемые
профессором.
В такие дни профессор с особенным блеском читал лекции, повествуя о
могуществе эволюции, и с чрезвычайным удовольствием, очень подробно
объяснял, почему давным-давно прошли времена этих чудовищных и тупых тварей.
Инспекторов и цензоров очень волновала эволюционная теория, и они
требовали, чтобы профессор не рассказывал ни о какой такой эволюции, ни о
миллионах лет, а преподавал бы все только так, как написано в Библии.
- Динихтисы! - орал возмущенный профессор.
Цензоры снимали лекции профессора, требуя утверждения начальством
эволюции, динозавров и древних рыб и земноводных.
- Динихтисы! - подхватывали студенты, пуляя в цензоров и инспекторов
тухлыми яйцами. Университет закрывали, наполняя его толпами казаков, чтобы
они не пускали туда профессоров и студентов.
Слово нравилось и казакам.
- Истинный ты динихтис, Карп Семенович, - говорил есаул казаку, - ты
пошто его, засранца, сразу саблей?! Ты его сперва нагайкой, а уж потом, если
не вникнет...
- А давайте, господа, все-таки позволим Чарльза Дарвина? - уговаривал
начальство ректор университета юбилейным голоском. - Перед Европой неудобно.
Нельзя же, в самом деле, быть такими... этими самыми...
И тоном ниже, почти шепотом, ректор заканчивал:
- Динихтисами...
- А чего они обзываются?! - возмущенно орало начальство. - Этими вот
самыми и обзываются! Тут только разреши! Только дай волю!
В результате начальство все запрещало: и динихтиса, и эволюцию. На
всякий случай запрещало и геологию, чтоб не мутить умы. А то вот миллионы
лет какие-то, звери какие-то странные, и никаких признаков начальства целые
геологические периоды.
Студенты били казаков, строили баррикады; казаки били студентов и
растаскивали баррикады; начальство увещевало студентов и науськивало
казаков; каждый резвился, как умел. В России вообще жить было весело.
Одним словом, профессор попросту затеял ругаться словом "динихтис", как
иные священники ругаются словом "анафема". С легкой руки профессора слово
прижилось. Герцен писал, что начальство в России и даже царская семья -
сущие динихтисы, хуже всяких динозавров. Самарин писал, что динихтисов на
Святой Руси нет и никак быть не может, а вот в Европе с ее эксплуатацией
этого добра как раз навалом. Писарев ругал динихтисами феодальных клерикалов
и клерикальных феодалов. Действительный статский советник, министр
просвещения Дмитрий Толстой обругал динихтисом Писарева.
А профессор давно уже применял словцо в уютных домашних делах.
- Вот он, живой динихтис... - вздыхал профессор, огорченный тупостью
лакея. - Ну кто сказал, что ископаемый...
А Гришка засыпал, повторяя вслух звонкое слово.
В 1861 году Гришка получил свободу; земли у него было мало, и никакой
ценности она не представляла. Гришка не стал возиться с выкупом и просто
бросил свою землю, да и остался там, где был. Профессор жил как жил, и ему
было плевать, кто там и кого освобождает.
События освобождения куда больше волновали Батог-Батыева - уже потому,
что теперь он ничего не мог получить с Гришки, при самом даже и пылком
желании. Он и не получал, и спустя лет тридцать уже пожилой, плохо видящий
Гришка столкнулся около трактира с опустившимся, пьяным золоторотцем, вроде
бы где-то встречавшимся... Ну конечно же, это и был Батог-Батыев! Он так и
не научился никаким недворянским делам, прожрал и пропил сначала все
выкупные платежи, потом так же прожрал и пропил исторический вишневый сад
вместе с картинной галереей, семейными драгоценностями и библиотекой.
Прожирая и пропивая все это, он по-прежнему ничем не занимался и ничему не
учился, и результат был столь же печален, сколь и закономерен.
- Эт-то надо же, какой динихтис... - покачал головой Гришка Динихтис,
подавая барину на водку.
Нет! Не Гришка, а Григорий Григорьевич, он давно уже стал Григорием
Григорьевичем Динихтисом.
Так он и сослужил бывшему хозяину последнюю службу, продлив для него
еще на вечер возможность жить истинно по-дворянски: пить и есть и при этом
не работать, не учиться и не думать.
А тогда, в неясные времена великого освобождения, больше всего
волновало Гришку, что надо было выбирать фамилию! Его давно уже прислуга
звала Динихтисом, с легкой-то руки профессора.
- Буду Динихтис... - так и заявил он важному чину, которому предстояло
выдать паспорт новому гражданину Российской империи.
- Эт-то еще что такое?!
- А это рыба такая есть... Не верите, спросите господина профессора,
Погребнякова Иван Дмитрича.
- Так по рыбе ты и станешь прозываться?!
- Так а как же вот другие могут? И Карповы есть, и Осетровы. Только
карповых с осетровыми - пол-России наберется. А я один Динихтис буду...
- Гм... - только и нашелся что сказать важный чин. - Ну смотри... Не
раздумаешь?
- Нет, вашество... Я про то давно думаю.
- Ну, не передумаешь, приходи завтра. До завтра подумай еще.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг