Не откладывая пера, я смотрел то на бумагу, то на мальчи-
ков на балконе.
А "капитан", разглядывавший маленькую улицу в бипокль,
все громче выкрикивал слова команды:
- Струю света направить... под углом сорок пять градусов!
- Есть направить под углом сорок пять градусов струю све-
та! - бойко откликался "матрос".
- И все же надо работать, - решительно сказал я себе и,
взяв бумагу и ручку, перешел в другую комнату.
Но солнечный зайчик настиг меня и здесь: он то ложился на
бумагу, то взлетал к потолку, наблюдал, следил за мной с по-
толка, а потом падал на написанное слово, освещая его. И при
его настойчивом свете мне начинало казаться, что я пишу сов-
сем не то, что надо.
Теплый утренний ветерок наполнил комнату. И впрямь, не
поехать ли за город? Ведь в лесу уже закраснелась рябина. Я
отложил перо. На столе на белой бумаге лежал светлый зайчик
с золотыми краями. Теперь он был спокоен и тих, словно че-
го-то дожидался.
Где-то рядом послышался гудок теплохода: на Москве-реке
шла своя жизнь. "Ракеты" причаливали, отчаливали, уплывали.
То и дело в комнату долетали отрывки песни: пассажиры пелп.
Я почувствовал, что окончательно теряю нить своей работы.
Тяга к простору, к встрече с ветром, с лесом захватила
меня. "Скорей за город!" - подумал я. И тут солнечный зай-
чик, словно подслушав меня, затрепетал, вскочил и лог па
ручку двери.
- Нет! Остаюсь! - сказал я и снова взялся за перо.
Солнечный лучик лукаво вздрогнул и лег на берет.
Тут уж я не выдержал. Схватил берет со стула. Была не бы-
ла.
Хлопнула дверь, щелкнул замок.
Вот и площадь перед вокзалом.
Солнечный зайчик!. Ведь это ты, ты погнал меня от пись-
менного стола к вокзалу, в лес.
И теперь ты остался один, совсем один в большой пустой
московской квартире.
ПЕРЕПУТАННЫЕ ПОЕЗДА
Итак, вокзальная площадь.
Спешат к поездам дачники. Второпях я почему-то пошел к
перрону через комнаты ожидания. Мимо пассажиров с детьми,
которые плачут, улыбаются, спят и не спят, перебирают свои
игрушки на скамейках, мимо пассажиров с их чемоданами, бау-
лами, мешками, продуктовыми сетками, пакетами, корзинками и
ящиками.
- Внимание! Поезд номер шестьдесят два прибывает на
третью платформу,- хрипло и невнятно пророкотал громкогово-
ритель. Потом в нем что-то щелкнуло, и он ненадолго замолк.
Я вышел на перрон.
Убегают от платформы вокзала рельсы. Они бегут попарно...
попарно... Сколько чувств, мыслей, ассоциаций возникает в
тот миг, когда смотришь на эти стальные пути,- они уходят,
все уходят вдаль...
Я глянул на транспарант. Мне надо ехать до платформы Зе-
ленцово.
"Зеленцово... Зеленцово", - торопливо искал я глазами на
транспаранте. Вот удача! Поезд рядом... Скорей... Он уже
трогается... Бегу.
- На Зеленцово? - раздался позади меня чей-то задохнув-
шийся голос.
- Да, да, - нетерпеливо ответил я, и вслед за мной в ва-
гон вскочил какой-то человек.
В вагоне я устроился у окна. Отдышавшись от спешки, огля-
делся. Странно! Ведь сегодня воскресенье, а столько свобод-
ных мест. Ах да, очевидно, добавочный. Мне просто повезло!
Поезд набирал скорость. Продавщицы мороженого толкали в
проходе вагона свои сундучки на каточках, предлагали, пере-
числяли все сорта мороженого.
Я раскрыл книгу.
- Спасибо! Вы подсказали мне мой поезд! - услышал я возле
себя.
Напротив меня на скамейке, тоже у окна, сидел молодой че-
ловек. Густая шевелюра, высокий лоб, беспокойные глаза.
- Понимаете, на ваших московских вокзалах трудно разоб-
рать транспаранты - указатели движения поездов. Вот у нас в
Ленинграде - все начертано четко и ясно.
- Порядок! - сказал я насмешливо. - В Ленинграде - поря-
док! А в Москве - одна суета...
- Зачем же обобщать? - Юноша еще что-то хотел сказать, но
вдруг замолчал: он поймал мой взгляд - а я усиленно рассмат-
ривал авоську, висевшую на крюке над его головой.
Я вовсе не любопытен. Какое мне дело до чужих авосек? Но
здесь! Чего только в ней не было, в этой сетке. Какой стран-
ный натюрморт! Помидоры - и томик Блока, вязка баранок - и
"Биогеохимические очерки" Вернадского, творог в пачках - и
Рахманинов "Вариации на тему Паганини", бутылка с оливковым
маслом - и разноцветные детские кубики в целлофане.
Я отвел глаза, но на скамейке увидел еще одну такую же
авоську: коробка диетических яиц, банки сгущенного молока,
книга Эйнштейна "Эволюция физики", тут же сыр в яркой финс-
кой упаковке и нотная бумага, свернутые в трубочку ноты и
поверх всего ребром - патефонная пластинка в красном футля-
ре.
Поезд шел. Останавливался. Пассажиры входили, выходили. В
окно я не смотрел: читал книгу. Сколько прошло времени? Не
знаю.
- Те... те... - Голос из микрофона очень ясно прозвучал:
- Станция Мезенцово! Поезд дальше не идет! Пассажиров прошу
освободить салоны вагонов.
- Мезенцово?! - вскочил я: ведь мне надо в Зеленцово! По-
чему же Мезенцово?!
- Прошу освободить вагоны, - снова раздался голос из
громкоговорителя.
Что я наделал! Перепутал поезда! Ну и ну! И этого молодо-
го человека подвел.
- Предвидел! Две нечеткие буквы на вокзальном трафарете
могут изменить жизнь человека,- взволнованно, шепотом гово-
рил мой спутник, сходя на платформу и таща свои сетки.
- Жизнь не переменится от того, что два-три часа мы по-
дождем, - ответил я возможно спокойнее, но внутренне негодуя
на свою рассеянность.
- А разве случайность не может стать роковой?
- В Ленинграде, конечно, у вас случайности не бывают! На-
верно, там буквы на транспарантах печатают и проверяют на
фабрике Гознака, как десятирублевки...
- Не смейтесь. Мне завтра играть перед Дмитрием Дмитрие-
вичем.
- Перед кем?
- Перед Дмитрием Дмитриевичем Шостаковичем, - с удивлен-
ным нетерпением ответил мой собеседник. - Я должен подгото-
виться. А я, видите ли, с поезда на поезд
прыгаю!
- Обождем два часа здесь, в Мезенцове, а там поедем на
промежуточную станцию Меншуткино, сделаем пересадку, и через
двадцать минут будет наше Зеленцово, - нарочно рассудительно
отвечал я.
Ожидать поезда на Меншуткино было очень, очень скучно.
Шагал и шагал по платформе мой спутник, метался из конца
в конец, томился, наконец устал, сел возле меня на скамейку.
Мне захотелось развлечь его.
- Раз судьба нас связала, так давайте познакомимся, - на-
чал я. - Как вас зовут?
- Окольничий Сергей Васильевич, - охотно отозвался моло-
дой человек.
- Итак, вам предстоит разговор с Шостаковичем? - сказал
я, после того как назвал себя.
- Да.
- Так вы музыкант?
- Я без пяти минут биохимик.
- Кто?
- Да, да, я на пятом курсе университета.
- Итак, четыре года назад вы шли на экзамен в универси-
тет, а знали, что вам надо учиться музыке?
- Нет, я честен перед самим собою. Мир для меня зазвучал
совсем недавно... вдруг... Однажды в белую ночь неподалеку
от Медного всадника. Я вдруг подумал, что, может, на этом
самом месте когда-то Пушкин и Мицкевич укрывались от дождя
под одним плащом,- подумал... н вдруг словно что-то прорва-
лось наружу: и слова Пушкина, и думы Мицкевича. И отсюда на-
чалось. Весь мир предстал предо мной в немом многоголосом
звучании. Оно не прекращалось ни днем, ни ночью. "Нет, -
сказал я себе, - от самого себя не откажешься, никуда не
убежишь... Мне надо учиться музыке. А все остальное
трын-трава".
Мучительное чувство! Чем бы я ни был занят, но днем и
ночью на все, что бы ни случилось, о чем бы ни вспоминал, -
на все возникает свое звучание.
Смотрите! Вот мы перепутали поезда, а во мне уже подыма-
ется вихрь, рой голосов - они рассказали бы людям о загадке
случая, о его значении, о роли в жизни человека. Знаете, о
чем я мечтаю? Я хотел бы написать симфонию "Теория вероят-
ностей". И одна из частей - это встреча Пушкина и Мицкевича
в ненастье, возле Медного всадника.
Окольничий почему-то внезапно замолчал и стал переклады-
вать продукты в своих сетках.
Я поднялся со скамьи, чтоб ему не мешать.
"Впечатлительно живет... - подумал я. - Трудна, ох трудна
жизнь этого милого человека!"
Теперь уже не Окольничий, а я бродил вдоль станции. Бро-
дил скучно и бездумно. Вглядывался в ослепительную голубизну
неба, вслушивался в деловые гудки паровозов, шмыгавших то
туда, то сюда...
Медленно я подошел к краю платформы. И вдруг услышал
женский голос, идущий откуда-то снизу. Я невольно прислушал-
ся.
И вот с этого мгновения все и началось.
ВИШНИ... ВЛАДИМИРСКИЕ ВИШНИ
- А у меня пятистенок... да с железной крышей, - отку-
да-то снизу долетел до меня низкий, звучный и чем-то обеспо-
коенный голос женщины. - Летом полдома дачники снимают. Сад
у меня вишневый. Им вишни продаю. Все лето варенье варят.
Бог весть, сколько сахару изводят. Да пусть варят, их дело.
А я вот встаю утром, смотрю па дом, на сад. Вот и говорю
дочке: "Дочь! Неужели буду я и дом и сад делить?.. Да с кем?
С твоим студентом-художником, который всю свою родню из-под
Тулы из колхоза перевезет?"
- А она что? Она-то как отвечает? - послышался высокий
голос другой женщины.
- Она-то? Она в ответ: "Мама! Вам бы все сад да сад! Сбе-
речь сад! А любовь мою сберечь вы и не хотите!"
И опять высокий голос:
- Он, студент-то, может, и стоящий человек?
- Он-то? Чего он стоит? Добро бы, на инженера учился, а
то... на художника, и все тут. Гол как сокол! Изведет он сад
на краски. Моя-то чуть школу кончила - к ней наш агроном
посватался. С нашей же деревни. Митрофан Иванович. Настоящий
мужчина. Меня до сих пор мамашей называет. - Хозяин мой -
покойник, царство ему небесное, - тогда еще жив был. Хозяин
сам же придержал это дело! Пусть, мол, девка в институт
иностранных языков идет. Высшее обучение получает. Вот она в
Москве, в институте, через подружку с этим студентом-худож-
ником знакомство свела! Совсем голову потеряла: затвердила
одно: люблю и люблю, и все тут. Себя не помнит! Все по выс-
тавкам всяким, взявшись за руки, бегают. А что толку в этих
выставках?! Нам в дом мужчина нужен... самостоятельный.
Взять бы того Митрофана Ивановича - я бы спокойна была и за
дочь, и за дом, и за сад. И внука нянчила бы.
Я глянул с высокой платформы и увидел двух женщин, сидя-
щих на траве под лесенкой. Около одной стояла корзина с виш-
нями, около другой - корзина с грибами.
- Эй! Продайте вишни, - перегнулся я через перила.
- Сюда! Сюда, гражданин. Спуститесь, - степенно начала
женщина с вишнями и вдруг резко и сильно, точно ей надо было
перекричать толпу, затянула нараспев: - Ви-и-шни...
Вла-а-ди-и-мирские вишни-и... Ка-аму вишни, вишни-и...
Я спустился по деревянной пологой лесенке с шаткими сту-
пеньками.
Возле корзины с вишнями сидела крепко сбитая женщина в
кофте с разноцветными пуговицами. Серьги в ее ушах чуть-чуть
покачивались при каждом движении, на безымянном пальце пра-
вой руки поблескивало два обручальных кольца - свое и покой-
ного мужа. И еще: возле корзины с вишнями на земле лежали
небольшие листы пожелтевшей бумаги, из которых эта женщина
сворачивала кульки. Целая стопа листов. А на стопе - камеш-
ки.
Женщина, разговаривая, протянула руку, вытащила из-под
камешков один лист, исписанный какими-то цифрами. Почему-то
отбросила его в сторону. Взяла еще листы: один, другой, тре-
тий. Рука ее - ладонь и пальцы были окрашены темно-красным
вишневым соком. Я заметил эту окраску в тот миг, когда она
привычным движением свертывала кулек, а потом ловко опроки-
дывала в него граненый стаканчик, полный вишен.
Один кулек с вишнями был у меня уже в руках, и тут я по-
думал о своем спутнике.
- Дайте-ка еще один, - попросил л.
- Сделаю! Ладно! - сказала женщина, снова потащила листки
бумаги из стопки.
Но тут камешки, придерживавшие все листки, скатились, а
неожиданно налетевший ветер унес листы в разные стороны.
- Ну и пусть! - сказала женщина и положила на оставшуюся
пачку листков кусок кирпича. Свернула еще один кулек, напол-
нила вишнями, протянула мне.
Листки, листки... унесенные ветром! Сколько их было тог-
да?
ДО КРУТОГО ПОВОРОТА - ОДИН ЧАС
Что было дальше? Как будто бы ничего особенного. Дожда-
лись поезда, сделали пересадку в Меншуткине, поехали на Зе-
ленцово. О чем-то говорили... О чем? Не помню. Знаю одно:
вишни были сочные, спелые и очень душистые. А мой спутник ел
их медленно-медленно. Казалось, что каждая вишня приносит
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг