проследить маневрирование моей мысли! Сделай такую милость! Прошу! -
отрывисто выкликал он.
- Ну? - поторопил я его тем же резким тоном.
Он зажмурил глаза, потом снова раскрыл их и продолжал:
- По моему искреннему суждению, - медленно вытягивал он слова, - все
различие между дикарем и нынешним человеком заключается вот в чем: дикарь
живет согласно со своей религией. А современный человек в полном разладе с
собственной своей.
- Ну? - снова поторопил я его, как будто заинтересовываясь.
- И, провозглашая некоторые законы, - продолжал тот с той же
медлительностью, - как заповеди самого Бога, современный человек тотчас же
попирает их самыми грубыми сапогами. То есть опровергает их практическим
делом в соприкосновении с жизнью. Например, - повысил он голос, видимо
возбуждаясь, в то время как его желтое лицо покрылось розовыми пятнами. -
Например! Что есть вот этот закон: "Не убий"? С точки зрения современного
человека? Так вот: что есть "Не убий" с этой точки? Заповедь Бога или же
каприз случая? Ну-с?
- Заповедь Бога, - сказал я твердо.
- С точки зрения современного человека?
- С точки зрения современного человека, - отвечал я с непоколебимой
твердостью. - "Не убий" есть заповедь Бога.
- С точки зрения современного человека? - снова повторил тот,
волнуясь. - Ложь! - вдруг дико выкрикнул он, и его лицо свело в брезгливую и
злобную гримасу. - Ложь! "Не убий" есть заповедь Бога только с точки зрения
религии. А с точки зрения современного человека и его жизненного обихода это
каприз случая!
- Бредишь ты! - крикнул я ему в лицо, приподымаясь с своего места и
весь содрогаясь от охватывавшего меня негодования.
- Каприз случая! - упрямо выкрикнул и тот, между тем как его лицо
словно все колебалось от страшного беззвучного смеха. - Каприз случая?
Меня будто ударило в голову, затемняя зрение. Я подбежал к нему,
схватил его за пальто у самого горла, встряхивая его, как мешок. Он взмахнул
руками, и его мутные глаза, полные беспредельной тоски и ужаса, уперлись в
мое лицо.
- Вижу я, - вырвалось у него стоном, - вижу я! Ты тело мое готов
разорвать своими руками! Ты - защитник заповеди Божией "Не убий"!
Скорбь и тоска ушли из его глаз, и они облили меня брезгливостью и
презрением.
- Хорош защитник! - услышал я.
Моя рука соскользнула с ворота его пальто. Я быстро повернулся и ушел
на прежнее мое место.
- Откуда ты делаешь этот вывод, - тотчас же спросил я его затем грубым
голосом, сам удивляясь этой неестественной грубости. - Откуда ты делаешь
этот вывод? То есть, что для современного человечества заповедь "Не убий"
есть только каприз случая?
- Каприз случая и пустопорожний самообман, - поправил он меня с своего
тюфяка с торжественностью.
Он уже сидел там в прежней своей позе, точно наш разговор не прерывался
ни на минуту. И его руки с той же беспокойной жадностью разрывали на мелкие
кусочки мятый газетный лист, извлеченный из-под табурета.
- Почему? - спросил я его снова.
Он молчал, попеременно поглядывая то на меня, то на этот газетный лист,
уничтожаемый им с такой жадностью.
VII
- Почему? - наконец проговорил он, весь выдвигаясь ко мне. - А вот
почему. - Он собрал все свое лицо в складки, как старик, пожевал губами и
сухо кашлянул.
- Если бы современное человечество, - начал он затем, - почитало закон
"Не убий" за истинную заповедь истинного Бога, то оно всегда должно было бы
считать нарушение и попрание этой заповеди за беззаконие. Всегда и при
всяческих обстоятельствах! Однако, так ли поступает современное
человечество, столь отличающееся от дикаря наивысшим развитием всех своих
духовных сил? Знанием и наукой! - снова передразнил он мой давешний тон. -
Так ли?
Он упорно глядел на меня своими мутными глазами, теперь снова
выражавшими тоску и скорбь.
- Нет! - вскрикнул он с дергающимися губами. - Нет! Современный человек
и даже во всех христианских державах убийство через палача почитает уже не
за беззаконие, а за правосудие. Видел я, видел своими глазами и уже сколько
раз!
- Ну?
- Ну, и выходит - человек существует на ложном пути. Во тьме ада! В
полнейших преддвериях ненавистничества!
- И опять при чем же тут твоя охота на людей? - вскрикнул я в
неистовстве.
Он слабо усмехнулся и долго молчал, поглядывая на меня со злобной
презрительностью.
- А почему бы мне, или кому другому, и не охотиться? - спросил он меня
затем. - Если заповедь Божеская стерта до последней буковки? А? Если
убийство для одних есть только привилегия некоторых, а для других - средство
для осуществления мыслей. Пусть, по крайней мере, видят тогда все, можно ли
жить без божеских указаний. И к чему приводит такой оборот понятий!
Посмотрят, и, может быть, глядишь, обернутся, то есть, к заповеди Бога! Все!
- Изувер! Маньяк! Сумасшедший! - крутилось в моей голове.
Но неожиданно для самого себя я выкрикнул:
- Так ты еще своими убийствами учить человечество хочешь? Учить!
Учить! - выкрикивал я бешено, порываясь к нему в каком-то необузданном
вихре.
Я снова хотел схватить его за ворот, но он с силой толкнул меня в
грудь. Я сделал резкое движение назад, едва устояв на ногах.
- Ты вот, который раз трясешь меня за ворот, - между тем сказал тот,
впрочем, флегматично и вяло. - По какому такому самоуправству? И
судопроизводству? А?
- Я вот сейчас покажу тебе судопроизводство! - вскрикнул я, будто
подхваченный вихрем.
- А не хочешь ли, тебе покажу его я, но только наоборот? Или толкну
тебя вот этой самой долговязкой? - Он криво и жестко усмехнулся, кивая на
свое длинное ружье, и его лицо снова стало похоже на каменную маску.
Я оцепенел на моем месте, и увидел тотчас же, как в его руках тускло
мигнул длинный ружейный ствол. В тишине ясно и отчетливо щелкнул затвор.
Послышался лязг патрона о железо ствола. И вдруг в моем отуманенном сознании
подобно молнии родилась мысль, слепя мои глаза и распирая мою грудь новыми и
могучими ощущениями.
- Послушай! - крикнул я ему.
- Ну, - шевельнулся тот лениво, как насосавшаяся крови змея.
- Послушай! - снова крикнул я. - Современный человек и христианин
отличается от дикаря вот чем. Дикарю неведом целый ряд ощущений: радости
жертвы. А современный человек только ими и жив!
- Ну? - поторопил меня тот, шевеля ружьем.
- Ну, и я вот говорю тебе, - говорил я в возбуждении, - убей меня хоть
сейчас, и я не ударю палец о палец, чтобы обеспечить себе спасение. Но ты
дай мне клятву, что это твое убийство будет последним! Слышишь ли ты?
Последним! И после моей смерти ни единый волос человеческий не погибнет от
твоей руки! Слышишь? Дай мне клятву!
- Чем поклясться-то? - пробормотал тот, как бы недоверчиво.
- Светом заповедей Божеских!
- Клянусь.
- Светом заповедей?
- Заповедей Божеских, - повторил тот с лицом, неподвижным, как маска.
- Теперь стреляй, - крикнул ему я. Он приложил ружье к плечу. Я изо
всех сил уперся ногами в землю, будто приготовляясь к удару кулака, а не к
сокрушительному удару свинца, железа и пороха.
- Стреляй же теперь.
Он прицелился. И отвел ружье от плеча.
- А если я не исполню клятвы? - вдруг спросил он меня.
- Ис-пол-нишь! - крикнул я членораздельно. - Ис-пол-нишь. Если
поклялся! - Он снова прицелился, щуря глаз. И снова отвел ружье от плеча.
- Не мучь! - простонал я. - Убивай, но зачем же издеваться?
Но тот все смотрел на меня, будто впиваясь в меня своими мутными
глазами, словно желая проверить искренность моих ощущений. И затем его
похожее на безжалостную маску лицо внезапно дрогнуло. Он с силой швырнул от
себя прочь свое долговязое ружье и повалился на тюфяк. Его грудь судорожно
заколебалась.
- Жертва вечерняя! - выкликал он каким-то тоскующим воем. - Ты - единый
светлый сон! Зачем Ты отвернул всевозлюбившее лицо Твое от меня, буйного
вепря!
Я на цыпочках подошел к нему. Его глаза были закрыты, а по его желтым
щекам текли мутные слезы, будто рожденные таявшим в нем льдом. Затем я взял
его сумку с патронами и подошел с ней к слуховому окну.
- Можно? - спросил я его, показывая жестом, что я хочу бросить туда эту
сумку. Он не отвечал ни словом. Я лукнул в окно сумку, насколько у меня
хватило сил. Следом за ней я отправил и ружье. А затем я стремительно
бросился вон, к выходу.
- К доктору! К доктору! К доктору! - будто кто кричал в мои уши.
VIII
Морозный воздух приятно опахнул лицо мое, но мутное ущелье темной улицы
напомнило мне тотчас же все с поразительной ясностью; все ужасы похожей на
бред действительности и бреда, похожего на действительность. Все снова бурно
закрутилось в моем сознании, обдавая мое лицо пламенем.
- К доктору! К доктору! - мысленно кричал я себе, не отдавая ясно
отчета, кому нужен этот доктор: тому ли неизвестному, бодрствующему у
слухового окна, или мне. Или же нам обоим.
Я устремился темной улицей, порой бессмысленно толкаясь в неизвестные
квартиры, куда меня даже не впускали или откуда меня тотчас же осторожно
выпроваживали. И я устремлялся вновь в свое безвестное путешествие по темным
улицам, будто увлекаемый неведомым течением. И недавно виденные мною лица
неизвестных мне людей мелькали передо мной как будто в каком-то тумане,
сплетаясь в причудливые хороводы. И меня бросало в тоску и смертельную
скорбь от этого зрелища.
- Убийство не может быть ничьей привилегией! - вдруг проговорил я вслух
стонущим голосом. - И не может служить средством ни для высоких, ни для
низких целей. Ибо такая точка зрения, - вскрикнул я, - родит изувера,
охотника за людьми! Вот я уже вижу его рождение на мостовых, обагренных
кровью!
Я выскочил на середину улицы и, размахивая руками, крикнул мутным и
слепым окнам:
- Камень сотрясается, чтоб родить зверя!
Два человека показались из-за поворота улицы, и фигура одного из них,
низенькая и сутулая, отчетливо врезалась в мое сознание. Он подошел ко мне и
взял меня за пуговицу.
- Если и камень сотрясается, - сказал я ему, - как выдержать мозгу
человека?
Низенький заглянул в мои глаза, потом вынул из своего кармана темный
пистолет и показал мне его.
- Ты думаешь, я стрелял из него в людей? - спросил он меня. - В полено
березовое я стрелял из него. Там, на дворе! Все восемь пуль всадил. А потом
пожалел: полено хорошее было, к чему, например, испортил?
И он вдруг швырнул свой пистолет к моим ногам.
- Не нужна мне эта падаль, - проговорил он с брезгливостью и побежал
догонять своего спутника.
Я отшвырнул пистолет ногой прочь.
- А ты бы шел лучше в больницу, - крикнул мне низенький от угла. -
Через два квартала, за угол налево! В больницу.
Я подошел к воротам соседнего дома и прислонился спиной в простенок.
- В больницу! В больницу! - крутилось в моем сознании.
Я услышал за моею спиной разговор, где-то там, на дворе, окутанном
мутью. Говорили два голоса, один молодой и свежий, упругий и зеленый, как
камыш. Другой с хрипотцой и, видимо, поврежденный вином.
- Ну и дела, - вздохнул молодой голос.
С хрипотцой отвечал:
- Чисто тебе столботворение Вавилонское! Как в ветхом ковчеге.
- Н-да-а!
- Это у них политическое междометие, - проговорил с хрипотцой лукавым
тоном. - Энти стоят за придержание существующего беспорядка, а те за
подражательность, как в американских присоединенных штатах.
- Н-да-а!
IX
Я взглянул на небо и увидел там на ясной лазури в сочетании золотых
звезд:
- Я жизнь, а не смерть. Я прощение, а не убийство!
- В больницу! В больницу! - кто-то будто сказал мне.
Прежнее чувство снова бурно и больно толкнулось в моей груди, и я
бросился бежать. Я пробежал одну улицу, завернул в другую и третью. И там я
увидел костер, мерцавший посреди улицы, как огненный цветок. Темные профили
людей с ружьями и саблями грели около огня руки. Я подошел к ним, сел у огня
и стал, как и они, греть свои руки.
- Человека жалко! Вот в чем вся суть! - сказал я им и вдруг заплакал.
Бородатый и с серьгой в ухе заглянул в мое лицо и хмуро сказал своему
соседу, безусому и в веснушках:
- Умалишенный! В мозговых плодушариях затвор попорчен! Сколько их в
такую ночь ходють! Жалости подобно! Цыц! - вдруг крикнул он на топтавшуюся
лошадь.
- Всего насмотришься за ночь! - вздохнув, отвечал тот.
Я все сидел и плакал.
- Сидоренко! - сказал тогда с серьгой безусому. - Дай ему под усы
фляжку. Может, ему отойдет! На пользю!
Я ощутил у своих губ стекло фляжки и сделал несколько жадных глотков.
- Хорошая вода, - проговорил я, сотрясаясь от плача. И я услышал:
- Еще бы не хорошая! Монополька чистейшей пробы!
Говорившего вдруг точно отшвырнуло от меня.
Где-то совсем близко внезапно хлопнул выстрел, и затем рявкнула труба.
- Засада! - послышался чей-то взбудораженный крик.
Те, с ружьями и саблями, бросились к лошадям и я остался один у костра.
Я нехотя поднялся на ноги.
- К доктору! К доктору! - крикнул я.
Резкие хлопки переплелись с сердитыми возгласами, и воздух засвистел
вокруг меня. Я повалился на снег. Мне почудилось, что свинец вошел в мое
тело и крикнул мне:
- Смерть!
Я увидел лазурь неба, и все помутилось затем передо мной. Однако, я
сделал усилие и открыл глаза, но увидел уже не небо, а потолок. Напрягая все
свои силы, я снова сделал усилие, чтобы раскрыть смыкавшиеся веки. И теперь
я увидел уже другой потолок с медной висячей лампой. Я закрыл глаза, вдруг с
удовольствием отдаваясь подхватившей меня волне.
- Сколько их, раненых случайным выстрелом? - услышал я у самого уха.
Но мне еще раз пришлось встретиться с тем страшным и неведомым,
приглашавшим меня к себе из слухового окна.
Когда меня с перевязанной грудью подвозили к подъезду моей квартиры, из
настежь распахнутых ворот дома напротив трое людей выволакивали, труп. Я
увидел желтое лицо и крупный; как бы растянутый рот.
Это был тот! Тот!
Когда убили его? В минуты его раскаяния?
Кто?
Черный буйвол
Грудь тяжко сдавливало, и ноги холодели до судорог в икрах, до тупой
ломоты в кончиках пальцев. Безотчетно хотелось проснуться, чтобы прекратить
бессмысленную пытку. Но сон не поддавался усилиям. И я спал и видел во сне.
Тучи, оранжевые и продолговатые, похожие на жирных, прожорливых
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг