как город тех, кто будет строить великую ГЭС и потом работать на ней. До сих
пор между городом и ГЭС стоял монумент, изображающий грузовик с поднятым
кузовом: памятник тем, кто покорял Енисей. Разумеется, никакого памятника не
было поставлено тем, кто допокорялся до грандиозной экологической
катастрофы. И никакой памятки на памятнике покорителям, что они-то как раз
покоряли, покоряли и наконец допокорялись, тоже не было и в помине.
Героический грузовик стоял в устье речки Лиственки, а примерно в
километре выше по реке в свальных ямах и по сей день догнивали останки
примерно тридцати тысяч зеков - настоящих, а не киношных строителей и ГЭС, и
всего Дивогорска.
А за Дивогорском был мост через Енисей. Переходить его ничуть не
труднее, чем любой другой мост в мире, но разговаривать приходится громко,
потому что на ГЭС постоянно спускают лишнюю воду из водохранилища. И каскады
воды падают с высоты 90 метров, - как раз высота Ниагарского водопада. Если
воды спускают много - не всегда слышен и крик собеседника.
За мостом дорога серпантином уходит вверх, и чем выше, тем игрушечней
становится великая ГЭС, тем величественней вид на Карск, на горы за ГЭС, на
Дивогорск, и особенное впечатление производят два водных зеркала,
расположенных на разных уровнях - Карского водохранилища и Енисея,
отделенного от водохранилища серой ниточкой плотины.
Здесь начиналось шоссе, идущее на юг, к Саянам, здесь предстояло ловить
попутчиков, начиная долгий путь до Малой Речки.
Не знаю, как и где, а в Сибири небо редко бывает везде одинакового
цвета. В это утро небо было нежно-бирюзовым по краям, пронзительно-голубым в
середине. И чем ближе к зениту, тем сильнее, тем пронзительнее становилась
голубизна, тем меньше было блеклых красок.
А под небом была серая лента шоссе, уходящий в небо серпантин, а
потом - просто длинная лента, рассекшая надвое тайгу.
- До Маклахты добросите?
- Только до Кряжа.
Шофер грузовика, небольшого подвижного города, нажал на что-то, дверца
за детьми мягко закрылась. Странно было видеть лес, шоссе с такой высоты.
- До Кряжа гравий возим. Там строительство идет.
- Кто-то строится на Кряже?!
- Представь себе, парень, строится!
Представить было нелегко, потому что от Карска до Маклахты - почти сто
пятьдесят километров, и все это - горная тайга. А что такое горная тайга,
дети очень хорошо почувствовали, пока стояли на шоссе, ловили нового
попутчика. Грузовик дико взревел, лязгнул скоростью, свернул на незаметную
грунтовку.
По обочинам росло все, что растет по всем обочинам в Сибири:
мать-и-мачеха, иван-чай, медуница, пижма.
Дальше, за узкой лентой вырубки, высилась сплошная стена: кедры, пихты,
ели. Темная хвоя, очень мало цветов, лиственных деревьев, насекомых. Есть
еще светлохвойная тайга - лиственничная и сосновая. Но леса из лиственницы
растут далеко на севере, где вечная мерзлота. А насчет сосновых лесов ученые
спорят до помрачения ума: тайга это или вообще не тайга?!
Ученые мужи спорят и спорят, но стоит войти в сосновый лес, ощутить
легкую прочную почву под ногами, вглядеться в рыжие, желтые, бронзовые
стволы и светлую веселую листву, и вы никогда не спутаете сосновый лес и
темнохвойную тайгу, где все краски гуще и темнее, влажная осклизлая почва
плывет под ногой, а вместо полян - болота.
И действительно, трудно представить себе извращенную фантазию того, кто
решил построить дачу в темнохвойке... Если у него есть выбор, конечно.
- До Маклахты не подбросите?
- Ну давай, садись! А ты куда?! - обратился водитель к Пашке.
- Мы вместе!
- Вместе не возьму! У меня заднее сидение все завалено, расчищать надо
час. - И Павлу, очень напористо: - Ты мужчина?! Вот ты и лови еще одну
машину.
Внешность водителя - мужик с пухлыми щеками и очень славянской
внешностью - вроде бы должна была располагать... Но Павлу невольно лезло в
голову, и очень упорно: "Мужчина, потому с тобой ее и не пущу!"
- Не-е... Мы вместе, - замотала головой и Ирина.
- Ты что, меня боишься?! - изумился мужик. - Довезу я тебя в
сохранности!
- Отпускаешь, Павел?
- Нет!
Ирка спрыгнула опять на землю.
- Или возьмите вместе, или никак!
- Ну и черт с вами обоими! Торчите тут, сколько хотите! - обозлился
мужик и бешено рванул свою "тойоту".
- Странные люди! Подозрительные ребята! - удивлялся через полчаса
молодой, упитанный азербайджанец.
- Странные - еще понятно. А подозрительные почему?
- Кто еще на дорогах голосует? Самый подозрительный элемент! Что тут с
одним парнем было, знаете?! Подобрал он таких вот, как вы, а ему руки-ноги
оторвали-отрезали! Давай деньги, говорят! У него нет! Три тысячи во всей
машине! Отобрал! Все, что в машине было, - отобрал! И еще все руки-ноги
отрывал! Нехороший, понимаешь, человек, подозрительный... А ты спрашиваешь -
почему да почему...
- Чего же вы нас тогда пускаете?! - требовала Ирина логики, а тут ей
даже и не пахло.
- Как так чего же?! Ты челвэк! Тэбе ехат надо?! А у меня машина есть...
- Так мы же подозрительные! Вдруг ноги-руки оторвем?
- Не ноги-руки, так по-русски не говорят, - поправил строго южанин, -
надо говорить про руки-ноги... И потом я же вижу, кто есть кто!
С такой логикой спорить было невозможно, Ирина только развела руками. И
дальше говорил только Даман, - почти без перерыва несколько часов.
Дорогая явственно пошла вниз... Это как в самолете, когда очевидно
снижение. Кончился Солгонский кряж, отделяющий Карскую лесостепь от
Хакасской котловины. Начиналась Хакасия. Синий "жигуль" Дамана пять часов
катился между открытых пространств, словно бы пришедших из Центральной Азии,
из мира степей, разрушенных гор и пустынь. На мотоцикле ехал мужик в
широкополой шляпе с продавленным верхом - видел Павел такие на фотографиях
из Тибета. Вряд ли этот мужик специально старался, играл в тибетца; уж тем
более не специально приделывали самим себе монголоидные лица милиционеры на
обочине, старушки, торговавшие молоком и картошкой или голосующие на шоссе.
Но ощущение, что они попали в какую-то другую страну, не в Россию, конечно
только усиливалось.
Удивительно вообще, какое сильное воздействие оказывает на русского
человека сама по себе дорога. Кто бы он ни был, каков бы... А вот ляжет
серая асфальтовая, рыже-серая грунтовая лента между местом назначения и
местом отправки, между прошлым и будущим, начнет разматываться до горизонта
и за горизонт... и забудет человек первый праздник, и позднюю утрату, и
прямо в душу ему хлынет что-то удивительно родное. Что-то, что властно
потребует пожирать пространство, ехать, идти, двигаться по этой ленте.
Дорога вилась по равнинам, и волны теплого воздуха к середине дня все
чаще становились удушливо-горячими, неприятными. Даже Даман утихал, жалобно
сопел, утирал пот. Равнина была почти вся распахана, кроме мест, где кочки
ясно показывали начало болота, или где земля прикрывала камень всего на
несколько сантиметров. Но где не было светло-желтых полей пшеницы,
пронзительно-желтых - сурепки, почти везде паслись стада.
Поля уже тронула желтизна; все было разных оттенков желтого и зеленого.
Вот холм - с одной стороны залитый яркой желтизной сурепки. Дорога движется
по склону, поднимается, и ее прекрасно видно снизу, видно, куда сейчас
поедем. Тем более, что с другой стороны дороги, ниже по холму -
темно-зеленые, с темно-желтым оттенком, пшеница. Реют коршуны в потоках
воздуха, встают башни кучевых облаков впереди и вокруг дороги, во все
стороны, бегут тени облаков по холмам. И дорога все это рассекает, уводит
дальше.
А со всех сторон равнину окружали горы. Горы были везде, в пределах
прямой досягаемости взглядом. Наплывала гряда, то очень далеко, то почти
возле дороги; северный склон покрыт лесом - сочетание лиственницы с березой.
Южный склон - степной, голый. И таких гряд очень много, а за ними другие,
уходящие в сиреневую даль, удивительные оттенки синего, голубого,
фиолетового на склонах громадных каменных волн.
К двум часам проехали верный признак, что добрались до Белогорска -
гору с гладкими очертаниями склонов, с зализанными очертаниями как бы
колоссальных мускулов. Гора выглядела, как огромное животное, погрузившее
уже голову под землю, словно собираясь нырнуть.
Сам город был скорее жалок: сочетание неопрятных пятиэтажек и частного
сектора, аккуратных маленьких домов. Таковы, впрочем, были и другие городки,
встреченные по дороге.
- Можете нас высадить на остановке?
- Могу, конечно, ну о чем базар?! Только давайте лучше за углом - а то
прицепятся к вам потом, чего с азерами ездите!
Даман улыбался, а ребятам сделалось неловко.
До автобуса на Абакан и было-то всего двадцать минут, и все-таки могла
придти беда. С неизбежностью стихийного процесса позади Павла и Ирины, мирно
стоявших у бордюра, начали скапливаться фигуры. Одна, вторая... третья...
так постепенно до седьмой. Фигуры примерно их ровесников, но очень не
похожих на Павла и Ирину; мальчиков с сигаретами, приклеенными в углах ртов,
в расхристанной старой одежде. Нет-нет, главное, вовсе не в старой! Из тех
же пиджаков заботливые мамы вполне могли бы выбить пыль, футболки можно
постирать, рубашки еще и погладить, а ботинки еще и почистить. И тогда
внешность этих, как выражался Окуджава, "полудневных теней", уже не будет
производить впечатления небрежности, расхристанности, заброшенности, чего-то
уличного и жалкого. А так они производят именно такое впечатление.
До тридцати человек ждали автобус или покупали билеты - тетеньки с
кошелками, супружеские пары, отдельные мужчины средних лет. Но именно Павел
с Ириной вызывали поднятие шерсти на загривках, исторгали утробное урчание
из пастей гнусной приблудной шпаны.
Именно потому, что на Пашку достаточно посмотреть, и видно, что он -
нормальный, приличный мальчик, умный и чистоплотный. Что слои пыли на его
физиономии - дело временное и дорожное, так сказать, часть приключения,
после которого парень вернется в мир, где чистые носки и трусы - никем не
обсуждаемая норма, где дураком считают не того, кто читает книжки, а как раз
того, кто не читает; где трезвый папа разговаривает, а не дерется; где мама
с мягким голосом и добрыми руками зовет обедать, а не ругается матом.
Добрый, хороший мир стоял за этим мальчиком. Мир хорошей генетики,
хорошего воспитания, хорошей кухни, хорошей библиотеки. Уже это одно
вызывало в ущербных тварях злобную ненависть сидящих на игле, кирявших лет с
двенадцати, сунувших сигарету в слюнявую пасть лет с восьми. Ненависть
сдыхающих, гниющих заживо, лишенных будущего; ненависть пропащих к тому, кто
много лет еще будет только входить в мужскую силу, только разворачивать
могучие крылья, когда их и следа не будет на планете. Обычно такие не могут
даже отомстить за себя: милиции они очень боятся. Тут, в кои веки, они
получали возможность.
А тут еще Ирина... Чистоплотная, крепкая, почти не уставшая за полдня
трудного пути. Длинноногая красивая девчонка в новой водолазке и джинсах,
которая никогда не станет по доброй воле девчонкой никого из этих
полудневных привидений. Как и всякая красивая и разумная женщина за всю их
короткую, убогую жизнь подонков.
Непросто было решиться начать ЭТО посреди города, на глазах у множества
людей. Первым решился вожак. На то он и был вожак, на полгодика постарше
остальных, с рыбьими глазами и лицом цвета лягушачьего брюха.
- Ты, керя... марафет е?
- Что?!
- Марафету дай... На мастырку...
- Нету фета... А что такое фет? Или он марафет?
- Брезгуешь, да?! - прорезались нотки истерики в скулительном тоне
вожака. - Брезгуешь?! Мы тебе не люди, да?! Не люди?!
Вожак сильно рванул Павла за ворот рубахи, заставил его сделать шаг от
Ирины, и от выбранного места. Теперь Павел, начавший двигаться по чужой
воле, все больше и больше зависел именно от нее, остановка была за
следующими шагами. А кроме того, вокруг Павла молча (пока молча), неподвижно
(пока неподвижно) собирались "полдневные тени". Пока только стояли и
смотрели. И с точки зрения наблюдавших со стороны все выглядело, как
разборки внутри одной шайки. Эти двое затеяли драку, а остальные уставились,
как и полагается шпане.
Вожак не имел представления о вещах, которые Павел знал чуть ли не с
рождения. За год он не понял бы того, в чем Павел разобрался бы за три
минуты. Но и знание многого того, что вожак знал почти на уровне инстинкта,
было совершенно чуждо Павлу. Он, конечно, мог бы понять, как надо избивать и
калечить, но ему было бы нужно много времени для этого. Павел вроде бы и
понимал, что делает собравшаяся шайка, но и понимание у Павла было слабым,
нечетким; даже то, что он чувствовал инстинктивно, блокировалось логикой:
"Но ведь этого не может быть!".
Вожак уже хватал Павла за грудки, надсадно завывая что-то про городских
хлюпиков, которым слабо сказать честно, что они брезгуют простыми людьми.
- У тебя-то вот она, какая рожа! Какую харю наел! Тебе бы, падла,
столько выпить, посмотрел бы я!
Вопли вожака все больше напоминали шаманские окрики - и полным
отсутствием логики, и производимым действием. Так красножопые, размазывая по
тупым грязным харям слезы и сопли, рвали рубахи перед офицерами на вокзалах
и площадях Мировой войны, переходящей в Гражданскую:
- А у тебя вшей почему нет?! А ты сифилисом болел?! - приводя себя во
все большую ярость по поводу этих гладких гадов, которым не нужен
новарсенол, которые не знают полных страданий выхода из запоя и не спят с
окопными проститутками ("Конечно, у этих-то медсестры! Этим можно!").
Ирина вдруг обнаружила, что между ней и Павлом возникли три спины,
которые она вовсе не рада здесь видеть. Еще двое встали по бокам. Эти двое
вроде бы не обращали на Ирину никакого внимания, но стискивали ее все
плотнее, до невозможности пошевелиться. Все это напоминало случай годовой
давности, о котором не знали родители. Ирина была уверена, что даже мама, не
говоря о папе, упадет в обморок, если узнает об этом. Тогда Ирину и ее
подружку Лену пытались прижать в подворотне, и девчушкам пришлось показать,
что они не зря ходили в секцию. Тогда Ирка долго решалась: нужно было
преодолеть в себе нечто для того, чтобы ударить человека. Теперь она
решилась побыстрее: и все-таки был опыт, и опасность (пока) грозила не ей, а
так решаться много проще.
...Первым рухнул стоящий справа: коротко вякнул, сложился вдвое, рухнул
вперед головой - подкосились ноги.
Левый стал разворачиваться к Ирине, и нейтральное выражение его
физиономии стало переходить в заинтересованно-удивленное. А в следующий
момент и этот левый уже разворачивался в полете, планировал на асфальт
головой вниз.
Только один из трех, стоявших между Павлом и Ириной, успел обернуться:
первым двум хватило пинка в промежность, метко нанесенного в самое уязвимое
место, после чего они присели на асфальт в задумчивости и просидели довольно
долго, говоря что-то про себя. И не могу не сказать: крепкая все же это
тварь - человек! Как ни разрушал себя этот третий напитками и зельями,
причем с самого нежного возраста, но все же хватило мозгов! Не все пропил и
прокурил до конца этот третий, оказался человеком понятливым: с невероятной
скоростью вчистил он вдоль по улице и, ни разу не оглянувшись, исчез среди
домов и домиков.
Только что стоявший среди враждебных рыл, изрядно растерявшийся Павел
оказался вдруг один на один с тоже растерявшимся, в свою очередь, вожаком...
И сделал то, чего давно хотел и не решался: присев от напряжения, ударил
снизу вверх кулаком в челюсть. Ударил неумело, отбил руку, но вожаку вполне
хватило. В конце концов, за всю свою жизнь вожак съел не больше двух-трех
полноценных обедов из трех блюд, а простейший грипп у него длился по месяцу,
потому что никак не лечился. Павел был несравненно менее опытен, гораздо
хуже представлял, что надо делать, но он был несравненно здоровее, да и
просто лучше кормлен. Вожак приземлился надолго, из распахнутого рта стекала
кровь.
И тут же зафыркал, начал двигаться автобус, а в молчавшей до тех пор
толпе настроения были, что называется, разные.
- А кто им позволил наших бить?!
- Так те же первые напали!
- Кто их разберет, кто там напал!
- Нет, ну им кто позволил наших бить?!
- Правильно сделали!
- Фулюганы! Бандиты!
- Нет, ну а девка-то!
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг