Фаддей Венедиктович Булгарин
Сцена из частной жизни, в 2028 году, от Рожд. Христова
Действующие лица:
Вельможа, хозяин дома.
Его сын, 12-ти лет.
Придворный.
Судья.
Поэт.
Журналист.
Антикварий.
Библиограф.
Помещик.
Купец.
Инженер.
Молодая дама.
Другая дама, пожилая.
Гости.
Действие в Петербурге, в доме вельможи, на набережной Выборгской
стороны, 21 Января.
Обширная зала - вокруг стен стоят шкафы с книгами - в амбразурах окон
стол с косыми журналами, газетами, книгами, эстампами.
Дамы и мужчины прохаживаются по зале - некоторые из гостей сидят возле
столиков и читают, другие разговаривают. Хозяин, вельможа сидит в креслах
возле камина, окруженный гостями. Вдали ряд освещенных комнат и слышны звуки
музыки.
Вельможа. Я сегодня чрезвычайно много ходил пешком. Выйдя из дому, я
прямехонько по Выборгской набережной дошел до Охтинской парадной площади и
оттуда перешел чрез Неву по висячему чугунному мосту к Смоленному гостиному
двору, и, наконец, отдохнул в книжных магазинах.
Поэт. Правда, путь не близкий, но по гранитной набережной так легко
ходить, как по паркету, к тому же в чугунных беседках можно присесть,
отдохнуть, а в случае нужды укрыться от непогоды. Только я не люблю
прогуливаться между чертогами Выборгской стороны, Охты и Смоленской части: в
этих местах слишком шумно, многолюдно, великолепно. Любимая моя прогулка
зимою и летом в городском саду, в Парголовском предместье, между горами и
оврагами. Я на время забываюсь, что нахожусь в столице, и воображение мое
отдыхает, освежается.
Вельможа. Но Парголовский городской сад от меня слишком далеко и туда
надобно ехать, а у меня по несчастью мало времени на прогулки. Я пользуюсь
досугами, чтоб обегать книжные магазины, мастерские художников, запастись
новым, поискать старого. Вот, например, я третьего дня нашел на толкучем
рынке старье, пять старопечатных книжонок под заглавием: "Сочинения Ф.
Булгарина". Знаете ли вы имя этого сочинителя?
Поэт. От роду в первый раз слышу.
Вельможа. Книги печатаны ровно за двести лет тому назад, в 1827 и 1828
годах.
Библиограф. Это весьма любопытно: нельзя ли посмотреть? В старину
печатали весьма малое число экземпляров, и от того книги XVIII-го и XIX-го
столетий ныне весьма редки. Ныне другое дело. (Обращаясь к поэту). Например,
сколько у вас купили новой вашей поэмы: "Наваринское сражение"[1]?
Поэт. Около 50 000 экземпляров. Но разве это много в государстве, где
около ста миллионов просвещенных жителей?
Антикварий. Но в XIX столетии в России было около пятидесяти миллионов
жителей, а едва было несколько примеров, чтоб книги куплено было даже 3000
экземпляров. И об этом кричали как о чуде! - Другие времена, другие нравы.
(Вельможе). Но покажите же нам свое старье.
Вельможа (обращаясь к своему сыну, мальчику лет двенадцати). Принеси
мне из маленького моего кабинета старые книжонки, которые лежат на столике.
(Гостям). Я имел терпенье прочесть эти книги. Разумеется, что слог и язык
устарели, формы и периоды обветшали, но я принудил себя, вытерпел до конца,
и нашел кое-что занимательное, например описания нравов.
Журналист. Нравы XIX века - это любопытно во всяком отношении, если
только автор списывал с натуры.
Вельможа. Кажется так: заимствовать было не откуда, потому что предметы
все отечественные.
Журналист. Вы позволите мне этих книг на насколько дней?
Вельможа. С удовольствием. Но вот и они.
Молодая дама. (Берет одну книжку). Вот еще и картинки! Это что? Портрет
автора.
Другая дама. Покажите.
Книжки переходят из рук в руки.
Молодая дама. Какой странный наряд! Узкое полукафтанье, с откидным
воротником, какой-то плотный камзольчик! Это надобно срисовать для
маскарада. Но вот и другие картинки: изрядно, очень изрядно для своего
времени.
Поэт. Какие странные буквы! Трудно отличить Ш от Т. Только по смыслу
надобно догадываться. Ударений нет, и даже нет вовсе буквы для выражения
звука между Х и Г. Обрисовка букв негодная: почти все одни толстые
черточки - нет округлости, нет изменения в очерках.
Вельможа. Это быль первый шаг к совершенствованию типографского
искусства и каллиграфии.
Журналист. Есть ли что порядочного в этих книжонках?
Вельможа. Сочинитель, кажется, любил говорить правду, любил
пофилософствовать, но видно, что он или не хотел или не мог всего высказать,
что у него было на уме и на сердце. Он часто только намекает на правду и как
будто заикается. Впрочем, некоторые странности, предрассудки и
злоупотребления своего времени он описал довольно резко. (Обращаясь к
судье). Автор особенно вооружался против вашего сословия, и жестоко нападал
на невежество и взятки.
Судья. Теперь ему не достало бы материалов по этой части. Вся Европа
признает, что нигде правосудие не достигло до такой степени совершенства,
как в России. Может ли быть иначе, когда у нас каждый, посвящающей себя
судейскому званию, должен быть доктором прав, дать экзамен, представить
поручительство от целого уезда в беспорочном поведении, и когда наконец,
общее мнение сторожишь за каждым его поступком. Я думаю, господа, что вы не
слыхали о взятках, и что это слово известно вам только из словаря, или из
старых романов и драм.
Помещик. Об этом нет спора.
Журналист. Тем любопытнее видеть теперь, что делалось за двести лет
тому назад.
Вельможа. Но в этих книжонках много такого, что теперь покажется
непонятным для нас. Вообразите себе, что г-н сочинитель весьма серьезно
гневается за то, что образованные и воспитанные люди в его время, знатные и
богатые, а особенно дамы, не только не хотели говорить между собою
по-русски, но почитали даже грубостью и невежеством, если в обществах
русских говорили отечественным языком.
Молодая дама. Ха, ха, ха! Как это можно, что б русские не хотели
говорить по-русски?!
Придворный. Это, верно, пошлые шуточки XIX века!
Вельможа. Уверяю вас честью, что автор вовсе не выдумывает, и что это
было в самом деле.
Придворный. Помилуйте, что за странность! Как можно говорить иначе, как
не на отечественном языке! Это обидно для народного самолюбия, и я лучше бы
согласился родишься немым, нежели говорить в России не по-русски. Язык
неотъемлемая собственность народа, как вера и история - кто осмелится
прикасаться к этим священным предметам?!
Вельможа. Послушайте моего сочинителя: он вам скажет, что в его время
знатные и богатые россияне по выбирали воспитание своих детей чужеземцев,
которые приезжали в Россию толпами для образования юношества по своим
образцам.
Пожилая дама. Боже мои, какой ужас! Возможно ли, чтобы родители
согласились доверить детей чужеземцу? Если б он был ангел, а не человек, то
и тогда бы не мог из своего питомца сделать русского, и поневоле сделал бы
из него чужеземца для России. Как может иностранец внушить юноше любовь ко
всему отечественному, к вере, к престолу, к народным обычаям, одним словом,
к матушке России?
Придворный. Без сомнения, нет, и я дорого бы заплатил, чтоб увидать
русского на чужеземную стать.
Вельможа. От того-то сочинитель жалуется, что богатые и знатные юноши в
его время, в семнадцать лет от роду, ничему не учась, почитали себя
мудрецами, не умели правильно изъясняться по-русски, за честь себе
поставляли казаться чужеземцами, и своим высокомерием были несносны
порядочным людям. Другие, бросаясь стремглав на литературное поприще без
предварительного учения, бредили о философии и о науках несносный вздор и
судили о словесности наперекор здравому смыслу. Все это было от того, что
юношей рано выпускали в свет из родительского дома.
Помещик. Но разве не каждый дворянин был обязан учиться в университете
или в другом казенном учебном заведении?
Вельможа. Видно, что не каждый.
Помещик. Опять странность. Как можно дома обучить тому, что преподается
на публичных курсах первыми учеными в государстве? Как можно, чтоб дворянин,
которому открыты все пути к занятию первых степеней в государстве, не
старался быть просвещеннее, ученее всякого другого согражданина.
Вельможа. Сочинитель жалуется, что покровительством тетушек и дядюшек
юноши достигали гораздо выше, нежели ученостью и примерным поведением.
Сын вельможи. Благодарю покорно! Я ни за что бы не хотел, чтобы меня
перевели в другой класс не по моим познаниям, а по просьбе папеньки. Я был
бы в хлопотах, находясь с мальчиками, которые более меня знают, я не мог бы
следовать за ними в успехах и был бы последний.
Вельможа. Об этом также говоришь мой сочинитель. Он описывает людей,
занимавших места не по заслугам и достоинствам, как овец на привязи. Каждый
секретарь, каждый подьячий вертел таким человеком, как пешкою.
Судья. Иначе и быть не может.
Молодая дама. А что ж говорит ваш сочинитель о женщинах?
Вельможа. Он говорить, что наши прабабушки любили слишком наряжаться.
Молодая дама. Это не беда.
Вельможа. Беда та, что знатные и богатые дамы ничего более не делали,
как разъезжали целое утро по модным магазинам и брали в долг модные тряпки,
за которые бедные мужья должны были платить, занимая деньги под залог
имения, что эти дамы не занимались хозяйством, поверяли детей и даже дочерей
на руки наемников и наемниц, и более думали о своих чепцах и шляпках, нежели
о головах и сердцах своих детей. Сочинитель жестоко вопиет, что дамы не
хотели и даже не умели читать и писать по-русски...
Молодая дама. Полноте, полноте, это ужасно. Я не верю вашему
сочинителю.
Вельможа. И я вам не ручаюсь за правду, но говорю, что написано.
Придворный. Если б в наше время девица знатной фамилии не знала
совершенно своего языка, не умела распоряжаться домом, и не знала
отечественной истории и словесности, так же хорошо, как женских рукоделий,
то я уверен, что она не нашла бы себе мужа, хотя б имела в приданое биллион
империалов. Всякий честный человек отказался бы от руки и от денег ради
стыда!
Молодая и пожилая дамы вместе. Без сомнения!
Журналист. Нет ли чего там и для нашей братии?
Вельможа. И очень много. Автор говорит, что в его время многие
журналисты брались в обозрениях словесности судить о своих собратьях, и
руководствуясь личностями, старались унижать их неоспоримые достоинства
резкими, безграмотными приговорами...
Судья (прерывая). Но это противно законам: никто не может быть судьей в
своем деле, не зная его совершенно.
Вельможа. Автор жалуется, что во многих журналах пристрастие доходило
до такой степени, что если лучшую книгу похвалили в одном журнале, то в
другом нарочно бранили ее, из одной ненависти к сопернику журналисту.
Сочинитель более всего негодует на то, что некоторые журналисты позволяли
мальчишкам и школьникам печатать в своих листках безграмотные суждения и
злобные приговоры о произведениях людей, заслуживших уважаете публики.
Наконец, он говорит, что в его время весьма мало было хороших журналов.
Журналист. Иначе и быть не могло, если наши братья позволяли школьникам
умничать в своих листках, и если (что во сто крат хуже) мальчики брались за
ремесло журналиста, требующее опытности, и - смело сказать,
добросовестности...
Вельможа. Не стыдитесь досказать: и познаний.
Придворный. Но если ваш сочинитель вооружался против всех
злоупотреблений, а особенно против безграмотных юношей, то, верно, его
ужасно бранили в журналах.
Библиограф. Без всякого сомнения: это участь каждого критика, каждого
комического и сатирического писателя.
Молодая дама. Мне жаль этого бедного сочинителя! Но нельзя ли узнать,
как он, бедняжка, воевал на литературном поприще?
Антикварий. Порывшись в книгах, конечно, можно все найти, но наизусть
кто вспомнить эти дрязги?
Библиограф. Это весьма легко отыскать в биографическом Словарь Русской
Словесности. (Подходит к шкафу и, оборачиваясь к вельможе, говорит). Как
бишь называется ваш сочинитель?
Вельможа. Ф. Булгарин.
Библиограф. Вот литера Б. Ну, слава Богу, нашел. (Смотря в книгу,
говорит). Но он сам издавал журнал. Этот сочинитель даже сильно критиковала
безграмотных сочинителей своего века, а особенно дурных стихоплетов. За то
доставалось и ему. Тут именно сказано, что лишь только его "Сочинения" вышли
в свет, то на них накинулись неучи-критики, как вороны на спящего ястреба, и
обругали не на живот, а на смерть!
Молодая дама. А он, бедняжка, что же делал? Верно, грустил.
Библиограф (продолжая смотреть в книгу). Ни мало. Публика догадалась о
причине критик и, не внимая им, раскупила книги, а сочинитель смеялся от
чистого сердца уловкам своих противников, и радовался, что его критики
вооружены были тупыми перьями, которые они обмакивали в желчь, а не в
чернила, так, что каждый это ясно видел, как черное на белом. Так сказано в
его биографии.
Молодая дама. От того-то сочинитель так полон лицом, что он не сердился
на критиков, а смеялся.
Вельможа. А как назывались его критики? Нет ли этих имен теперь на
Парнасе.
Библиограф. Об именах критиков не упомянуто.
Журналист. Утонули в Лете, в пучине забвения!
Молодая дама. Вечная память! - Вот и хорошо, что сочинитель не
сердился.
Вельможа. Но наша братия на него, верно, также сердилась, по крайней
мере, столько, как и критикованные им стихотворцы. Он нападает на тех
вельмож, которые не покровительствовали отечественных дарований и
словесности, не читали русских книг, и большую часть времени употребляли на
искательство, а деньги на балы, обеды, а от того огромные суммы денег и
целые имения испарялись в кастрюлях без пользы, без славы. Он бранит
знатных, которые окружали себя чужеземцами-шутами, иностранными актерами,
странствующими чужеземными писаками, а на отечественных авторов и художников
и смотреть не хотели, бегали, как от зараженных чумой. Эти знатные принимали
соотечественников в своих домах по чинам, по богатству, по связям, а не по
уму, и одним иностранцам доступ был свободен. О, мой сочинитель неумолим!
Поэт. Спасибо Сочинителю!
Молодая дама. Нельзя ли найти имен вельмож, которые давали балы и обеды
в XIX веке? И нет ли знатных фамилий?
Антикварий. Я вам могу сказать без справок, словами г-на журналиста:
утонули в Лете. - Впрочем, виноват, некоторые имена всплыли наверх: нам
известны граф Александр Сергеевич Строганов[2], граф Николай Петрович
Румянцев[3] и еще некоторые - они покровительствовали ученым, литераторам и
художникам и любили собирать их у себя.
Вельможа. Странно. Какая приятность могла быть в обществе без людей с
талантами! В наше время этому трудно поверить.
Журналист. Извините, мне должно идти в типографию. Завтра выходит мой
листок. Позвольте взять с собою книжки.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг