Вереница нескончаемых звуков. Я взял трубку:
- Алло! Школа. Вам кого?
Голос женщины, молодой, но суховатый, сдержанный:
- Не вы ли приезжий из Москвы?
- Да!
- Ждете товарища Савича?
- Да! Жду Гавриила Игнатьевича. Кто говорит?
- Технический секретарь исполкома. Все переменилось. Не
ждите...
- Что такое? Не понимаю.
- Передаю трубку. С вами будет говорить председатель ис-
полкома товарищ Афанасьев.
- Хорошо. Слушаю.
- Товарищ! Случилась беда. - Голос Афанасьева звучал глу-
хо. - Гавриил Игнатьевич Савич... скончался. В старину назы-
вали разрыв сердца... теперь называют инфаркт. Но дела не
меняет... Доклад не состоялся... - Голос предисполкома обор-
вался. - Простите...
В телефонной трубке слышно было прерывистое дыхание Афа-
насьева. Он, видимо, хотел что-то еще сказать. Не смог. В
телефоне щелкнуло.
Что делать? Я бессмысленно ходил взад и вперед по вести-
бюлю. Машинально вытаскивал телеграмму. Снимал и клал на ры-
чаг трубку телефона. И все не принимал смерти того, кто выз-
вал меня в Славск! Так ждал, так ждал меня. А смерть распо-
рядилась по-своему.
Не помню, как я вышел из музея. Как добрался до исполко-
ма.
А когда секретарь Лена - с модной прической (лица ее сов-
сем не помню) - отметила число, день отбытия моего из Славс-
ка и поставила печать, я почему-то стал ее благодарить много
раз и поцеловал ей руку... А она резко выдернула руку и ска-
зала:
- К чему это, товарищ!
До отхода автобуса из Славска оставалось еще два часа.
Напротив райисполкома видна свежая вывеска парикмахерс-
кой. Побриться, что ли, перед дорогой...
В ПАРИКМАХЕРСКОЙ ГОРОДА СЛАВСКА
Легкий взмах белой салфетки над креслом. Широкий, радуш-
ный приглашающий жест старика парикмахера.
- Садитесь, я вам рад! Откиньте всякий страх, и можете
держать себя спокойно.
Я уселся в кресло.
- Эх! Забыли нынче Апухтина! А я, чуть новый клиент пожа-
лует, каждый раз вспоминаю эти строки про сумасшедшего из
Апухтина.
- Я, что ль, по-вашему, сумасшедший из Апухтина?
- Простите! Но ведь эти слова нормальные, добрые... Итак,
стричься, бриться, мыть голову, будем молодеть, хорошеть!
И старик парикмахер, осмотрев меня внимательным взором,
потрогал двумя пальцами кончики своих седых, тугих усов, ли-
хим штопором устремившихся к потолку. Парикмахер стал уси-
ленно мыть руки... А я, глядя на него, подумал: эти усы а-ля
Вильгельм II, этот костюм, покроя вольного и широкого, весь
облик парикмахера в Славске Макара Ивановича Колокольчикова
являет собой как бы картину десятых годов нашего века.
- А вы знаете, сколько мне лет? - спросил парикмахер,
приступая к работе.
- Наверное, шестьдесят.
- О нет! "Старая гвардия, император, умирает, но не сда-
ется", сказал один генерал Наполеону на поле Ватерлоо. А я,
Макар Колокольчиков, владетель семидесяти восьми лет, не
сдаюсь старухе старости. Итак, мы начинаем, как поется в хо-
рошо известной опере "Паяцы" Леонковалло.
Парикмахер Колокольчиков облачился в белый халат, тронул
рукой мои волосы, поворошил их и задумался; взгляд его стал
напряженным и чуть-чуть грустным.
- Пожалуйста! Я жду.
Легкий вздох и тихий голос:
- Ах, дорогой клиент! Стрижка стрижкой, но голову вашу
мыть мне придется.
- Два дня назад в парикмахерской аэропорта мне мыли голо-
ву.
- Но я обязан... Тут долг... обязан помыть вам голову.
- Долг?
- Да! Долг! Мой долг перед промфинпланом Треста бытового
обслуживания нашего Славска. План есть план! Никуда не де-
нешься!
- Но при чем же тут план?
- Очень при чем! Чем больше расходов совершит клиент,
"тем ближе", как говорил Пушкин, "тем ближе к милому приде-
лу".
- Какому пределу?
- К пределу выполнения квартального плана. Так примите
же, дорогой клиент, примите участие, помогите мне выполнить
план...
- Хорошо. Согласен.
- Макар Иванович! - послышался женский голос изза тяжелой
бархатной шторы, висевшей над проемом двери.
- Слушаю вас, дорогая кассирша Серафима Ивановна. Слушаю,
- сказал Колокольчиков, звеня над моей головой ножницами.
- Утром приходила одна гражданка. Говорит, уезжаю в Моск-
ву. Хочу, чтоб Макар Иванович сделал мне химическую завив-
ку... Зайдет еще раз... Что ей сказать?
- В шестнадцать ноль-ноль - так и передайте: в шестнад-
цать ноль-ноль Макар Иванович приступит к работе над ее го-
ловой.
Ножницы звонко и неистово звякали, летели на простыню во-
лосы...
Скучая, я протянул руку к одеколону на столе у зеркала.
- Прикажете освежить?
- Пожалуйста!
- Вы вздохнули. Знаю! Вам жаль нашего краеведа Савича.
Какое-то сообщение имел. А доложить на исполкоме не успел!
- Поразительно! Вам, Макар Иванович, все известно. Пора-
зительно!
- Что поделаешь! Шестьдесят пять лет у парикмахерского
станка... Сколько лиц, сколько встреч! И всегда - близость,
близость к голове человека. Мудреные и мудрствующие головы,
легкомысленные, тяжелые и еще такие, где ветер сквозняки
устраивает! Сколько вас прошло передо мной! Вот вы меня
только тридцать минут назад узнали, а я уж два месяца как с
вами знаком. Приехали вы по делу о сценарии и стали искать
здесь следы француза. Впрочем, не мое беспокойство. Операция
стрижки вашей головы завершена. Сейчас помоем голову. Сера-
фима Ивановна, где вы? Таз с теплой водой. Прощу... А затем
последует операция бритья. Надо положить на рабочее место
кремы - предстоит массаж лица. И нужен еще бриолин и фикса-
туар для прически.
И Макар Иванович отдернул бархатную штору над проемом
двери:
- Серафима Ивановна! Дайте кремы!
Но возглас парикмахера повис в воздухе.
- Странно! Серафима Ивановна! Кассир! Время не ждет! Дай-
те кремы.
- Ой, беда! - раздался откуда-то издалека надрывный го-
лос. - Крысы!
Из-за бархатной шторы появилась пожилая женщина с взвол-
нованным лицом, с горестным движением рук, перебиравших кон-
чики платка, съезжавшего с головы.
- Крысы, Макар Иванович.
- Какие крысы?
- Съели крысы все кремы!
Макap Иванович за голову схватился:
- Крысы! И откуда они только взялись? Эх, была бы у меня
флейта нашего учителя-француза, увел бы я крыс!
- Что! О какой флейте вы говорите? - вскричал я с тоской.
- О флейте француза, обитавшего в нашем городе лет сто
назад, - спокойно ответил Колокольчиков.
- Позвольте! Позвольте! Я слышал про флейту француза...
Так скажите.
- Вы, конечно, помните, уважаемый клиент, - обратился ко
мне Колокольчиков, - предание о флейтисте, который спас не-
кий городок от крыс? Обворожил крыс своей игрой, увел и уто-
пил в местном водоеме. Простите, но почему же вас сей му-
зинструмент так взволновал? Повернитесь. Начнем операцию
бритья.
- Макар Иванович, - взмолился я, - что вы знаете...
- Понял! - перебил Колокольчиков, взбивая кисточкой мыль-
ную пену. - Все понятно... Мой внук приехал из Москвы со
словом "хобби", что значит увлечение. Страсть. Выходит, что
ваше хобби не марки, не этикетки, а флейты. В вашу коллекцию
требуется новая флейта. Итак, мое чуткое сердце слышит крик
вашего хобби! И даю вам адрес.
- Какой адрес?
- Точный адрес, где вы, пожалуй, купите флейту,
- Какую флейту?
- Вот уж не знаю: альтовая, басовая или пикколо. Но толь-
ко это вам не простая флейта, а столетняя, то есть древ-
ность! Воспламенитесь. Ваша коллекция обогатится редкостной
флейтой из Славска.
Я дернулся под простыней: "Может быть, Рамо играл на этой
флейте!"
А Колокольчиков намыливал мне шею и говорил:
- Француз пропал, а чудо-флейта досталась его другу, док-
тору Климову Платону Сергеевичу.
- Он жив?
- Кто?
- Доктор Климов.
- Доктор Климов - это архаизм! Он скончался сто лет на-
зад. А внук его Эдуард Кузьмич, таксист из Москвы, второе
лето приезжает в Славск. Дом продает, никак не продаст. Не
угодно ли вам купить у него дом, большой фруктовый сад?.. У
него же и флейта деда. В наследство досталась. А прозвище
его - Обойщик.
- Чье прозвище? Таксиста?
- Да нет же! Деда. Безумного Климова. Доктора... Так и
звали его - "Доктор-обойщик". Он то п дело обои...
- Мне нет дела до обоев... до прозвища. А вот адрес так-
систа, у которого флейта француза!
- Пушкинская, восемнадцать
НЕОЖИДАННАЯ ПОКУПКА
Вот и Пушкинская, 18.
Скрипучие, полусгнившие ступеньки крыльца. Рядом с крыль-
цом - две сломанные скамейки. Дверь приоткрыта в сени. Я ос-
торожно шел по покачивающимся доскам сеней. Они были узкие,
длинные. Слева - глухая стена, почерневшие бревна, справа -
окна в сад, забитые фанерой. Но кое-где еще остались цветные
стекла - желтые, синие, зеленые, красные.
Зелень отцветавшего сада беспомощно и одиноко льнула к
этим стеклам. Вот и дверь квартиры доктора. Изодранная обив-
ка. На ней еще уцелели четыре позеленевших медных гвоздика,
па которых держалась когда-то дощечка с фамилией доктора.
Я на миг задумался.
Здесь, в этом доме, Рамо под фамилией Лорена встречался с
доктором Климовым. Здесь, быть может, найду хоть крупицу из
жизни Веригина. Последние слова в его дневнике были: "все
вспомнил". Но перед отъездом в Россию Веригин не мог не по-
бывать у Ги де Лорена, у Феликса Рамо. Значит, есть надеж-
да...
Я потянул надломанную деревянную ручку звонка. Раздался
долгий дребезжащий звук.
Дверь раскрылась. В проеме стоял Эдуард Кузьмич Климов,
шофер московского таксомоторного парка, плотный, крепко сби-
тый человек лет сорока пяти; сандалии на босу ногу, замшевая
куртка с длинной "молнией".
- По объявлению пришли? Дом-сад покупать? Иль яблочки
нужны?
- Поговорить по совсем иному делу.
- Что ж, раз пришли - так заходите.
Через полутемную прихожую мы вошли в комнату. Она была
вся уставлена ящиками с яблоками. В шкафу за стеклом были
видны старые медицинские книги и старенький деревянный сте-
тоскоп. На столе - старинный чернильный прибор.
Запах антоновских яблок смешивался здесь с острым запахом
мышиного и куриного помета. И едва я сел на одинокий стул, а
хозяин - на порванный кожаный диван, как в комнату спокойно
вошли цыплята. Они вошли сюда с присущей им серьезностью и
стали разбегаться по углам.
- Вот в Москву вместе с яблоками повезу, - пояснил хозяин
и принялся их выгонять.
Я ждал.
"Почему вдруг стало скучно на душе?" - спрашивал я себя.
И не находил ответа. Может, все дело в застоявшемся запахе,
в этой непроветренной комнате? Может, скука пришла вместе с
этими цыплятами, которых повезут в Москву на заклание?
Хозяин вернулся. Я рассказал ему, зачем я пришел.
- Не позволю! - крикнул Эдуард Кузьмич. - Что с того, что
дед наш дружил с каким-то шалым французом! И сам ошалел, с
ума сошел. Да! И ребята по улицам за ним гонялись, кричали:
"Доктор-обойщик!" Но зачем же наш семейный позор в кино вы-
водить? Не позволю!
И с этими словами он резко потянул снизу вверх "мол-
нию"-змейку на своей светло-коричневой щегольской куртке.
Как бы зашил себя наглухо. Минутное молчание. А затем он
снова повторил, но повторил спокойно, тихо и раздельно, по
слогам:
- Не поз-во-ля-ю...
И осторожно, медленно потянул змейку на куртке сверху
вниз. Словно расшил себя - открыл для дальнейшего отпора.
И тщетно просил я Эдуарда Кузьмича рассказать о семейном
предании Климовых - о флейте француза.
- Такой фильм про вашего деда, доктора Климова, снимет
черноту этого прозвища, - доказывал я. - Фильм раскроет суть
его поведения...
- Оставьте, гражданин, баюкать своими байками! - отмахи-
вался от моих слов Эдуард Кузьмич.
- Но я поверну сюжет про вашего деда!
- Эх вы, а еще москвич!.. "Поверну, поверну"! Как ни по-
ворачивай, а позор останется. Я думал, вы пришли дом с садом
покупать, а он то да се... рассказ... сценарий... флейта
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг