Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
возня под его ногами усиливались. Там что-то  злорадно  свистело,  шипело  и
торжествующе  хлопало.  Внизу,  вероятно,  происходила  целая  оргия.  Ногам
Антропова становилось горячо. Он смотрел на небо, выставив  в  окно  голову,
левое плечо и руку. Его ожесточение сменялось апатией. Он  отчасти  был  уже
доволен тем, что дышит чистым воздухом и видит звезды.  Его  мысль  работала
лениво. Прямо перед окном посреди двора сидела  собака  и  выла  протяжно  и
жалобно. На белом снегу трепетали огненные тени.
     "Ну и что же, - думал Антропов, - ну, и пусть я сгорю, и кому я  нужен?
Просил о страдании, и услышан, преступил, и казнен!"
     Мысль Антропова шевелилась еле-еле, как отходящая ко сну птица.
     "Господи, благодарю Тя!" - думал он.
     Антропов смотрел на небо.
     - Господи, благодарю Тя! - прошептал он и внезапно заплакал. Он  плакал
тихо и горько, но не из злобы, даже не  из  жалости  к  самому  себе,  а  от
умиления, которое внезапно вошло в его сердце. Он признал то, от чего  бегал
всю свою жизнь и чего боялся, как огня. Он признал милосердие и прощение.
     Антропов впадал в забытье. Его высунутая  из  окна  рука  повисла,  как
плеть. На дворе выла  собака,  и  мелькали  огненные  тени.  Потом  рядом  с
огненными тенями появились черные. Они беспорядочно метались по двору и  как
бы подступали к домику. Затем внезапно одна из черных  теней  отделилась  из
общей массы, на минуту пропала и снова появилась на крыше домика. Она ползла
к слуховому окну, как кошка к птице. Над головой Антропова что-то  треснуло.
Его кто-то ухватил, куда-то поволок и сбросил на что-то холодное.
     Очнулся Антропов у себя  на  постели.  Вокруг  него  толклись  знакомые
мужики из соседней деревушки, а рядом с ним стояли Никодимка и Аннушка.  Все
они беспорядочно галдели, недоумевая, из-за чего Савва Кузьмич  разбушевался
так сильно, что они впятером еле могли унять его.
     Однако, Савва Кузьмич ничего не понимал этого. Он  сидел  в  изодранной
рубашке, поджав под себя ноги, улыбался жалкой улыбкой, плакал и беспрерывно
кланялся народу, припадая лбом к  своей  постели.  Он  благодарил  народ  за
милосердие.

                                Бунт ангелов

     Мы сидели в прекрасной мастерской Новосельцева, залитой  резким  светом
мартовского солнца, и любовались его последней работой, которая скоро должна
была украсить собой выставку, любовались  его  вдохновенной  картиной  "Бунт
ангелов". Попивая красное  вино,  мы  тихо  переговаривались  и  любовались,
любовались, не  отрывая  глаз. Новосельцев,  возбужденный  нашим  вниманием,
пояснял кое-какие подробности этого огромного холста и умиленно,  как  мать,
любующаяся сыном, щурил свои серые, острые глаза, зоркие  и  ревнивые  глаза
взыскательного художника. А мы все любовались. Картина охватывалась зрителем
тотчас же вся сразу, до последнего мазка,  и  сразу  же  делалась  ясной!  В
небесах, где-то в межзвездных сферах, взбунтовались  ангельские  легионы  и,
потрясая копьями и мечами, они чего-то в негодованием требовали,  прекрасные
в своем святом гневе - неистовые, страстные.
     Вот о чем свидетельствовала эта картина.  И  эти-то  сплетения  в  одно
безукоризненное кружево совершенно противоположных страстей, гнева и скорби,
слез умиления и криков негодования особенно ярко были  выражены  художником,
так всецело охваченные в каждом жесте, в повороте голов, в изломах бровей, в
судорожном зажиме пальцев, обнаживших пламенные мечи.
     - Полудемоны, полуангелы, -  прошептал  сотрудник  "Вечерней  почты", -
вдохновенный красочный парадокс! Почти гениальный! Почти...
     - Почему почти? - спросил художник Голубев, шевеля львиной гривой.
     Новосельцев, щуря глаза, пояснил:
     - Они видят Голгофу, вы понимаете? Вот там,  далеко,  за  туманами,  на
земле едва наметились те ужасные  кресты. Чаша  долготерпения  Христова  уже
переполнилась, и Он простонал: "Отче  мой,  за  что  Ты  оставил  меня"!  Вы
понимаете? И вот  часть  ангельских  легионов  взбунтовалась.  Вот  эти.  Вы
видите? И требуют, понимаете, требуют, чтобы Бог остановил  казнь.  Понятно?
Вы улавливаете эту мысль?
     - Это бунт против Бога? А-а-а,  какая  мысль, -  возбужденно  простонал
сотрудник "Вечерней почты".
     - Вам понятно? - опять спросил Новосельцев почти со слезами в глазах.
     Голубев, яро потрясая своей гривой, воскликнул:
     - Как ты только смог постичь это удивительное сплетение верха  и  низа,
добра и зла, гнева и скорби!
     - Я увидел вот этого передового ангела вот здесь,  у  этой  портьеры, -
вдруг упавшим голосом проговорил Новосельцев, - я зарисовал его с натуры,  я
почти осязал его, весь охваченный точно внезапным безумием...
     - С натуры? - ничего не понимая, таращил глаза Голубев.
     Почти с  изнеможением  в  глазах  и  бледнея  всем  лицом,  Новосельцев
добавил:
     - Вот, на фоне этой красной  портьеры  он  вырисовался,  как  в  зареве
пожарища... Это был удивительный миг!
     - Вы галлюцинировали! - воскликнул я. - Ну да! Ну, конечно!
     - Это было днем или ночью? - спросил Голубев.
     - В сумерки, - отвечал Новосельцев, - и я не знаю, галлюцинировал ли я;
я его видел, видел, вот здесь, так ясно, так ясно. Я сидел в сумерки  вот  в
этом кресле и все мучился, мучился, как и все те дни, и как все те ночи,  не
находя для моих ангелов лиц, фигур, поворотов, жестов. И, кажется, я  стонал
в муках бессилия, и даже скрежетал зубами. И вдруг...
     - Что вдруг? - заторопил его Голубев.
     - И вдруг повернул голову, и увидел его вот здесь, - Новосельцев указал
рукой место.
     Мы переглянулись. Если бы не смертельная бледность лица Новосельцева  и
не изнеможденное мерцание глаз, мы могли бы подумать, что он шутил над нами.
Но нам было ясно по  его  виду,  что  ему  совсем  не  до  шуток,  что  одни
воспоминания о том часе повергают его в лихорадку, в недуг,  в  бред.  И  мы
верили в каждое его слово.
     - Вот здесь, - повторил Новосельцев. - И в  первую  же  минуту,  как  я
увидел его, я хотел закричать  благим  матом  и  бежать  вон  из  мастерской
опрометью, но любопытство художника превозмогло все... И я остался. И  жадно
ощупывал его глазами. А потом сказал:
     - Ты - не то, что мне нужно. Ты - демон.
     Но его искаженные уста разомкнулись, и я услышал:
     - Я - ангел. Один из тех, о которых сказано: "И тогда Он пошлет ангелов
Своих, и соберет избранных Своих от четырех ветров"[1]. Я - ангел. Разве  ты
не читал Марка?
     И я опять ревниво оглядел его, ощупывая его глазами, превозмогая ужас и
оторопь. И снова сказал:
     - Нет, ты - демон!
     Он почти закричал:
     - Я - ангел. Демон пытался  совратить  Спасителя  и  Господа  нашего  в
тяжкие ночи Его искушений, а я пел вместе с другими, пел в светлую ночь  Его
рождения:  "Слава  в  вышних   Богу,   и   на   земле   мир,   в   человеках
благоволение!"[2] И я не изменил и до  сего  дня  этой  великой  мечте.  Как
смеешь называть меня демоном? Ты!
     Он глядел на меня с такой бесконечной скорбью  и  с  таким  бесконечным
негодованием, и пламя меча его колебалось, бросая  вокруг  него  зеленоватый
круг, как свет, упавший от молнии в непогодную ночь.
     - А если ты - ангел, - с трудом выговорил я, - так почему твои крылья и
твои ризы темны, серы, как сумерки, и где целомудренная безмятежность  твоих
очей? О да! В твоих глазах ужас, скорбь и негодование!
     - Безмятежность моих очей я возвратил Господу Богу  в  ту  ночь,  в  ту
памятную ночь! - почти закричал ангел с резким жестом.
     - В ту ночь, - повторил я, опуская голову. - В ту ночь...
     - В ту самую ночь, - повторил и ангел почти  надменно, -  целомудренная
безмятежность показалась мне ненужной игрушкой, лишней прихотью, в ту  самую
ночь. И я возвратил ее Вседержителю... Возвратил. Слышишь? Понимаешь?
     Я еще раз оглядел его, содрогаясь от волнения, и тут, как будто, я стал
понимать его. И я все глядел  на  него,  притихнув  в  своем  кресле.  А  он
вырисовывался передо  мной  такой  прекрасный,  и  такой  гневный,  и  такой
негодующий!
     Глухо он проговорил:
     - Я почел более справедливым  отказаться  от  собственного  блаженства,
нежели оставаться в бездействии в дни великих поруганий любви!  А  тебе  все
еще нужна моя безмятежность? Зачем? На что?
     Он облил меня с головы до ног таким высокомерным презрением, что сердце
зажглось во мне, и передо мной осветились внезапно все глубины  и  тайны.  Я
встал с кресла, услышав знакомый трепет в пальцах, и  сделал  первый  робкий
шаг к натянутому холсту. Вот туда.
     - В ту ночь, в ту ночь, - между тем, простонал ангел, - знаешь  ли  ты,
что происходило в ту ночь перед престолом Вседержителя? В  ту  ночь  великих
поруганий Любви? Ведь  тогда  все  несметные  легионы  ангелов  были  готовы
ежеминутно пасть на землю.
     И когда стон изнемогшей любви коснулся неба, и когда  небеса  услышали:
"Отче Мой, за что Ты оставил Меня!"  -  бесчисленные  копья  заколебались  в
руках ангелов, как лес молний, и планеты на мгновение содрогнулись,  готовые
смешаться,  нарушив  тяготение,  в  первобытном  хаосе.  А  перед  престолом
Вседержителя на одну минуту пронеслось уже ледяное дыхание смерти.
     А из моих уст вырвался громовой возглас:
     - Бунт ангелов!
     - Но легионы не  выдержали, -  продолжал  ангел, -  и  пали  ниц  перед
верховным престолом, будто раздавленные единым  взглядом  Вседержителя,  как
железной пятой. И, содрогаясь в мучениях,  исторгая  от  себя  святые  слова
святой песни, как крики мучений, они запели:
     - Благоутробный и милостивый Боже, испытуяй сердца и  утробы  и  тайная
человеческая ведый Един![3]
     Так пели ангелы, и слезы падали из их глаз как молнии. А я, с  десятком
других, мне подобных, остался верен себе и  пал  на  землю,  чтобы  стать  -
отгадай, кем?
     - Ангел замолчал и точно потух, - продолжал Новосельцев, - а я бросился
к холсту, и с натуры, верите ли, с натуры стал зачерчивать излом его  бровей
и губ, поворот его головы, его фигуры, позу, форму меча. А  после, -  вы  об
этом  слышали  в  намеках? -  я  два   месяца   пролежал   в   клинике   для
нервнобольных... попросту, сумасшедших. Вы слышали?
     Художник замолчал, устало опустился в  кресло,  немощно  согнулся,  как
старик, и из его глаз медленно выползли две слезы.
     Однако мы еще целый час любовались его картиной, затем с благодарностью
пожали благодатную руку художника и тихо, как храм, покинули его мастерскую.

                         Человек, которому 1900 лет

     Эти странные записки попали в мои руки случайно. Откуда, как, - не  все
ли это равно? Вот эти записки.

     ...Мне 1900 лет. 1900 лет! 1900 лет позора, ужасов, тьмы. И только одно
светлое, бесконечно чистое видение за  все 1900  лет!  1900  лет  -  сколько
воспоминаний... О, моя голова разрывается под их ужасным прибоем! Вы слышите
свирепый вой урагана? Это мои воспоминания.


     Радуйся, Царь иудейский!

     Князь не от мира сего!
     Исторгший копье из рук мира!

     Ты, рожденный в яслях!..


     Кто это поет? Это поют мои воспоминания. Ага, вы меня узнали! Вы узнали
священные буквы "S.P.Q.R."[4] на моем значке?  Да!  Я  римский  легионер.  Я
копье мира.


     Исторгший копье из рук мира!


     Но вы зовете меня жалким  безумцем.  За  что?  Почему?  Впрочем,  я  не
оспариваю вас. Я был таким же человеком, как и вы,  и  не  сидел,  как  сижу
теперь, в этой проклятой келье. У меня  были  дети,  жена,  мать.  Но  в  ту
минуту, как я внезапно вспомнил все ужасы прожитых мною  1900  лет, -  в  ту
минуту,  быть  может,  мой  мозг  затмился.  И  это  мешает   ясности   моих
воспоминаний. Но все же самые ужасные моменты вырисовываются в моей памяти с
удивительной выпуклостью! Хотите, я расскажу вам кое-что? Но кто же такой я?
Чем  я  был  до  того  момента,  в  который  я  возродился,   под   наплывом
воспоминаний, в римского легионера? Слушайте, слушайте!

     По происхождению, со стороны отца, я  -  русский.  Но  моя  бабушка  со
стороны матери  принадлежала  к  древнейшей  итальянской  фамилии,  впрочем,
совершенно обрусевшей. Мы все знали об этом. И мы все знали о том, что среди
многочисленных членов этой древней  фамилии  иные  были  рождены  с  красным
пятном на горле, несколько ниже и  левее  кадыка.  Клеймились  этим  ужасным
клеймом цвета запекшейся крови только мальчики, и  притом  один  из  каждого
поколения. И судьба всех этих клейменных всегда была  совершенно  одинакова.
Они кончали су-ма-сше-стви-ем.
     Религиозным сумасшествием. Почему  сумасшествием?  Почему  религиозным?
Может быть, и их мозг не выдерживал свирепого прибоя воспоминаний?
     Я родился с таким же точно пятном на горле.  Можете  себе  представить,
как чувствовала себя моя мать, увидев проклятое  клеймо  на  моей  тоненькой
шейке? А моя жена? А я? Когда мы  случайно  узнали  об  этом,  читая  вместе
дневник бабушки?
     Я был всегда несколько нервозен, угрюм,  нелюдим,  а  прочитав  ужасные
строки дневника, я совершенно замкнулся в самого себя. Так улитка запирается
в  свою  скорлупу,  чувствуя  приближение  врага.  Весь  образ  моей   жизни
изменился.
     Почему сумасшествием? Почему религиозным? Эти два вопроса вечно  ходили
за мной по пятам, как два выходца с того света, длинные,  длинные,  упираясь
головою в небо. А по ночам они стояли у моей постели, как часовые!
     A-а, что это были за муки!
     Часто, расстегнув перед зеркалом ворот, я стоял неподвижно по несколько
часов сряду, разглядывая мое клеймо. Я пытался разгадать загадку.  Я  думал.
На что оно похоже? Откуда оно? И вот однажды, когда я  стоял  вот  именно  в
такой позе перед зеркалом, меня внезапно точно что  кольнуло.  Я  сообразил.
Это пятно - не пятно. Это рана, смертельная рана.  Это  удар  копья!  Какого
копья? Зачем? Я чуть не вскрикнул. Завеса упала с  моих  глаз.  Воспоминания
хлынули в мою голову, как волны, разрушившие плотину.
     Стены дома с треском взметнулись вверх, и меня ослепил  свет.  Я  понял
все.
     Это не пятно. Это удар копья. Я ударил себя копьем сам. А перед этим  я
сломил о мое колено его древко, как ненужное. Да! А раньше, что было раньше?
Раньше я бежал и кричал. Да,  да,  да!  Я  это  хорошо  помню!  Что  кричал?
Внезапно я со всех ног бросился туда, вниз, в комнаты жены, и громко кричал,
как тогда:
     - Он воскрес! Он воскрес!
     И за это меня привели сюда. Они не поверили мне. Они не поверили, что я
видел Воскресшего, Его -  рожденного  в  яслях.  А  я  видел  Его,  я  видел
чистейшую слезу, перед которой все 1900 лет  всемирной  истории  -  позор  и
ужас. Отчего же вы не хотите верить мне? Я видел Его, видел, видел! И я  уже
тогда предчувствовал, что мне не увидать вовеки более Чистейшего  Источника,
более святейшей слезы, хоть бы  мне  было  предназначено  прожить  миллиарды
лет. И поэтому я заколол себя  в  ту  ночь.  И,  может  быть,  мне  воистину
предназначено  прожить  миллиарды  лет,  чтоб  время   от   времени   громко
свидетельствовать миру:
     - Более Чистейшего Источника нет и не было, и не будет!

     Впрочем, как произошло все это? Когда я увидел Его впервые? Где? Я  был
римским легионером. Это  так.  А  потом?  Позвольте,  позвольте!  Дайте  мне
несколько сосредоточиться. Вот так. Слушайте же меня!
     Мы шли глубокой долиной Кедрона. Было жарко, солнце низвергало  на  нас
целые потоки зноя, и, беседуя  по  дороге,  мы  старались  попадать  в  тень
маслин. Задумчиво я глядел  вперед.  Ворота  города  были  уже  недалеко,  и
золотые плиты храма резко сверкали в наши глаза. Мы беседовали. Бронзовый от
загара фракиец говорил мне о Нем, рожденном в яслях. Фракиец говорил, что Он
пришел исторгнуть копье из рук  мира.  Он  описывал  мне  Его  наружность  и

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг