Сергей Болотников
Точка зрения
Забурлило да забулькало и нечто горячее и густое низвергнулось вниз с
фырканьем и шипеньем. Лилось, впрочем недолго - емкость была не дай Бог
какая большая. Раз - и заполнилась до краев. Сплошным маревом встал туман
- вялые водовороты разгоняли клочки бледнозеленой зелени. Некоторое время
еще булькало и клокотало, а потом на поверхности возник Безымянный,
который попал сюда неизвестно как, да Квохча.
- Ну? - спросил Безымянный, - и как оно было?
Квохча подумала с минуту, можно ли доверять Безымянному, да еще такого
непрезентабельного вида. Нет, у них в халупе такого бы не приняли -
ханурик какой то сизый, стыд да срам. Взяли бы да и заклевали враз, злыдни
самодовольные. Может быть именно воспоминания о злыднях и побудило Квохчу
ответить. А может быть просто потому, что больше разговаривать ту было не
с кем.
- По всякому, - сказал она и попробовала втянуть голову в плечи (не
получилось, жаль, у нее сейчас не лучшее состояние), - жизнь она, знаешь,
такая...
- Знаю, - сказал Безымянный, - тяжелая... Расскажи, а?
- На что тебе мой рассказ.
- Так просто, - сказал Безымянный, Квохча все больше убеждалась, что он
был более чем молод, - а я тебе свою историю расскажу.
Он на миг замолк, потому что ему показалось, что там, за густыми
сводами тумана вдруг проявилось какое то движение. Квохча тоже смотрела
вверх. Нет, показалось.
- Ладно, - сказала она, - расскажу тебе, раз уж мы вместе. Слушай.
Безымянный улыбнулся. Про себя. Иначе, он увы не уже не умел.
- Про злыдней расскажу, - начала Квохча, - про них проклятых. Как они
меня травить пытались. Но сначала... Родилась я давно. Да и то тут
говорить, пожила на свете не мало, достаточно, чтобы понять где добро, где
зло. В юности была шустрая, излазила весь Мир, от края до края, не раз
убегала от Цербера, и добиралась до Околутолки. Знаешь, где Околутолка?
- Не... - сказал Безымянный.
- Молодой еще, - снисходительно произнесла Квохча, - а я вот как-то раз
на нее взобралась... к своему горю.
Мир был большой. Меньшую его часть занимала Халупа, остальное
составляли Плацдарм и Цербер. Цербер был большой, но меньше плацдарма, но
зато куда более злобный. Истое исчадие! Сидел тихо, спокойно, но как кто
из молодых и неопытных подойдет слишком близко - враз вся медлительность
проходила, как прыгнет! И убивал и жрал. Боялись его. Даже главные злыдни
его боялись. Но потом про них. В халупе жил народ. На плацдарме он
кормился и размножался.
Там же и выяснял отношения. А Околутолка, как ей и положено ограждала
мир кругом. Матушка моя еще в раннем моем детстве куда то исчезла. Отца я
как и все не знала, а потому моей наставницей стала старая карга
Одноногая. Лапу ей отхватили на плахе, если не врут. Но ведь наверняка
врут - с плахи, как известно не возвращаются.
- Не врут, - сказал Безымянный, - у нас такое было...
- ...Не важно. Важно то, что это она мне про Околутолку рассказала.
Теперь, понимаю я, что в обход всех правил. Но Одноногая всегда была
диссидентский настроений, только это хорошо скрывала. Рассказа мне и про
Цербера, пугнула как следует, да не настолько, чтобы я тут же мимо него к
околице не отправилась. И вот значит...
- А что про Околутолку то? - спросил Безымянный.
- Тьфу ты нечисть любознательная. Имени не нажил, а уже про мир
расспрашивает. И откуда ты только такой взялся?
- Из города. Расскажи про Околутолку.
- Околутолка, соколик, ограждала мир по периметру. Высоченная, в пять
моих ростов и очень твердая. Такая твердая, что ни пробить не процарапать
ее никто не мог, даже Цербер, несмотря на свою силищу не мог. А был тогда
у нас в вождях Краснобай - голосистый, но подлый. Это его правнуком
Чинарик был, хотя и тщательно скрывал.
- А это кто?
- Ты слушай.
Краснобай, вопреки имечку не мастак говорить был. Все пел. Да и
думалкой у него было туговато. Ну, этот в первый раз, как на Околутолку
наткнулся, так сразу попытался ее проломить, али подкопать, и у него,
естественно, ничего не вышло. Другой бы посторонился, пропустил остальных
- пусть попробуют. Но не таков был Краснобай, чтобы кому-то место
уступать. Решил он - если Околутолка нерушима, а на плацдарме есть все для
безбедной жизни то и преодолевать ее не стоит. А кто будет пытаться - тот
есть злостный враг и нарушитель. И стоит его поганца, всем скопом в новую
жизнь пустить. На тот свет то бишь. С тех пор и повелось. Плацдарм богат.
Снеди всякой да водицы навалом - хоть от пуза жри. А что там за околицей,
не твое поганое дело. Так и жили. Краснобая сменил Мастак, тот еще мастер
по женской части, но такой же упертый, Мастака Вороной - черный как телом
так и душой. А закон становился все нерушимее. А как Чинарик пришел, так
вовсе стал как железо.
Если раньше, до него, кое-кто из молодежи рисковал под вечер на
Околутолку сходить, когда зрение-то проценты роняет с каждой минутой,
потому как знали - не смотрит никто за ними. То теперь ходить совсем
перестали, потому как народ головы свои от земли поднимал, да смотрел на
вершину Околутолки с удвоенным вниманием - а ну как удастся шалопая какого
отловить, да Чинарику в качестве доказательства привезти. Таких ловцов
Чинарик - подлюга очень любил, и им даровал всяческие привилегии. Ходить
перестали. И я бы не пошла, кабы не Одноногая. Сама она сходила туда
давно, еще когда все под Вороным ходили, и увиденное навсегда запомнила. К
тому же...
Туман над головой расступился. Всего лишь на короткий миг, с каким-то
тяжелым усталым вздохом, словно был он, туман, огромным и старым белесым
зверем. Огромные листы-лопухи, испещренные толстыми змеящимися прожилками
порхали из неизмеримых высот сюда, вниз. С неприятным чавкающим звуком
вонзились они в жижу, частью утопнув, частью оставшись на поверхности как
гигантские психоделические кувшинки. Квохча переждала тугое волнение жижи,
и слегка неодобрительно продолжила, неспешно разворачивая в своей памяти
события давно прошедшего времени.
- Долго стращала меня Одноногая, пугала Цербером да Чинариком, да я все
равно пошла. С подругой своей, Пегой - она любопытная была, да не из
болтливых. Вечером, как слегка стемнело, и светило наше потихоньку вниз
покатилось вышли мы с Пегой из Халупы, да потихоньку через плацдарм
протопали. Нам навстречу народ тянулся - кое-кто глаза уже прикрывал -
слепнуть значит, начал. Ну, мы идем себе как ни в чем не бывало, мало ли
куда собрались. Так, потихоньку в дальний конец плацдарма то и пробрались.
Пещера цербера была совсем рядом - огромная, хотя и меньше нашей Халупы.
Самого чудовища видно не было - сидело в своем логове и не высовывалось.
Нам следовало спешить. Потому что чем ниже опускалось светило, тем больше
был риск, взобравшись на вершину Околутолки ничего не увидеть. А то и
вовсе заснуть и свалиться у его подножия. Страшно было до судорог, но мы с
Пегой такие были - уж ежели решили что, обязательно доведем до конца.
Потому, миновав благополучно пещеру с Цербером, пошли мы дальше, а
сумерки падали на землю да все уплотнялись, словно наливались черной
тягучей ночью, когда так хочется спать, что нет никаких сил. И вот она,
Околутолка. Стена, высотой аж до самого неба, ну, может чуть ниже. И
гладкая, зацепиться не за что. Взлететь бы, да никогда я этого не умела.
Мне Пегая говорит - обманула мол тебя Одноногая, как можно по такой
гладкой стене взобраться и не упасть?
Но я знала. Чуть в стороне поднималась вверх по Околутолке крупная,
рыжая от времени сетка - ну, прям, чистая лестница, поднимайся не хочу! И
поднимались бы, только мозгов у народа всегда было маловато. А Чинарик
сотоварищи вовсе заставил его морды в земли уткнуть, вместо того чтобы в
небеса глядеть.
Небо, оно, конечно не Плацдарм, не прокормит, да ведь пища еще и
духовная нужна. Но отвлеклась я. По этой-то сетке и полезли мы вверх -
сначала я, потом Пегая, хоть и трясло ее от суеверного ужаса. А сетка
качается, и наверху что-то так страшно скрипит - вот-вот оторвется! Но
обошлось.
Взобралась я, а там и подруженька моя подоспела, а там...
- Ну?! - вскрикнул Безымянный, - неужели страннее чем здесь?!
- Здесь?! - Квохча презрительно обвела взглядом колыхающийся,
источающий миазмы пруд, - что здесь то такого?
Вот там, за Околутолкой... За ней родимой скрывались неизмеримые дали,
сколь далекие столь и прекрасные. А размеры их были столь велики, что
зрение мне отказывало, и не могло это все воспринять. Представь себе
Безымянный, мир то наш оказывается мал и незаметен, а уж красотой то вовсе
не вышел - так плевок какой то на необъятном просторе Неизмеримых далей.
Широкие там угодья, и небо огромное, и еще видела я там другие Пладцармы,
точно такие как наш, а некоторые даже понеказистей, со стенками
покосившимися. А еще там росли такие зеленые штуки - очень-очень большие,
не знаю как они называются.
А еще камешки всякие, травка буйная, и каждый Плацдарм со своей
Околутолкой.
Вот представляешь теперь каково нам стало когда мы все это увидели?
- Нет, - после паузы сказал Безымянный, - не понял ничего.
- Эээ... - молвила Квохча, - это мой недочет. Объяснила бы я тебе, да
нет в нашем языке таких слов чтобы неизмеримые дали описать. Короче
притихли мы на вершине Околутолки, вовсе от увиденного дар речи потеряв. И
небось бы и просидели так до самой темноты, если бы Пегая, ошалев совсем
со стены не сверзилась. С самого верху. Упала на Плацдарм, поломала ногу и
ушиблась сильно. Лежит, вопит! Голос только внизу прорезался. Я как
поняла, что своими воплями она счас всех разбудит, и как могла быстрее
вниз. Подняла эту жертву прекрасного, рот заткнула и потащила в Халупу.
Вовремя, светило уже садиться надумало. А тут и Цербер пробудился и вот,
пожалуйста, возле пещеры ошивается. Как нас увидел, глаза его огненные,
еще пуще загорелись и он к нам рванулся - огромный, мохнатый, из ноздрей
пар - истый демон! Но демон на цепи. И длины ее, стальной да
поблескивающей чуть-чуть до нас не хватило. Я аж обмерла. А тут еще Пегая
стонет, на ногу жалуется. У ней потом эта нога срослась неправильно, и
получила моя подруженька на всю жизнь кличку Хромоножка. Не достал нас
Цербер, скотина кровожадная. И в Халупе никто не заметил, что там долго
отсутствовали - народ уже засыпал поди весь. И только Чинарик, не спал, и
зыркнул так злобно подозрительно. Чинарик... Вот уж кто был подлюга. Такой
мерзавец, что по сравнению с ним даже Воронок белее снега казался!
Фанфарон, задира, хвост трубой, мстительный - в детстве на него наступили,
кто, никто не знает, а если знает то не признается. Поговаривали что
собственный папаша такое учудил - потому, что отпрыск был такой хилый и
маленький, что и не разглядеть. Как бы там ни было, чуть не помер наш
будущий вождила, перекосило его всего, да так он и вырос - перекошенный.
Ни дать не взять бычок раздавленный, чинарик. Так его и дразнили в
детстве, пока он не вырос и власть не забрал. И я дразнила глупая была,
молодая.
Потом мне это аукнулось. Прозвище он свое ненавидел, а потому в детстве
дрался со всеми, кто его задевал. Злобный был - как что слово поперек
скажет, сразу в драку, только юшка летит. И знаешь что Безымянный? Из той
он был породы, что все до единой обиды до самой гробовой доски помнит!
Сначала смеялись мы над ним, было дело, а потом повзрослел он, сколотил
шайку из таких же отморозков, да во власть потянулся. У него дорога туда
прямая была - папаня его в свое время тоже на самом верху был. И вот
представь - ходит эта мразь кособокая по Плацдарму да ко всем придирается
что мол тут делаешь, а что это ты на небо уставилась, ежели на Плацдарме
есть все для жизни безбедной? При живом то вожде! Тошнило всех от Чинарика
- что уж говорить. Только одна отдушина была - на Околутолке... Что уж
там. В то время царствовал над всеми Рыжий - так себе вождь, но не злой.
Старый был только. Вот и стал в последнее время на него Чинарик косо
поглядывать. Как же - старпер уже, а все править хочет. Дай дорогу
молодым! Не доглядела я, а может быть и сделать уже ничего нельзя было - у
Чинарика было уже много подручных, которые ему пятки лизали, да в глаза
заглядывали - короче, в один прекрасный день Цербер получил пищу.
Обнаружили это не скоро, потому что демоническая скотина держала останки у
себя в пещере. А как вынесла на свет... только по цвету можно было Рыжика
и опознать. Чинарик сказал, что это несчастный случай, и разразился по
сему поводу часовым спичем, в котором призвал сограждан Околутолку, и
Цербера за тридевять земель обходить. Как же, как же... Мне, помню, тогда
подумалось, что не одна я привычку имела вечерами к Околутолке бегать... В
общем, воцарился Чинарик. Ну, дальше ты знаешь, запретил он все, что
можно, да и что нельзя - ни то, что Околутолка, даже за взгляд на небо
могли загрести и в Халупе бока намять. Или к Церберу - это если вина
тяжелая. Чинарик никого не любил, но меня ненавидел особенно сильно - за
то, что в детстве дразнила, за то, что вольнодумствовала сейчас. Напрямую,
он, конечно доказать это не мог - осторожничала я, но всячески пытался
спровоцировать. "А что это мол ты, Квохча, со всеми в тот конец Плацдарма
не пошла?" спрашивает. "Зачем же?" - спрашиваю, - "Ежели здесь пищи
навалом?" "Это так, да только тот конец ближе к Халупе, а этот - к
Околутолки. Рядом она - нет, нет, да и попадется на глаза, а Квохча, мысли
дурные навеет?" Ничего я ему тогда не ответила - пошла ближе к Халупе. А
он сзади идет, стервец, ухмыляется - мол, ничего, родная, придет твой час
на званый обед к Церберу, в качестве главного блюда.
Какой же гад все-таки. Не было у него слаще мечты, чем меня извести.
Одноногая-то раньше померла, не застала. А вот я у него была как бельмо
на глазу. Тяжело было, что уж тут сказать. Никакой радости, никакого
просвета, только одна единственная вещица на всем белом свете и грела меня
- Околутолка, она родная, да весь необъятный мир за ней.
- Смотри! - крикнул Безымянный с испугом.
Квохча тоже глянула. Сквозь густой туман, что сизой мутью заменял им
небо опускалось что-то огромное. Серо-стальная его округлая поверхность
казалась вызывающе чуждой этому миру серо-желтых оттенков. Что бы это ни
было, оно было огромным и опускалось с надлежащей размерам величавой
неспешностью. Закругленный его край метил в мутную, хлюпающую жижу.
- Поберегись! - крикнула Квохча, но в этот момент блестящее нечто
погрузилась во влагу, сразу уйдя на глубину, и только длинный плоский
хвост (или шея?) все волочился за ним. С шумным вздохом и породив пологую
волну предмет вынырнул на поверхность, аккурат между Квохчей и Безымянным,
отбросив их в разные стороны, а затем принялся по акульи кружить по
водоему, поднимая со дня кучи нещадно пахнущей липкой субстанции.
Безымянный верещал от испуга. Квохча помалкивала - где бы они ни были,
надо принимать правила и обычаи этого места спокойно, с достоинством.
Через, казалось, бесконечный промежуток времени, жуткое это кружение
прекратилось и стальная туша с шумом вынырнула из жижи, в едином прыжке
уйдя за облака. Жижа шумно волновалась, плескала, исторгала гадко пахнущий
пар.
- Эй? - вопросила Квохча, - ты жив, парниша?
- Живой... - донеслось до нее, и сквозь клубы пара проступил
Безымянный, - хотя думал... конец мне.
- Нет, Безымянный, я когда сюда попадала думала тоже - конец. Ан нет,
обошлось.
Безымянный промолчал.
Квохча, вздохнула - перед глазами стоял Чинарик, в тот самый,
последний, страшный день.
- Бегала в общем я к Околутолке, - сказала она негромко, - И нельзя
было, понимала, что нельзя, а все равно бегала. Эх, парень, не дай тебе
бог испытать такое, когда вся жизнь из черноты состоит, и нет ей не
проблеска, ни просвета. Да даже и тогда все бы ничего, если у тебя нет
мечты - тайной или не очень, пусть даже очень маленькой и незаметной!
Главное, если есть такая, то ты уже никогда не смиришься, не уткнешь
нос в помои как остальные, а все будет тебя тянуть куда-то, не давать
погрязнуть в серости и тупости. Вот и я так. За мной была установлена
слежка, днем Чинариковы лизоблюды ни шагу не давали сделать в сторону
Околутолки. И лишь вечерами, когда плацдарм пустел, выбиралась я из
халупы. До того доходило, что почти по темноте пробиралась - полуслепая,
вот-вот засну - подойду к стене, вскарабкаюсь на нее, дышу воздухом
внешним, а глаза слипаются, да все закрыться пытаются. А все равно хорошо,
Безымянный. Сейчас даже вспомню те вечера и на душе теплее становится.
Цербер пару раз нападал, но я уворачивалась, притерпелась уже к чудовищу.
Как никак на цепи он, далеко уйти не может. Правда заметила я одну
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг