охотились на мух, но затем любовь взяла вверх, и, чтобы не отвлекаться,
орехи объединили два мозга под твердой скорлупой. Теперь они нежатся, забыв
о внешнем мире.
Разумеется, в письме все объяснялось подробнее, эволюция грецких орехов
рассматривалась со ссылками на авторитеты, и в конце был призыв: откажитесь
от пожирания братьев по разуму!
На эту публикацию пришло несколько десятков откликов, в основном с
обещаниями никогда больше не есть грецких орехов.
Лучшим из писем было коллективное послание от пограничной заставы.
Еще одним из изобретений Подольного, имевшим отношение к фантастике,
была Комиссия по контактам.
Подольный придумал создать комиссию из ученых, скептиков по натуре, для
рассмотрения претензий людей, взгляды которых выходят за пределы науки.
Экспертов было чуть больше дюжины, редакция ставила нам чай и печенье.
В журнал приходили телепаты, телекинезисты, создатели новой хронологии и
прочие волшебники. Должен сказать (а если кто остался в России из членов
комиссии, он подтвердит), что ни один из визитеров не смог прочесть мыслей,
угадать треугольников, двинуть стакан или доказать, что античный мир
придумали средневековые монахи. А уж о летающих блюдцах и таинственных
пришельцах лучше не упоминать. Посетители уходили с комиссии обиженными.
Благо у нас было могучее чувство юмора и принцип необычного, предложенный
математиком Юрой Эстриным: "Ни одна мифология мира не сумела придумать
кенгуру".
Но потом комиссия, столь гордая и скептическая, позорно
опростоволосилась. Виноват был фон Денникен.
Он поставил фильм "Воспоминание о будущем", который в те годы делил
первое место по популярности с фильмом "Зачем я это сделала?" - о
гибельности абортов. Когда я смотрел "Воспоминание...", то в пределах своей
специальности понимал: как врет автор, почему врет и в чем его слабость.
Но лишь только фильм выходил за пределы моих знаний, я ловил себя на
позорной мысли: "А вдруг в этом что-то есть?" Оказалось, что мои коллеги по
Комиссии, посмотревшие творение Денникена, также находятся в некотором
смятении. И кто-то предложил пойти еще раз и посмотреть картину коллективно,
дабы написать совместную рецензию.
Мы уселись в зале с записными книжками. И каждый ждал своей добычи...
Ага, говорил себе я, вот железная колонна в Дели, которая умудрилась не
ржаветь полторы тысячи лет, поскольку сделана, конечно же, пришельцами из
особо чистого железа. Но фон Денникен не знает, а его читатели и подавно,
что один шведский металлург решил проверить, так ли это, и выкопал яму у
подножия колонны. Затем взял на анализ частицу металла и выяснил, что
колонна склепана из кусков достаточно "грязной" стали, глубоко проржавела у
основания, где на нее попадает влага из почвы. Держится она лишь силой особо
сухого воздуха в том районе.
И вот подобные вполне научные факты вспоминал каждый из нас на
просмотре фильма.
Мы написали коллективную рецензию. И даже не очень глумились над
Денникеном, который в то время сидел за мошенничество в швейцарской тюрьме.
После чего стали ждать благодарности от читателей.
И тут наступила катастрофа!
В редакцию пришло несколько сот писем. И ни одного, в котором
говорилось бы: "Молодцы, доктора наук, славно потрудились!" В этих письмах
предлагалось лишить нас ученых степеней, выгнать с работы, обломать паршивые
пальцы, посадить в тюрьму и даже расстрелять, чтобы мы не портили воздух
славной планеты Земля.
Впрочем, мы не долго расстраивались. Мы быстро сообразили, что
попытались бороться научным скептическим словом с явлением религиозного
сознания. Неподвластным логике. И были обречены на поражение.
Мой первый рассказ был напечатан в журнале "Вокруг света". Это было
постыдное произведение - не только потому, что рассказ был плохо написан, но
и потому, что он был склеен из кусков казенного патриотизма.
На строительстве советских "подарочных" объектов шофер Миша (Маун Джи)
подвергается укусу злобной ядовитой змеи.
Советские люди успевают привезти его в Пастеровский институт. Вот,
пожалуй, и все.
Но какие люди!..
Когда же я впервые напечатал сугубо фантастический рассказ?
Это история не только давняя, но и длинная.
Дело происходило в середине шестидесятых годов, в "Искателе",
приложении к "Вокруг света".
Мы боролись с пьянством.
Очень уж тогда было принято пить на рабочих местах. Я даже из АПН
сбежал, потому что там каждый рабочий день кончался походом в шашлычную
"Эльбрус" на Тверском бульваре.
Примерно то же творилось и в "Вокруг света". И мы решили: с этим надо
кончать! Но безболезненно.
Прежде всего мы скинулись. Купили бутылку водки за 2 рубля 87 копеек,
бутылку коньяка за 4 рубля 12 копеек и совсем уж недорого - бутылку
портвейна для пижонов.
Бутылки поместили в шкаф. Рядом положили ржаных сухариков, поставили
рюмку и пустое блюдце.
Ты захотел выпить. Для этого ты должен на глазах у всего "Искателя"
открыть шкаф, положить на блюдечко 50 копеек, налить себе рюмку - и
наслаждаться. Мы полагали, что наслаждения в одиночку не выйдет, потому что
пить приятно за компанию.
И на самом деле пьянство исчезло. Как социальное явление.
До того самого трагического дня...
Из типографии сообщили, что тиражом в 300 тысяч экземпляров напечатана
цветная обложка для "Искателя". А цензура заявила, что из номера изымается
переводной американский рассказ (честное слово, не помню, за что).
Обложка была иллюстрацией к запрещенному рассказу.
Фантастика нашей жизни, наша родная антиутопия подняла свою драконью
голову и усмехнулась мне. И швырнула мне в лицо перчатку.
- Это ужасно, - сказал кто-то. - Мы остаемся без премии, тринадцатой
зарплаты, а вдобавок подвергаемся идеологическим гонениям. Что делать?
Кто-то другой сказал, что придется вынуть из шкафа бутылки. Мы вынули и
выпили, закусывая сухариками. И никак не могли ничего придумать. Но с
последним глотком ко мне пришло озарение, изменившее мою жизнь. Я поднял
перчатку, брошенную драконихой антиутопии.
- Давайте сделаем так, - сказал я. - Мы расходимся по домам и, пока не
выветрился благодатный алкоголь, пишем по рассказу, который можно
иллюстрировать несчастным рисунком на несчастной обложке.
Все закричали: "Ура!" - А потом мы решим, чей рассказ лучше, и
напечатаем.
Мы разошлись по домам.
Я сел за машинку, благо уже три года не знал другого способа
материализовать свои мысли. И положил перед собой обложку.
На обложке был нарисован стул. На стуле банка. В банке динозавр.
На заднем плане, если не ошибаюсь, рыжая сопка.
Я написал рассказ о том, как в редакцию журнала приходит телеграмма от
фотокорреспондента с Дальнего Востока: мол, динозавры не вымерли и один из
них пойман.
В редакции начинается суматоха, достают железнодорожную платформу,
отправляют на Восток, но тут в редакцию входит фотокор с банкой в руке. В
банке сидит динозавр. "Динозавры не вымерли, - говорит фотокор, - но сильно
измельчали".
Когда я пришел на следующий день в редакцию, оказалось, что все мои
коллеги проспали ночь без задних ног и никакого конкурса рассказов не
получится. В редакции так удивились одному случайному сумасшедшему, что
даже, по-моему, читать рассказ не стали и в тот же день загнали в набор. Все
остались с премиями и тринадцатой зарплатой, а начальство предпочло не
раздувать историю.
Рассказ назывался "Когда вымерли динозавры", а номер "Искателя" вышел в
свет на рубеже 1967 года["Искатель" © 2, 1967 г. - Примеч. Ред].
Теперь следовало родиться на свет Киру Булычеву.
В нашем апокрифе говорится: как только стало известно, что рассказ
"Когда вымерли динозавры?" был принят к печати, журналист и востоковед
Можейко сильно закручинился. С одной стороны, хотелось прославиться, но
опасения были велики.
Ну, выйдет фантастический рассказ. Прочтут его в институте. И
выяснится, что младший научный сотрудник, лишь вчера защитившийся, про
которого известно, что он сбежал из колхоза, прогулял овощную базу, не
явился на профсоюзное собрание, отнесся не по-товарищески к известной
красавице Ивановой, еще и пишет фантастику!
Гнать такого Можейку из института!
В общем, я испугался. И в одну минуту придумал себе псевдоним Кир - от
имени жены, а Булычев, как известно, фамилия мамы. Может, дай мне побольше
времени, создал бы что-то более изысканное. Но времени не было.
Самое интересное, что в институте в течение многих лет никто о занятиях
Булычева не знал. Это было известно лишь самым близким друзьям.
Так продолжалось до 1982 года, когда я получил в один год сразу две
госпремии (был сценаристом в двух фильмах). И в газетах неделикатно
объявили: "Кир Булычев (Игорь Всеволодович Можейко)". Когда я пришел в
институт, мне сказали, что заведующий отделом и парторг отправились к
директору посоветоваться, что со мной делать. Ведь серьезный отдел,
приличные люди - а тут такой конфуз!
К счастью, директор института, впоследствии шеф российской разведки, а
позже премьер-министр, был не лишен чувства юмора. Он выслушал наших вождей
и спросил: "План выполняет?" Шефы переглянулись и сказали: "Выполняет". "Ну
и пускай дальше выполняет", - заключил директор, и на этом проблема
псевдонима была закрыт.
Апокриф о первом рассказе Булычева подтвержден документально. И все же
он, как положено апокрифу, не совсем правдив.
К тому времени я уже напечатал несколько детских сказок в "Мире
приключений" - первые истории о девочке из XXI века. Более того, в
письменном столе уже лежали другие фантастические опусы, которые для печати
не предназначались.
Они были написаны большей частью во время моей второй поездки в Бирму.
Срок аспирантуры заканчивался, надо было защищать кандидатскую, которую
я писал по проблемам бирманского средневековья. О государстве Паган,
существовавшем в долине Иравади в XI - XIII веках, одном из крупнейших и
самобытнейших государств Юго-Восточной Азии. И тут мне предложили в АПН
поехать в Бирму снова - редактором и корреспондентом Агентства.
И я согласился.
Во-первых, потому что я рассчитывал добыть там материалы, чтобы
закончить диссертацию. Во-вторых, мне нужны были деньги. В-третьих, мне
просто хотелось снова побывать в моей драгоценной Бирме.
Так что летом я прошел стажировку в АПН, затем осенью 1962 года отъехал
в Рангун.
...Есть печальный закон: нельзя возвращаться в полюбившиеся места и к
прошлым привязанностям. Я помню, как в середине шестидесятых годов у нас с
Кирой образовалось свободное время зимой и захотелось вырваться из Москвы.
Мы сели в поезд и поехали в Ялту. В зимней Ялте светило весеннее солнце,
кое-где цвели розы, ветер был не холодным, а прохладным. Но, главное, было
пусто, чисто и просторно. Мы сняли за три рубля чудесный номер в гостинице
"Ореанда", вечером ходили в ресторан, где в пустом зале играл небольшой
оркестр. Мы подружились с оркестрантами, они потом приезжали к нам в Москву.
Я тогда понял, что должен буду написать роман о зимней Ялте. Но взялся за
него через двадцать лет - это мой главный и все еще недописанный роман "Река
Хронос".
Новый год мы встречали в том же ресторане, накрыв общий стол с
оркестрантами, к счастью, народу в ресторане было так мало, что музыканты
большую часть ночи сидели за общим столом, а часов в пять утра мы пошли к
расшумевшемуся за ночь морю. Было совсем темно, только чуть светились
облака, а по морю гуляли белые барашки.
Когда мы возвратились в Москву, то все уши прожужжали друзьям о
сказочной поездке, и неудивительно, что на следующий Новый год мы вернулись
в Ялту с дюжиной приятелей.
Это была катастрофа.
Сыпал паскудный дождь, оркестр развалился, почему-то начались дрязги в
нашей компании...
Так и с Бирмой. Вторичное путешествие туда оказалось менее интересным,
и люди были поскучнее, и работа несладкой... и так далее. Хотя я
несправедлив.
Во-первых, за год с небольшим в Бирме я настрочил в нашу АП Невскую
газету двадцать или тридцать статей, причем сам же снабжал их фотографиями,
написал две книжки для АПН - конечно же, о дружбе и сотрудничестве (к
счастью, они вышли только на бирманском языке). Я собирал материалы для
диссертации и фактически закончил ее. Я побывал в разных концах Бирмы -
нечего жаловаться! И все же.
В конце 1963 года подошло время отпуска. Обычно отпуска давали со
скрипом и с опозданием, но так случилось, что передо мной уехал, завершив
срок, заместитель председателя АПН, и я автоматически занял его место - из
редакторов и корреспондентов перенесся в иное измерение. Мне тут же
присвоили звание второго секретаря посольства и заместителя пресс-атташе,
так как представитель АПН был пресс-атташе. Должность представителя АПН в те
годы не была АПНовской, а замещалась сотрудниками других ведомств, и у нас
она была занята майором ГРУ.
Требовался противовес, о чем я не сразу догадался.
Как только мне выдали дипломатический паспорт, меня вызвал к себе
советник, резидент КГБ. Он был мил и добродушен.
- Игорек, поезжай в отпуск, отдохни как следует. Приедешь, примем тебя
в партию и начнем работать - ведь ты теперь получишь допуск и как дипломат
начнешь ходить на прием.
- Но я недостоин... - Тогда я еще апеллировал к гражданской совести
моих оппонентов и уговаривал их не засорять партию людьми вроде меня.
- Достоин, - ответил советник. - А вот бороду придется сбрить. А то ты
у нас теперь единственный беспартийный бородатый дипломат. Нехорошо. Всю
жизнь проведешь на вторых ролях.
Незадолго перед тем к нам в Бирму приезжала делегация космонавтов. Я
как корреспондент АПН провел с ними несколько дней и, в частности,
фотографировал их для нашей газеты. Одну фотографию из подаренных Валентине
Терешковой она вернула, надписав так: "Пускай жена заставит тебя сбрить
бороду. Ведь достоинства человека определяет характер, а не личность". Наша
гостья полагала, что личность - это нос и уши.
Я вышел от советника и понял, что его не устраивает моя личность.
Характер - под вопросом. И тогда я понял, что в Бирму не вернусь.
Я был вполне лояльным советским человеком, и, когда надо было написать
отчет о беседе или секретный доклад за находящегося в алкогольной,коме
начальника, я покорно это делал. Но вот к новой жизни и новым обязанностям
был не готов.
Я так и не вступил в партию и не сбрил бороду. Я не вступил и в Союз
писателей, потому что полагал неприличным состоять в организации, идеалов
которой, в частности, метода социалистического реализма и партийной
литературы, не принимал. И мне всегда казались странными трагедии, которые
завязывались вокруг изгнания из Союза того или иного прогрессивного
писателя. А чего ты лез в эту клоаку? - хотелось спросить. Но не был знаком
и потому не спросил.
Впрочем, я отвечаю только за себя. Тем более что сейчас эта проблема
потеряла актуальность, и уже не приходится видеть удивление на "личности"
собеседника, когда говоришь ему, что в Союзе не состоял. Потому что ленив,
потому что не выношу собраний...
Я приехал в Москву, подлым образом никому ничего не сказав, чтобы не
испортить себе отпуск, восстановился в аспирантуре, и лишь когда надо было
возвращаться, сообщил в АПН, что выезжать за рубеж не хочу.
Это было удивительно! За многие годы существования АПН я оказался
первым сотрудником, который изменил Родине наоборот.
То есть отказался бороться на переднем крае идеологического фронта и
предпочел жизнь в аспирантском тылу. Знаете, какое официальное звание я
получил? "Дезертир с идеологического фронта"!
А ведь если бы я стал проситься за рубеж, черта с два меня бы
отпустили!
Но когда я отказался, возмущению не было предела. Заместитель
председателя АПН, с которым ранее я был в хороших отношениях некоторый стал
потом прогрессивным, демократически настроенным телевизионным обозревателем,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг