ему какую-то свою радость.
Вот и Зеленцово. Приехали! На платформе мы на минуту ос-
тановились.
Окольничий спрятал в сетку с продуктами свой кулек, в ко-
тором еще оставались вишни, и тут же бережно, подальше от
кулька переложил томик академика Вернадского. А я свой пус-
той кулек смял и бросил в мусорную урну на платформе.
Обо всем этом в таких подробностях я не зря теперь вспо-
минаю.
Шли молча.
- О чем вы думаете, Сергей Васильевич? - спросил я своего
спутника.
- Не могу примириться: две нечеткие буквы на перронном
указателе нас запутали, и мы весь день проплутали невесть
где.
- И эта случайность может погубить ваше будущее: - не
утерпел я.
Мой спутник сделал вид, что не слышит, и продолжал:
- Я с мучением вглядывался в мусорную урну.
- Какую?
- Там, на платформе, вы еще бросили в нее свой пустой ку-
лек. Какая она аляповатая, несуразная, да еще листья аканта
отштампованы на ней. А сколько чугуна ушло на это милое соз-
дание! В Ленинграде... его безупречная стройная архитектура,
серьезная и холодная Нева, настойчивый сумрак белых ночей -
там все обязывает к строгости и к себе, и к делам.
- Конечно, на московском небе над нами просто луна, а на
ленинградском небе Селена.
- Я думал о вас лучше... - с грустью сказал Окольничий.
- Простите, Сергей Васильевич, - примирительно сказал я,
- ведь я просто развлекаюсь, играю словами, а думаю совсем о
другом.
- О чем?
- О зайчике. О солнечном зайчике. В моей пустой квартире
он по мне скучал, скучал и растаял.
- Опять развлекаетесь словами?
- На этот раз нет, - ответил я. - Мы пришли. Здесь, в
этом домике, летом я снимаю комнату. А вот мое окошко.
- Прощайте! - улыбнулся напоследок Окольничий.
- Уверен, что Дмитрий Дмитриевич сразу же почувствует за-
мысел вашей симфонии и поддержит вас, - сказал я, пожимая
руку Сергею Васильевичу.
Глаза Окольничего чуть потеплели.
- Спасибо! Большое спасибо! Прощайте.
- Прощайте.
Я вошел в свою комнату. Распахнул окно. Рама задела ствол
сосны. Теплый летний сумрак уже обволакивал его.
Выглянув из окна, я увидел, как медленно и задумчиво шел
по просеке мой недавний спутник, а его две авоськи с продук-
тами, книгами и нотами качались и мотались в такт его ша-
гам...
"Так, наверно, он и сам будет мотаться в жизни... А инте-
ресный человек, - подумал я. - И, наверно, я его больше не
увижу. Жаль. Впрочем, - загадал я, - если он обернется, зна-
чит, мы еще увидимся".
Окольничий вдруг остановился. Он, видно, что-то вспомнил,
задумался. Но не обернулся. Скрылся.
"Значит, не увидимся! Чепуха! Дачная чепуха. Пора спать!"
НОЧНОЙ РАЗГОВОР
Поздняя ночь. Спокойно лежат на полу светотени. Снова лу-
на поднимается над соснами.
Но мне не спится. Бессонница.
От бревенчатых стен шел смолистый запах.
Сосны даже срубленные живут, раздумывал я. Как странно!
Люди срубили сосну... много сосен... Сделали дом. А они,
сосны, и срубленные живут, веселя душу своим запахом. И еще
какой-то другой запах - сухой и резкий - примешивается к за-
паху бревен. Мох! Ведь мхом проконопачены пазы меж всех этих
бревен.
Луна уже стояла высоко в небе.
Я стал было дремать. Но вот сквозь приближающийся сон мне
послышался голос: "Люби,- говорю своей дочери, - агронома, а
она хочет за студента-художника. Погибать, значит, саду-то
моему вишневому?" Откуда это? Ах да, так говорила женщина,
торговавшая вишнями, а голос... Вишневый сад... Вишневый
сад... А вот уж другой голос: "Торги... Аукцион на двадцать
второе августа..." Сразу узнаю: это Лопахин, он будет рубить
вишневый сад. Пьеса Чехова во МХАТе. Умолк Лопахин. Растаял.
Я стал засыпать... Все тихо. Остался только стук топора.
Стучит в театре топор - рубят вишневый сад. Стук... Стук...
Проснулся. Стук повторился, но уже наяву - ясно, часто,
дробно.
Стучал кто-то в мое окошко:
- Проснитесь!
Я вскочил. У открытого окна стоял при луне тот самый
Окольничий, с которым мы плутали сегодня по разным станциям.
- Простите меня - разбудил! Но случилось нечто невероят-
ное...
Я включил свет.
- Ничего не понимаю. Не стойте под окном, как в любовном
романсе. Зайдите в дом.
И вот Окольничий сидит у стола. Вид у него встревоженный
до крайности.
- Что случилось? Почему молчите?
- Бежал к вам... - Он умолк, уставился неподвижным взгля-
дом на лампочку.
- Так что же случилось?
- Скажите, ведь вы знаете о том, что Кибальчич и на суде
и перед казнью думал не о смерти, а о том...
- ...чтоб до людей дошло его открытие. И просил суд сох-
ранить его записи, - нетерпеливо подсказал я. - Но к чему
это?
- Вы помните там, на станции, урну... ну, мусорную урну?
- Мусорную урну? Не понимаю. О чем вы, Сергей Васильевич!
- Наверное, в том кульке, который вы бросили в мусорную
урну на платформе, скрыта разгадка тайны. Впрочем, читайте!
Читайте скорее. Еще раз простите, что я помешал вам спать.
Он протянул мне большие смятые листы желтоватой твердой
бумаги, измазанные вишневым соком.
- Что это за грязные бумаги?
- Мой кулек из-под вишен.
- Чего вы от меня хотите?
- Читайте!
Нехотя взял я листы и поднес поближе к лампочке.
НЕСКОНЧАЕМАЯ ЖИЗНЬ, ВЕЧНАЯ ЮНОСТЬ
Листы были исписаны четким, но мелким почерком.
Окольничий выдернул из моих рук нижний лист и положил его
сверху:
- Для начала возьмите вот это.
Мне бросилось в глаза, что в правом верхнем углу листа
очень ясным писарским почерком с лихими завитушками было
старательно выведено: "27 августа 1858 года", а в левом - "К
протоколу следствия, лист 117-й".
- Это что еще?
- Судебное дело. Чрезвычайной важности. Сто лет назад.
Начала нет, но это неважно. Читайте, прошу вас.
Я нехотя принялся за чтение.
"...Экспертное заключение врача-психиатра Н. Е. Озерова.
В оном заключении врач-эксперт указывает на то, что обви-
няемый страдает душевной болезнью в форме мономании, возник-
шей на почве контузии, полученной во время Севастопольской
кампании и сопровождавшейся потерся памяти.
Посему все деяния обвиняемого, произведенные им по полу-
чении контузии, то есть начиная с 15 июля 1855 года, должно
понимать как проявления помраченного сознания и состояния
невменяемости; самого же обвиняемого рассматривать как чело-
века душевнобольного..."
Я остановился в недоумении.
- Читайте же! - нетерпеливо настаивал Окольничий.
Я подчинился.
"...после оглашения экспертного заключения врачапсихиатра
Н. Е. Озерова обвиняемый Дмитрий Веритин обратился к следо-
вателю:
- Господин следователь! Отвергаю! Сегодня, в среду 27 ав-
густа 1858 года, я, Дмитрий Веригин, категорически отвергаю
заключение врача-психиатра. И не помрачением сознания обус-
ловлены мои деяния, а именно: доставка и распространение
свободолюбивых изданий Герцена, зовущих народ к свободе. От-
даю себе отчет: если вы, господин следователь, согласитесь с
экспертизой врача-психиатра, то и кара смягчится. Но, будучи
в здравом уме и твердой памяти, отвергаю заключение вра-
ча-психиатра. Однако сейчас поведаю о другом.
Да! Во время Севастопольской кампании, 15 июля 1855 года,
вследствие разрыва бомбы я действительно лишился памяти. Да-
же имени своего не мог назвать. Но за какую-то минуту до
этого меня осенила одна догадка...
Следователь. Уж не эта ли ваша "догадка" привела вас на
скамью подсудимых?
Обвиняемый. Многие годы потратил я на то, чтоб проникнуть
в суть вопроса: почему так коротка человеческая жизнь? И вот
за миг до контузии я подошел к разгадке тайны, как продлить
человеческую жизнь на тысячу лет и сохранить непроходящую
юность.
Следователь. Обвиняемый Веригин! До ваших умствований мне
нет дела. Не уклоняйтесь от предъявленного вам обвинения.
Итак, будучи в здравом уме и твердой памяти - не так ли? -
вы признаете себя виновным в подготовке народного возмущения
против монарха?
Обвиняемый. Горе народное повелело мне не остаться безу-
частным к судьбе несчастного люда. Отец мой был врагом. И с
ним я еще ребенком разъезжал по деревням, где он лечил боль-
ных. С детства видел я нищету и бедствие народное. На меди-
цинской практике я убедился: почти все болезни в народе идут
от голода и бесправия, в которых держат страну царь, прави-
тельство и богатые люди...
Следователь. Прекратите, обвиняемый, свои дерзкие речи.
Еще одно такое высказывание усилит вашу вину и наказание.
О б в и н я е м ы й. Тут ваша власть. Подтверждаю! Желая
помочь избавлению народа от страданий, я принялся за расп-
ространение надлежащей литературы среди офицеров, для чего
посещал казармы.
С л е д о в а т е л ь. Признаете ли вы себя виновным в
том. что для получения крамольных воззваний держали преступ-
ную связь с лицами, стоящими вне закона? Посягающими на спо-
койствие России?
О б в и н я е м ы й. Открыто заявляю: я совершил не одну,
а несколько поездок в Лондон к Александру Ивановичу Герцену.
Там, в Вольной типографии, я получал литературу. Ездил в
последний раз уже после контузии. Как видите, утверждение
врача-эксперта о том, что я психически больной, здесь ни при
чем.
Следователь. А теперь назовите своих сообщников.
О б в и н я е м ы й. Сообщников у меня не было. Я одни,
на свой страх и риск, привозил "Полярную звезду" и проклама-
ции Герцена. И сам распространял пх. Я это уже говорил. При-
говора не боюсь. Но долгом жизни моей считаю передать людям
мою догадку. Господин следователь! Обращаюсь к вам с единс-
твенной просьбой: мои записи и расчет прошу передать в Ака-
демию наук. Свыше года я пробыл и тюрьме. За это время я
кое-что успел в направления того, как законы биологии прове-
рить математикой. Вот здесь, в этой тетради, некоторые мои
вычисления, первые выводы. И я, Веригин, прошу вас особо от-
метить в протоколе мое пожелание передать в Академию наук
эти мои записи и..."
Окольничий остановил меня.
За окном стояла глубокая ночь. Черные деревья спали, каж-
дое на свой лад, и покачивали, каждое по-своему, на легком
ветру свои ветви.
- Алхимики... Вспомните о философском камне, о попытках
превращать одни элементы в другие, о поисках эликсира жизни.
А в наши дни превращение элементов уже не проблема. До элик-
сира бессмертия еще далеко, а вот этот неизвестный Веригин
уже что-то нашел, чтоб продлить жизнь людей на века. Как вы
не хотите это видеть?
- Будет вам, Сергей Васильевич, - возразил я. - Этот Ве-
ригин просто чудак, помешавшийся на несбыточных мечтах о че-
ловеческом счастье. И видит он это счастье в долгой жизни и
нескончаемой молодости. Мечтатель!
- А что вы скажете о Ри-ше-лье? - Последнее слово Околь-
ничий сказал раздельно и значительно.
- Какой Ришелье? При чем тут Ришелье? Тот, что был в
Одессе? И там еще памятник ему?
- Да нет, другой! Умнейший и образованнейший человек сем-
надцатого века, кардинал Ришелье посадил в сумасшедший дом
Соломона Ко, инженера. А за что? За то, что этот человек (за
двести лет до того, как паровоз потащил вагоны железной до-
роги!) создал учение о механических движущих силах. А при
этом еще указал на силу пара. И вот образованнейший Ришелье
посчитал этого Ко безумцем и посадил его в дом для умалишен-
ных.
- И вы хотите сказать, что...
- Прошу вас, читайте! - с мольбою сказал Окольничий. -
Или давайте я... лучше я.
Окольничий поднес листок к глазам и тихо, как бы оберегая
каждое слово, стал читать:
- "...повторяю: заключение врача-эксперта о моей невменя-
емости из-за потери памяти здесь ни при чем. Я хочу вернуть
некогда утраченное человеком тысячелетие жизни. И так сохра-
нить молодость, изгнать старость с нашей земли.
Следователь. Повторяю: мне нет дела до ваших умствований.
Извольте отвечать..."
ЗАПИСИ, ВЫВОДЫ - ГДЕ ЖЕ ОНИ?
- Стойте! - воскликнул я.- Бросьте чтение! Записи, выводы
- где же они? Где же научная суть этой догадки насчет тыся-
челетней жизни? Где? - кинулся я на Окольничего. - Научной
сути как раз-то и нет. Да и не может быть. Тысячелетняя
жизнь. Нескончаемая юность. Чепуха! А вот сюжет! Литератур-
ный сюжет - это да!
- Может быть, он в мусорной урне, этот "сюжет"? Ведь ваш
кулек из-под вишен - где он?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг