Впрочем, выбора нет. Рискнуть придется. Надо на себе испытать ту
болезнь, которая грозит всем этим людям. Надо заразиться ненавистью ко всему
разумному. И успеть подавить ее в зародыше.
Полынов хмуро забарабанил пальцами по подоконнику.
Мир сложно устроен. Блаженны нищие духом! И, кажется, ни в одной
религии нет слов о том, что блаженны мудрецы. Есть пьеса "Горе от ума", а
вот пьесы "Горе от глупости" не существует. Все это, конечно, так. А разум
тем не менее крепнет и развивается. При бешеных скоростях века, на
неизведанной дороге он подобен прожекторному лучу, который высвечивает
обрывы и крутые повороты. Выхватывает из тьмы будущего указатели, столь же
ясные, если уметь их читать, как звездные ориентиры для морехода.
Вот только язык этих указателей сложней любой математики. Вот только
людям, чтобы они лучше повиновались, отводят взгляд. Вот только делающие это
кормчие сами безграмотны. Так все и катится, кренясь то и дело над
пропастью.
Здесь, очевидно, предпринята очередная, безумная попытка повернуть
историю вспять. Сразу, резко, к самым истокам. Человеку, - правда, не
всякому, - под гипнозом можно внушить любой, явно не противоречащий его
моральным устоям приказ. Ему можно приказать в строго заданный момент
сделать то-то и то-то. Человек это сделает - и как бы по доброй воле. А
каковы возможности сверхгипноза? Что если соответствующий приказ уже отдан и
принят? Что если его выполнят все? Ну, не все, этого, вероятно, никакая
сверхтехника не добьется, а огромное, подавляющее большинство. Что тогда?
Тогда одна-единственная надежда. Внушение не всесильно. Оно не
всесильно, когда люди привыкли думать самостоятельно. Когда мораль
человечности стала для них внутренним законом. Таким, при котором человек и
в нужде не вырвет кусок хлеба из чужого рта, а поделится своим. Под натиском
не поступится своими убеждениями, но, даже имея власть, будет далек от
мысли, что его мнение неоспоримо и обязательно для каждого.
Но таких людей здесь, судя по всему, мало. Впрочем, и это не повод
отчаиваться. Оружие создали такие же, как он, специалисты. Вряд ли они умней
его. А применили оружие и вовсе кретины, - не в житейском, конечно, смысле
этого слова. Опыт феодальных и религиозных монархий их ничему не научил;
опыт современных деспотий - тоже. Воистину, кого боги хотят погубить, того
они лишают разума. И нет тут никакой мистики: чем отчаянней барахтается
тонущий, тем верней он идет ко дну.
Прямо напротив окон был сквер. Час пенсионеров и влюбленных еще не
наступил, там безраздельно хозяйничали дети. Видны были их измазанные,
счастливые, иногда, наоборот, плачущие рожицы. Будь сейчас Полынову лет
двадцать, он, верно, чувствовал бы себя рыцарем, который незримо простер над
ними свой охраняющий щит. Рыцарем, который за них идет на бой со страшным
драконом. Полынову, однако, было уже далеко не двадцать, и красивые аналогии
не приходили ему на ум. Вид беспечно резвящихся детей просто положил ему на
душу новый груз, и он с тоской подумал, как много, невероятно много надо еще
сделать, чтобы детям всего мира ничто не угрожало.
Он с силой тряхнул головой. Надо действовать! Полынов перевел аппарат в
режим, при котором он отфильтровывал спенсы, и стал смотреть фильм. Теперь
ленты шли с нормальной скоростью, и просмотр только двух фильмов занял более
трех часов.
Ничего необыкновенного в фильмах не оказалось. Самые обычные,
рассчитанные на бездумное времяпрепровождение боевики. Типичные произведения
"массовой культуры": немного мелодрамы, много секса, выстрелы, погони,
убийства - все то, что волнует, тревожит, щекочет самые древние и властные
центры мозга, связанные с основными вопросами бытия всего живого -
размножением, борьбой и смертью. Вызванные этими фильмами эмоции в принципе
с одинаковой силой могли бы действовать и на человека, и на червя, потому
что они адресовались тому общему, что их объединяет.
Но поскольку фильмы делались все-таки для людей, то пища давалась и
высшему сознанию. "Все очень просто, и чем проще, тем лучше", - вот,
собственно, и вся идея. Благородные герои действовали очень правильно и
очень прямолинейно; злодеи - неправильно, но тоже прямолинейно; истина
доказывалась кулаком; на любой вопрос немедленно давался четкий ответ; вот
черное, а вот белое, и вообще солнце вращается вокруг Земли, а чтобы
убедиться в этом, достаточно взглянуть на небо.
Глупо, но увлекательно, приятно и утешительно.
Полынов устало потянулся в кресле. С фильмами все ясно. Они собирают
миллионные аудитории, и, значит, более всего пригодны для роли
ракеты-носителя, которая выводит в сознание миллионов спенс-программу
внушения. Увы, еще не разгаданную программу.
В дверь тихонько постучали.
- Войдите! - крикнул Полынов.
Вошел Бизи. Его взгляд был красноречивей слов.
- Пока нет ничего конкретного, - угрюмо сказал Полынов. - Какие новости
у вас?
- Все тихо, даже бабуины присмирели. Расследование обстоятельств гибели
Лесса подтвердило, что это не слепая месть. Преступники пока не обнаружены.
Мальчик с факелом, кстати, уцелел. Он ранен, обожжен, но вне опасности.
- Спасибо, Бизи.
- Еще одна деталь.
- Какая?
- Отобранные вами фильмы отличаются от других тем, что они поступили в
продажу и были разрекламированы почти в одно и то же время.
- Прекрасно, все сходится. Кто их двинул на рынок?
- Выясняем.
- Понятно. Хотите совет?
- Охотно его приму.
- Если правительство немедленно обратится к народу, скажет, что
происходит и почему, то крайние, разрушительные последствия диверсии будут
предотвращены.
Бизи коротко хмыкнул.
- Простите меня, но это несерьезный разговор.
- Так я и думал, - грустно сказал Полынов.
- Нет, вы просто не понимаете! Возбуждение общественного мнения без
достаточных на то оснований, престиж правительства, международный скандал...
- Но это пока единственное надежное средство борьбы.
- Невозможно, невозможно!
Конечно, невозможно, подумал Полынов. И даже если было бы возможно, то
успех определялся бы тем, верит ли народ правительству или, зная, что ему
давно и изощренно лгут, махнул на все рукой. Что посеял, то и пожнешь.
- Мы очень надеемся на вас, - сказал Бизи. - Что у вас запланировано?
- Несколько часов сна.
- Но... Впрочем, понимаю. Да, да, конечно! Вы намерены вернуться в
отель?
- Допустим.
- Не стоило бы, - Бизи покачал головой.
- Почему?
- Я где-то читал, что ученые, когда они увлечены, спят на лабораторных
столах. Мы все вам приготовили, и постель, уверяю вас, там мягче, чем
лабораторный стол. Туда, если хотите, мы перенесем все ваши аппараты.
- А если без шуток?
- В отеле трудней наладить охрану.
- Неужели вы думаете?..
- Убрали же Лесса. Противник без сомнения знает, где вы. И, конечно,
понимает, чем вы заняты.
- Значит, если я пойду в отель...
- Это глупо.
- И все же...
- Нет, нет, ни в коем случае!
- Иначе говоря, я арестован?
- Господь с вами! Но разве мужество и опрометчивость одно и то же?
- Вы уверены, что здесь безопасней?
- Здесь вы в полной безопасности.
- Я бы этого не сказал.
- Что вы имеете в виду?
- Только то, что ваши сотрудники такие же, как все, люди. Что, скорей
всего, и они подверглись воздействию.
- Чепуха! Я отобрал самых надежных. Тех, кому я доверяю, как самому
себе.
- Вот как! Интересно, какая у вас гарантия, что и вам не внушена некая
программа?
Глаза Бизи медленно расширились. Внезапно он успокоился.
- Нет, - сказал он твердо. - Если вы правильно определили метод
воздействия, то нет. Я уже забыл, когда последний раз смотрел стерео. Просто
некогда было. Но хорошо, что вы меня предупредили. Я отберу тех, кто...
- В общем, это не имеет большого значения, - устало сказал Полынов. -
Приказ разделаться со мной не мог быть вложен в программу. И не
беспокойтесь, я остаюсь здесь. Просто потому, что жаль тратить время на
переезды.
- Слава богу! А то вы меня перепугали. Но... Вы полагаете, что в "час
X" мои же собственные сотрудники способны...
- Конечно! Я вам об этом уже целый час толкую.
Заснул Полынов не сразу. Он размышлял, казалось бы, совсем о
постороннем. Не о том, что было сегодня и может случиться завтра. Словно
издалека он всматривался и в неукротимое движение жизни, чья предыстория
клубилась в тумане миллиардолетий. Он видел тот изначальный сгусток
примитивной, в бешеном взрыве ширящейся плазмы, из которого постепенно
возникало все - неисчислимое разнообразие галактик, звезд, планет, минералов
этих планет. Самой жизни, которая на новых витках всемирной спирали медленно
развернулась в цепи биологических молекул, сплелась в нити, жгуты и сростки.
Так же постепенно она обрела форму одноклеточных, а затем, все ускоряясь,
форму многоклеточных, чем далее, тем более сложных существ. И, наконец,
вспыхнула разумом! Тут снова сработала пружина скачка, - так молниеносно,
что от сохи к реактору планетолета человека метнуло прежде, чем он успел
опомниться.
Но и это лишь начало новой, неведомой спирали. Самое начало, ибо
неграмотных в мире и сейчас куда больше, чем мыслителей. Ибо большая часть
человечества только освобождается от тысячелетнего рабства, невежества,
религиозного обожествления денежных и прочих идолов. Все, что сделано и
достигнуто, лишь первый проблеск подлинного ума человечества, который едва
проснулся, едва осознает себя, свои возможности и цели. Уже не свинцовый
сон, но и не вполне явь; не свобода, хотя уже и не рабство; рассвет, когда
ночь еще не ушла, а день еще не настал. А сколько уже сделано! И как мало
сделано по сравнению с тем, что надо сделать.
Конец старого закона и начало нового. Правнук, внук, а то и сын раба
садится за пульт завода-автомата. Вчерашний крестьянин озирает уже не
сельский двор, а просторы солнечной системы. Космонавт на Марсе шепчет
благодарственную молитву, автор которой был убежден, что Земля покоится на
трех китах. А советские коллеги этого благочестивого космопроходца, любуясь
величием марсианского Никс Олимпика, этой вершины вершин, на отдыхе
обсуждают чисто практические проблемы воспитания коммунистического сознания.
Ах, если бы только в этом была вся сложность и противоречивость!
Вверх, вверх подталкивает тебя разум, вперед и выше. Всеобщая
талантливость стала уже не мечтой, даже не целью, а жизненной потребностью,
как некогда общая грамотность. А эта необходимость тянет за собой требование
духовной свободы, атмосферы благородства человеческих отношений, ибо любая
другая обстановка для талантливого человека удушлива. Звание "гомо сапиенс"
человек присвоил себе, быть может, загодя, но прозорливо. Так можно ли
сломать тенденцию?
Можно, ответил себе Полынов. В том и беда, что можно. Даже если бы
человечество было щепкой в потоке, то и в потоке бывают заводи, куда сносит
щепку и где она остается навсегда. Но человечество не щепка в русле
эволюции. Это животные - щепки, а мы, люди, - нет. Мы создали для плавания
корабль с могучими машинами и пусть еще несовершенными средствами навигации.
Мы можем плыть, куда хотим, хоть вдоль, хоть поперек течения. Но у руля
схватились и те, кто, зорко видя будущее, хотят взять курс к счастью всех и
каждого, и те, кого волнует благополучие одних лишь пассажиров первого
класса. А фарватер так узок, что неточный поворот руля может швырнуть
корабль на скалы. Этого, положим, никто не хочет, но непоправимое может
произойти и случайно. А еще есть очень соблазнительные заводи... Зачем мне,
хозяину, расставаться с предприятием, мне, чиновнику, с креслом, мне,
пастырю, с кафедрой? Ради какой цели, какой выгоды?
Пока есть классы, есть и классовая борьба, и об этом нельзя забывать.
Старые и не умирающие слова, потому что за ними - реальность.
Замкнутое, застывшее, жестко регламентированное муравьиное общество, -
и такое возможно. Очень удобное для правящей элиты общество. Опробовано
множество раз - иезуитами в Парагвае, богдыханами в Китае, фашистами в
Европе. Что душно в таком обществе, что оно слабеет от застоя, что народ,
чем дальше, тем сильней его ненавидит, - все это для верхушки терпимо, лишь
бы оно держалось. Плохо для нее другое. То, что все такого рода попытки
кончались взрывом, революцией, распадом, гибелью элиты. Вот если бы обратить
в заводь сразу весь мир...
Раньше не было всемогущей техники, теперь она есть, может, попробуем? И
плевать, в конце концов, на далекую перспективу - единожды живем.,
Психология временщиков, она многое объясняет.
А ведь такой попытки следовало ждать. Глобальной, решительной, чтобы
сразу и навсегда. Быть может, вот-вот начнется последнее полигонное
испытание.
Конечно, затея провалится. Окончится крахом, даже если поначалу ей
будет сопутствовать успех. Потому что сразу возникнут новые проблемы, от
которых никуда не деться. Значит, придется изобретать, что-то срочно
менять, - прогресс, изгнанный в дверь, проникнет через окно. Но сколько
будет страданий и горя!
А потому этого нельзя допустить здесь и сейчас. Завтра тоже будет не
поздно, ибо бой дадут уже не одиночки, а народы и страны, но искра - это
искра, а пожар - это пожар. И потому первым делом надо как следует
отдохнуть.
Полынов отвернулся от светлого прямоугольника окна, за которым ни на
секунду не замирал ровный, как дыхание, шум большого города. Он слышал его
всего несколько минут; умение вызывать сон, когда надо, не подвело его и на
этот раз.
Сновидения, однако, были Полынову не подконтрольны. Снилось же ему
нечто невразумительное и мерзкое. Сначала он увидел Гитлера, который,
неловко прижимая к кителю, держал на руках новорожденного младенца, и этот
ребенок был его, Гитлера, отпрыском. Лицо Гитлера было слащаво-умиленным,
длинным мокрым языком он лизал щеку ребенка. Затем он отдал его кому-то,
кого, как это часто бывает в сновидениях, не было видно. Отдал и двинулся к
какой-то тусклой портьере. И тут поле сновидения сузилось настолько, что в
нем остались лишь башмаки Гитлера, крупные, чудовищные, похожие на копыта,
башмаки.
Поле сновидения, расширяясь, захватило штанины брюк Гитлера, и эти
штанины, не исчезая вполне, стали зеленовато-прозрачными; словно
рентгеновским зрением Полынов увидел то, от чего во сне захолонуло сердце:
под тканью не было плоти! Была ясно очерчивающая тело тускло-прозрачная
кожа, и была кость с кровавыми прожилками на ней, а меж ними ничего не было.
Впрочем, не совсем так: сзади кость была кое-где прикрыта мясом.
Сами копытоподобные ботинки не просветились, белесые кости ног двигали
их мелким шаркающим шагом. А брюки таяли все выше и выше, и тело тоже - до
поясницы.
Затянутое в мундир туловище фюрера держалось на костяке и
зеленовато-просвечивающей коже. "Как же он не разваливается?" - цепенея от
тошнотворного ужаса, подумал Полынов - и проснулся.
Сердце бешено колотилось. Перед глазами был мрак незнакомой комнаты.
Обычно память о сновидении, вызванное им чувство, яркое в первые секунды
пробуждения, исчезает, как дыхание на стекле. Шли, однако, минуты, Полынов
лежал, собираясь с мыслями, а рентгеновский призрак все еще не тускнел.
Вскочив, Полынов нажал выключатель. Яркий свет озарил комнату. Все было
холодным, опустошенным и резким, как это случается глухой ночью после
внезапного пробуждения.
Взгляд на часы убедил, однако, что нет еще и полуночи.
Полынов торопливо стал одеваться. Голова была ясной, но в душе еще жил
кошмар, сердце выстукивало тревожную дробь, и рука не сразу попала в рукав
куртки, чего с Полыновым никогда не бывало. Он справился с мимолетным
затруднением, шагнул к двери - и замер.
Фильм не был для спенсов ракетоносителем!
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг