Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
меня самое главное заключалось в выпусках - тонкие выпуски (потом  я  увидел
такие же - шагиняновского "Месс-Менд") романа приключении с продолжением.
     Это было чудо!
     Выпуски  назывались  "Дети  Желтого  дракона",  и  речь  в  них  шла  о
невероятных приключениях на фоне борьбы китайских триад. Совершенно не помню
содержания  повести  Дира  Туманного,  но  когда  сам  Панов  шел  с   нами,
мальчишками, гулять  в  лес,  он  был  очень  обыкновенным,  мирным  и  даже
скучноватым  человеком,  забывшим  о  детях  Желтого  дракона.   Иногда   он
останавливался, присаживался на пень, доставал записную книжку и  заносил  в
нее мысли. Сын Панова спокойно уходил вперед, совершенно  не  понимая  того,
что Бог дал ему в папы настоящего писателя, а он относится  к  нему,  как  к
обыкновенному человеку.
     Я до сих пор не отказываюсь от мечты завести записную книжку.
     Определенная мистика ситуации заключалась в том,  что  Дир  Туманный  в
1925  году  опубликовал  самый  настоящий  фантастический  роман   "Всадники
ветра" - о межпланетном путешествии.
     То есть я гулял по лесу и собирал опята не просто с писателем, а  самым
настоящим фантастом!
     Более того, у него был псевдоним - имя из трех букв. ДИР!
     Знал ли я, что через двадцать лет выберу имя КИР?
     Наконец,  совсем  уж  недавно,  разбирая  в  Екатеринбурге   библиотеку
замечательного библиографа Виталия Бугрова,  я  натолкнулся  на  книжечку  -
приложение к "Огоньку" за 1937 год.
     Называлась она так: "Стихи и новеллы" Николая Панова.
     И лицо на обложке было знакомое, в очках. Только молодое.
     Сами понимаете, что можно ждать от посредственного поэта в  1937  году!
Но  среди  опусов,  посвященных  будущей  войне  и  товарищу  Сталину,  есть
стихотворение (видно, его и  именовали  новеллой  составители  книжечки)  "В
будущей Москве".
     Это  оптимистическая,  социалистическая,  утопическая  фантастика.   Но
ближнего прицела... Не сбывшегося. Сбившегося: Как Эльбрус
     Из мрамора, стали и света
     Как будто взметнувшийся белый костер,
     Московская гордость - Дворец Советов
     Над зданьями руку вождя простер.
     Хочется привести и еще одну краткую  цитату:  Вчера  на  заводе  мне  в
премию дали Для телевиденья аппарат.
     Я долго об этой конструкции грезил...
     Где-то в классе пятом-шестом мне сказочно  повезло.  Мое  приобщение  к
фантастике  пошло  быстрыми  шагами.  Мама  отыскала  на  Арбатской  площади
библиотеку Красного Креста, которую почему-то не захватили цензурные  чистки
последних лет.
     В библиотеке мама брала потрепанные и совершенно недостижимые в ту пору
тома Луи Буссенара, Жаколио и даже Бенуа.
     В двенадцать лет я прочел "Атлантиду" Бенуа, и  она  вышибла  из  моего
сознания первого и доступного кумира -  Александра  Беляева.  А  вскоре  мне
попались две книжки другого Беляева, Сергея. "Десятая планета"  и,  главное,
"Приключения Сэмуэля Пингля". Тут-то я понял, насколько  Сергей  Беляев  был
выше классом, чем наш любимый авторитет Александр.
     Затем Сергея Беляева сдвинули с первого места в моем  сознании  Алексей
Толстой и Иван Ефремов. Я полюбил новеллы  Ефремова  конца  войны  и  первых
послевоенных лет. Я до  сих  пор  храню  эти  книжки  в  бумажных  обложках.
Особенно "Пять румбов".
     Затем случилось вот что: я был с визитом  у  папы.  Папа  разрешил  мне
покопаться  в  его  книжном  шкафу,  где  он  держал  книги,  полученные   в
распределителе.
     Там мне попалась  книжка  в  голубой  обложке,  с  парусником  на  ней.
Называлась она "Бегущая по волнам".
     Почему-то случайно один роман Грина был издан вскоре после войны.
     Я был потрясен этой книгой. Я и до сих пор потрясен этой книгой.  Я  ее
читаю раз в год.
     Я догадался тогда, что этот самый Грин написал не  только  "Бегущую  по
волнам". Но что - не мог никак узнать,  пока  его  не  принялись  громить  в
журналах и газетах  как  вождя  космополитов,  к  счастью  для  него,  давно
усопшего.
     Я  узнал  о  Грине  много  плохого  из  статьей  Заславского  и  других
зубодробителей. Но потом за  него  вступился  Паустовский,  и  Грина  начали
допускать до наших читателей.
     Конечно же, о писателях Булгакове, Замятине,  Оруэлле,  Хаксли,  Кафке,
Платонове я не подозревал. А вот Чапек мне попался, и я на  много  лет  стал
его поклонником. Вот кончу писать этот "отчет" и открою снова "Кракатит". Не
читали? А это гениальная (на мой взгляд) фантастическая книга.
     Значительно позже, но об  этом  хочется  сказать,  я  открыл  волшебную
"Крышу мира" Мстиславского.  Мне  дала  ее  почитать  Светлана  Янина,  жена
великого нашего археолога, открывателя новгородских  грамот.  Это  было  еще
тогда, когда Мстиславский был известен лишь как автор революционного  романа
"Грач - птица весенняя", а ведь был одним из  эсеровских  вождей,  а  "Крыша
мира" - единственный русский колониальный фантастический роман.
     Точно   помню   обстоятельства   создания   первого   в   моей    жизни
художественного произведения. Это была поэма.
     Иные великие поэты  пишут  первые  строчки,  потому  что  влюбляются  в
сверстницу или ее тетю. Меня же подвигнули на творчество гланды.
     На излете тринадцатого года во избежание частых  ангин,  которые  плохо
влияли на сердце, мне велели  вырезать  гланды.  Это  была  самая  настоящая
операция, я лежал в хирургическом отделении, один  в  палате,  ждал  утра  и
смерти под ножом хирурга.
     Вам-то смешно, а мне смешно не было.
     Я не мог спать. И вдруг в  разгаре  ночи  я  сообразил  -  есть  способ
спастись от безвестности! Надо создать нечто гениальное.
     Получилась короткая, недописанная  (заснул  все-таки!)  сказка.  Весьма
напоминавшая размером и отношением к героям "Руслана и Людмилу". Только  она
была хуже написана, чем "Руслан и Людмила".
     Больше я ничего о поэме не помню.
     Как писал - помню, как трепетал - помню, а о чем писал - не помню.
     Гланды мне вырезали - это было больно  и  отвратительно.  Я  ждал,  что
после операции меня будут  кормить  только  мороженым  (легенда,  бытовавшая
среди моих сверстников), но меня кормили кашей и бульоном.
     Тогда я попросил, чтобы мама принесла бумагу и карандаши.
     И решил стать художником. Я сидел перед окном и рисовал все, что видел.
     С тех пор и по сей день я мечтаю стать художником.  Я  уверен,  что  из
меня получился бы приличный, но не великий художник и я был бы счастлив.  Но
судьба, улыбнувшись мне, отвернула взор.
     Выйдя из больницы, я стал просить маму  отдать  меня  в  художественную
школу.  Мама  подумала  и  согласилась  со  мной,  потому  что  пребывала  в
убеждении, что интеллигентных детей надо чему-то учить вне школы.  До  этого
мама купила кабинетный рояль, который занял ровно  половину  комнаты,  и  мы
теснились вокруг. К нам ходила три раза в неделю добрая бабушка, и мы играли
гаммы. Потом Гедике. Дальше хроматической гаммы я не двинулся. Каждое утро я
просыпался в надежде на то, что добрая бабушка попадет под трамвай.  Она  ни
разу не попала под трамвай. А через год бабушка, хоть ей  очень  были  нужны
деньги, сказала маме, что не надо идти на материальные жертвы и  учить  меня
тому, к чему я не расположен.
     А вот в  художественную  школу  у  метро  "Парк  культуры"  я  ходил  с
наслаждением. Я даже запахи художественной школы обожал. Я учился целый год,
окончил первый класс, а потом  мама  достала  мне  путевку  в  Кисловодск  в
сердечный санаторий для детей.
     Путевка была на сентябрь. Нас кормили салом и отварной свеклой - до сих
пор страшно вспомнить! Зато можно было купаться в щекотных нарзанных ваннах,
и по вечерам нас учили бальным танцам. Я танцевал па-де-грас и па-де-патинер
со Светой Асмоловой и влюбился в нее. А потом в кино поцеловал ее в щеку,  и
она не обиделась. На этом роман кончился. Потому  что  у  нас,  санаторских,
развязался конфликт с детдомовцами. Они  пришли  нас  бить,  а  мы  вытащили
железные прутья,  которыми  на  парадной  лестнице  санатория  придерживался
ковер.  Против  их  палок  и  уверенности  в  себе  было  оружие  следующего
поколения.
     Детдомовцы ушли.
     Ничья.
     Через несколько лет судьба снова выкинула кости - на этот раз  сплошные
шестерки, потому что я увидел самого настоящего Александра Казанцева.
     Мне было лет пятнадцать-шестнадцать. Класс восьмой.
     Мама снова достала путевку, на этот раз в горный  спортивный  лагерь  в
Осетии, в Цейском ущелье.  Это  был  чудесный  месяц  -  мы  поднимались  на
вершины, торчали в языческом святилище  осетин,  бродили  по  горному  лесу,
между камней поблескивала почти черная листва рододендронов. Мы  жили  очень
дружно - москвичи и осетины. А потом взбунтовались. В защиту справедливости.
И на ночь глядя ушли из лагеря, в лес. Девушки остались, потому что  в  лесу
холодно, до нуля, а мы выдержали ночь и победили лагерное начальство. У меня
была буханка хлеба вместо подушки - так холодно мне не бывало более никогда.
Кстати, там я научился курить. Человек с сигаретой мог  считать  себя  почти
настоящим мужчиной.
     С тех пор я курил сорок  лет  и  даже  не  собирался  бросать,  хоть  к
старости заработал хронический бронхит и полностью потерял обоняние. Но  две
пачки "Примы" в день - норма.
     Только когда у меня случился  инфаркт  и  доктор  сказал  мне:  "Можете
курить и дальше, но гарантирую - через год вы у меня снова",  -  я  струсил.
Нет, не головой струсил, а внутренностями.
     Вышел из больницы и не захотел больше курить.
     А начал в Цейском ущелье на Кавказе.
     Там я подружился с Олегом Казанцевым, сыном писателя.
     Олег не бравировал отцом, я узнал об этом только  той  холодной  ночью,
когда мы дрожали, уткнувшись затылками в черствые буханки.
     Но когда мы вернулись в Москву, я раз был у него дома.
     Мне теперь кажется, что я видел самого Казанцева и был он похож на свои
портреты. А может, Казанцева в том доме и не было, но мне всю жизнь кажется,
что я его увидел, а он меня благословил. Что совсем  уж  невероятно,  потому
что я тогда не подозревал о своем писательском будущем.
     Кроме трагедийной ночи  перед  операцией  по  удалению  гланд,  знаком,
указывающим на мое будущее, стали события в чулане.
     В конце нашего коридора была тесная комната, или чулан.
     Дядя Саша, наш сосед, не возражал, мама разрешила мне  перетащить  туда
диванчик из  большой  комнаты  и  там  стала  наша  секретная,  таинственная
комната. Нас было четверо - самый талантливый, добрый и яркий Эрик  Ангаров,
человек, рожденный поэтом. Леня Седов, Феля Французов и я. Когда  нам  стало
по пятнадцати, то Наташке, моей сестре, исполнилось одиннадцать и она от нас
не  отставала.  А  когда  мы  стали  издавать   журнал   "Ковчег"   Общества
единомышленников, Наташка писала в него стихи: Г, "Наша Москва, как хороша!
     Большие дома упираются в небеса..." Феликс написал целую поэму, в конце
которой он подводил итог своей неудавшейся жизни:  "Так  жизнь  прошла,  без
смысла и без толку.
     Уж шестьдесят, а где же в жизни след?" Такой горький итог стал возможен
только потому, что лирический герой Фели растратил жизнь в развлечениях:
     "А в тридцать уж на девушек не смотришь,
     По женщинам пошел - им силы отдаешь...
     И к сорока для радостей умрешь".
     Недавно кто-то  из  друзей  увидел  чудом  сохранившийся  первый  номер
"Ковчега" и сказал с некоторым удивлением:
     - Странно, что вас не посадили.
     А посадить нас не могли, потому  что  среди  нас  не  было  доносчиков.
Павлик Морозов родился в другой деревне.
     Жестокое  испытание  выпало  на  долю  "Ковчега",  когда  в  него  была
кооптирована Света Шкурченко. Мы с Эриком в нее влюбились и не представляли,
что делать потом. Мы стали писать дневники и показывать друг другу. Света об
этом не знала. И вскоре вышла из "Ковчега", полная презрения к нам с Эриком:
мы гуляли с ней по Гоголевскому бульвару, и Света  села  на  лавочку,  а  мы
отошли за  зеленый  ящик  для  старой  листвы,  достали  сигареты  "Друг"  и
закурили. До этого мы не смели и заикнуться о таком сладком пороке.
     Куря, мы вернулись к Светке.
     Она поднялась, посмотрела на нас по очереди.
     Вежливо попрощалась и ушла.

     Жизнь несколько раз  примеривалась  ко  мне,  рассуждая,  кем  бы  меня
сделать.
     Сам-то я хотел одного - стать художником.
     Но поездка в кисловодский санаторий и увлечение па-деграсом  не  прошли
бесследно. Когда возвратился я в Москву, школа уже месяц как начала занятия.
В обычной школе, в 59-й все было просто. Образование у нас  обязательное.  А
вот в художественную школу я не посмел пойти. Постеснялся,  что  меня  будут
ругать и, может, даже смеяться надо мной.
     Я робко попросил маму, чтобы она отвела меня в школу.
     Мама в тот вечер была смертельно усталой, она пришла с  двух  работ,  и
еще надо было нас покормить и постирать, и приготовить  еду  на  завтра.  Ей
было лет сорок пять, в конце концов, не старая  женщина  -  а  она  успевала
поспать пять часов и мчалась зарабатывать нам  с  Наташкой  на  жизнь.  Двое
детей и оба без отцов.
     А что мы с Наташкой понимали? Росли и требовали:  "Еще!"  Вечером  мама
брала работу на дом -  раскрашивала  шелковые  платки  или  диапозитивы  для
поликлиничных коридоров.
     Папа немного помогал нам.
     Именно с папиной помощью связан единственный мой в жизни обморок.
     В войну папа отдавал нам часть литерной карточки - литера "Б".
     Магазин для вельмож второго сорта находился на площади Дзержинского,  в
самом начале улицы 25-го октября, как бы по левую руку от метро. Он и сейчас
там стоит.
     И даже не очень изменился с тех пор.
     Мама покупала там смалец и сахар - нужные вещи.  Но  иногда  она  брала
меня с собой. И пока она стояла в небольших и сдержанно вежливых очередях из
жен ответственных товарищей, которые  не  должны  были  испытывать  в  войну
неудобств, я имел право ходить от витрины к витрине.
     И однажды не выдержал и приклеился к витрине с пирожными.
     В сорок третьем году на площади Дзержинского в магазине с  зашторенными
окнами была целая витрина пирожных. А дальше шли шоколадные наборы.
     Конечно, я не мог просить маму, чтобы она купила мне  пирожное,  потому
что ей доставалась лишь небольшая часть папиного литера.
     А я стоял, смотрел, и во мне росло желание сожрать это пирожное. Был бы
посильнее - разбил бы витрину...
     Я грохнулся в обморок.
     Меня отпоили, а мама на обратном пути все повторяла, что она боялась, а
вдруг там, эти люди, подумают, что у меня обморок - голодный!  Но  ведь  это
неправда! Мои дети не голодают.
     Конечно, мы не голодали и даже могли отказываться от  нелюбимых  вещей.
Я, например, не выносил суфле. Объяснить, что это такое, почти невозможно  -
скорее всего это было подслащенное соевое молоко. И кокосовое масло, которое
иногда давали по карточкам. Зато не было в мире ничего вкуснее  американской
консервированной колбасы.
     А в школе давали пирожки с повидлом. И чай.
     Другим было хуже. Но кушать хотелось всегда.
     Как я уже говорил, мой папа стал советским вельможей военного  времени,
которые знали вкус в жизни,  ездили  на  бега  и  в  рестораны,  общались  с
теневыми магнатами - они уже были. Я помню одного из них. У него был магазин
"Спартак" как раз под папиной конторой - на улице  25-го  октября.  Если  не
ошибаюсь, фамилия этого жизнерадостного толстяка была Маас или Маар.
     Богатыми в те. послевоенные дни были и тетя Ксеня с дядей Петей.
     Они остановились в новой папиной квартире на улице Воровского.  К  тому
времени у них уже появились первые свои дети.
     Двое или трое.
     Папа позвал меня к себе, и я поднялся по роскошной лестнице, дверь  мне
открыл мой младший брат Сергей, у которого глаза сверкали  от  удивительного
зрелища.
     Он провел меня к двери на кухню.
     Кухня была узкой и длинной, метров семь-восемь длиной - это точно.
     В одном конце кухни стоял дядя Петя, в галифе,  майке  и  сапогах.  Мне
кажется, он никогда в жизни не снимал этих сверкающих сапог.
     В другом конце кухни стояла тетя Ксеня.
     У каждого под рукой был ящик.
     Они вынимали из ящика чашки, тарелки и метали друг в  дружку.  Пол  был
устлан разноцветными осколками.

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг