Голованов посмотрел на секретаря:
- Все совестно мне... Как же это я тогда так прошляпил?
- Что такое?
У Голованова глаза заблестели горечью и тревогой:
- Сами посудите. Я забыть не могу про Башметова-то. Стоит он тогда у
окна неподвижно, прямо скульптура какая-то... Помню, муха уж в окно улетела,
а в мастерской, слышу, "тик-тик", будто будильник. А у гада правый локоть
вот этак, вот этак...
- Ну?
Голованов сжал кулаки:
- Мне бы его тогда за лапу цап - и с поличным... Эх, прошляпил я тогда,
Константин Иванович! С тех пор покою не нахожу. Товарищам в глаза не совсем
удобно даже смотреть, честное слово!
Подошел Груздев. Секретарь кивнул ему головой:
- Слыхали, Владимир Федорович? Из-за трусливой душонки, из-за негодяя
никак не может успокоиться ваш помощник.
Груздев покачал головой:
- Я Ваню понимаю.
Константин Иванович положил руку на крепкое плечо комсомольца:
- Можешь успокоиться, товарищ Голованов. Ты хоть и горячился тогда, но
вел правильную линию. Если припомнишь, в тот день, как ты мне заявил о своих
подозрениях, пришел ко мне приятель из Наркомвнудела тоже с предупреждением.
Взяли мы кого надо под наблюдение. Длинноносый, которого ты заприметил у
завода, оказался действительно вредный человек. Это хитрый и потому вдвойне
опасный враг. Он забрал в руки Башметова, запугал его. А у Башметова
оказалась душонка мелкая, ничтожная. Вот вражьи семена и дали всходы...
Очень ясно вдруг представил себе Голованов, как на опытном поле сорный
чертополох пытался заглушить пшеницу и как потом пришлось заново
перепахивать поле, выжигать сорные травы... И "Урожай" при втором опыте
прошел замечательно.
Голованов с жадностью слушал секретаря партколлектива.
- Этот Башметов должен был немедленно заявить кому следует о наглых
предложениях фашиста-диверсанта, а вместо этого он стал колебаться и
якшаться с ним. А началось с самых невинных пустяков...
- Интересно! - заволновался Груздев.
- И поучительно. Началось у них с почтовых марок.
Коллекционеры-любители. Сначала редкостные марки собирали, разные там
"Борнео" и "Целебесы". Потом этот самый Любитель втянул Башметова в
переписку с заграницей, в "обмен коллекциями". А на самом деле - марки эти
были шифр.
- Как?! - воскликнул Голованов.
- Ну, уж подробностей рассказать я тебе не сумею. Но, во всяком случае,
все эти фашистские штучки были раскрыты нашими прозорливыми товарищами.
Разгадали они, что переписка велась не словами, а марками. Надо было только
переписывающимся знать секретный код. Марка такая-то означает то-то. Если
ее, как бы по ошибке, наклеить чуть наискось, это уже означает иное...
- А от переписки с заграницей перешли к прямому шпионажу и диверсиям, -
вмешался в разговор Груздев. - Мерзавец систематически фотографировал через
окно мастерской, что делалось у наших ангаров. И часть этих снимков Любителю
удалось переправить своим хозяевам.
У Голованова гневно сжались кулаки:
- Это-то я и прозевал! Все хотел на разговоре его изловить. А он моим
ротозейством пользовался, чтобы к окну пробраться...
Константин Иванович заметил с удовлетворением:
- Шпиону ничего важного заснять не удалось. Теперь об этом и вам
сказать можно.
- Не удалось?
Константин Иванович утвердительно кивнул головой.
- Испытание моделей мы тогда же перенесли на другой аэродром. А из
пятого ангара нарочно кой-когда выводили дефектные экземпляры, ста-арые, из
складов доставали. Перехитрили мы любителя фотографии.
Голованов с восторгом посмотрел на секретаря:
- Вы все знаете, Константин Иванович!
Звягин хитро улыбнулся:
- Теперь и вам, Иван Васильевич, нужно знать кое о чем. Вам не казалось
странным, что товарищ Груздев стал что-то мало бывать на заводе?
Голованов смутился:
- Да... то есть нет... Я не понимаю.
Груздев тоже улыбнулся. Потом стал простым и серьезным, взял Голованова
под руку:
- Видите ли, Ваня, есть одна такая лаборатория, номерная, недавно
организована. Я руковожу ее работами. Туда подбирают людей только сугубо
проверенных. Вот мы с Константином Ивановичем и решили привлечь к работе и
вас.
Тот подтвердил:
- Обязательно.
Начало
Война не пришла с пышностью торжественных объявлений и традиционных
мобилизаций, как это бывало раньше. Она грянула ночью, тихой осенней ночью,
когда серые облачка ленивыми лохмотьями тянулись по прохладному небу, когда
над городом моросил мелкий, прыскающий дождь, когда звезды мирно подмигивали
в просветах разорванных туманящихся высот, когда озябшая луна, сгорбившись,
проковыляла по краю дальнего холма и свалилась за темную кайму перелеска, а
петухи по деревням только еще готовились прокричать в последний
предрассветный час.
В городах еще не звучали утренние гудки. На заводах заканчивали работу
ночные смены. Раньше трамваи, троллейбусы и такси только еще готовились к
выезду из своих депо и гаражей. Люди еще спали в теплых постелях. И лишь
редкие огоньки загорались в жилищах тех, кому надо вставать очень рано.
Ротационные машины типографий гудели, выбрасывая экземпляры газет, остро
пахнущие краской. Выпускающие в редакциях, окончив работу, докуривали
последнюю папиросу. На столах перед ними лежали не успевшие высохнуть
гранки, исчерканные красным карандашом и чернильными закорючками ночных
корректоров. Черные буквы ночных телеграмм кричали:
"Мятежники продолжают расстрелы безоружных рабочих!"
"Зверская расправа с пленными антифашистами!"
"Премьер Франции вылетел в Женеву!"
"Англия проектирует созыв особой подготовительно-совещательной
комиссии по вопросам процедуры юридического обоснования повой нейтральной
зоны!"
"Пожар в Сан-Диосе!"
"Тайные склады оружия в тихоокеанских портах!"
"Таинственное исчезновение туземных деревень близ Тоа-Фека!"
А в воздухе, готовясь растерзать на куски Центральную Европу, уже
кружились фашистские самолеты. Они ждали сигнала к войне. От момента схваток
их отделяли не дни и часы, а минуты или, может быть, секунды.
Условный сигнал по радио не взбудоражил эфира. Передавалась самая
невинная на первый взгляд метеорологическая сводка. Но это был сигнал:
"Над Центральной Европой - сплошной туман!"
Летчик целится через окошко внизу самолета, тянет ручку
бомбосбрасывателя. Натягиваются тросы, освобождаются крепления, которые
поддерживают подвешенную под самолетом бомбу. Эта начиненная мелинитом
громадная узкомордая гильза летит сначала плашмя, боком, потом выпрямляется.
В хвосте бомбы начинает вертеться стабилизатор - пропеллер-вертушка, который
не позволяет авиабомбе менять в воздухе своего стоячего положения,
заставляет ее лететь острой, хищной мордой вниз. Бешено крутится вертушка,
визжит, свистит пронзительным, отвратительным свистом. И чем ближе к земле,
тем свист тоньше и злее.
А внизу, на земле, мирные люди еще спят, еще не успели досмотреть своих
утренних предрассветных снов.
За одни сутки война изменила лицо Центральной Европы. Ночью города
погрузились в черную тьму. Вокруг крупных центров выросли линии воздушных
заграждений. Центры маскировались хитрыми переплетами ложных сооружений.
Линии, краски, контуры были призваны на службу, чтобы обманывать воздушных
противников-наблюдателей.
С утра над городами тянулись покровы маскировочных дымов. Люди выходили
из жилищ с противогазами наготове. Эфир превратился в хаос встречных шифров.
По земле протянулись бесконечные провода полевых телефонов. Вдоль линий
фронтов выстроились танки, моторизованные пушки, гаубицы, минометы. Людей не
было видно. Они сидели в бронированных убежищах, готовясь управлять по радио
механизмами сверхдредноутных танков.
Ночью небо бороздилось тысячами прожекторов. Поднимали к небу свои
металлические уши специальные звукоулавливатели, прислушивались к
настороженной тьме, - не летит ли где самолет? Зенитные пушки, сдвоенные и
счетверенные пулеметы противовоздушной обороны глядели вверх черными
отверстиями дул зорко и тяжело. Высоко над землей кружились, как мухи,
самолеты-истребители. Они свирепо схватывались в поединках, и на землю
сваливались обгорелые остатки летательных аппаратов. Эскадрильи тяжелых
бомбовозов шли на прорыв воздушных заграждений противников, и оглушительные
взрывы тревожили сумрачную тишину ночи.
Лопались фосфорные бомбы. Клубы едкого непроницаемого дыма стлались над
землей. Ночь пронизывалась летящими во все стороны кусочками горящего
желтого фосфора. Они жгли, ранили, ослепляли и душили. Взрывались бензиновые
цистерны. И когда песком пытались тушить эти дьявольские огни - начинали
дубасить зенитные орудия, а пулеметы стрекотать непрерывными очередями,
будто гигантские цикады. И в этом небывалом гуле тонул треск и шум домов,
разваливавшихся под ударами авиабомб. Багровое зарево пожаров вздымалось к
небу.
Раннее утреннее солнце блеснуло тонким лучом из-за дымных развалин,
невинно отражаясь в осколках стекла. Оно осветило черные отряды смертельных
птиц, несущих мирному населению боевой груз.
В тихих переулках бедных рабочих окраин с глухим ворчаньем начали
рваться новые химические бомбы. Они струили новый, никому доселе не
известный отравляющий газ. Приятный сладковатый запах стлался по улицам,
проникал во все щели и закоулки бедных комнат, тонко и легко раздражая
ноздри вдыхавших. И этот запах был так приятен, что хотелось дышать шире и
глубже, хотелось вдыхать этот аромат больше и сильнее. Противогаз казался
смешным и ненужным. Вдохнувшие сначала чувствовали себя бодро и радостно.
Приходило такое хорошее настроение, как будто каждый выпил по бокалу
вкусного шампанского. Вот наступает приятное опьянение. Глаза слипаются от
легкой усталости, но надо дышать, дышать во что бы то ни стало. Дайте
дышать... Дайте воздуха!..
"Рабочие! Трудящиеся! Народы всех стран!
Без формального объявления войны международный фашизм напал на
мирные народы, на советские и демократические республики. Полчища фашистов
топчут чужую землю, разрушают города и селения, убивают женщин и детей,
заливают мирные страны кровью лучших сыновей народа. На глазах у всего мира
совершается гнусное преступление при благосклонном попустительстве различных
комитетов по невмешательству.
Братья по классу! Сомкнитесь в единый фронт всех рабочих, крепите
народный фронт всех трудящихся, чтобы покончить с поджигателем войны -
проклятым фашизмом. Выступайте против тех, кто срывает ваше единство в
интересах классового врага. Гоните из ваших рядов агентов фашизма -
троцкистов, дезорганизаторов и вредителей рабочего движения, лютых врагов
народного фронта, подлых провокаторов войны.
Трудящиеся всего мира!
Ярость фашистских поджигателей войны направлена против великой
страны социализма потому, что СССР является величайшим оплотом мира,
культуры и свободы всех народов.
Капитализм изжил свой век. Он является препятствием человеческому
прогрессу и должен быть свергнут. Только революционное свержение
капитализма, замена его социализмом положат конец эксплоатации человека
человеком и войнам.
Рабочие! Трудящиеся! Народы всех стран!
Объединяйтесь против смертельного врага человечества - против
фашизма. Он может чинить свои злодеяния лишь благодаря вашей распыленности.
Ваше единство будет его могилой. Вперед - во имя социализма, уже победившего
на одной шестой части земного шара!
Долой фашизм и войну!
За единство рабочего класса!
За народный фронт, против фашизма и войны!
За победу социализма во всем мире!"
Ночная птица
В камере стояла прозрачная синева. Ущербленная луна заглядывала в
окошко под потолком. Гуров сидел на шершавом полу, прислонившись спиной к
сырой стене, и тщетно пытался заснуть, чтобы восстановить силы. Но мысли
назойливо мешали забыться: "Что случилось? Почему кругом такая паника?
Неужели война? Где же дорогой товарищ Лебедев? Надо было нам сразу
выбираться, как только попали на сушу. А теперь вот какая канитель
получилась..."
Штурман ни на минуту не сомневался, что он будет свободен. Надо только
придумать выход. Если же самому не удастся выбраться из этого мешка, то
поможет Лебедев, помогут товарищи. Народный фронт существует и в тылу
противника. Пусть фашистская лапа шевелит когтями, но товарищи где-то
близко, родные и милые...
Внезапно луна пропала. Сделалось темно, будто в погребе, потом чуть
посветлело. На фоне окна, освещенного скупым лунным отсветом, Гуров увидал
силуэт человеческой головы. Окно слабо скрипнуло и распахнулось.
- Камрад, - услыхал Гуров сверху осторожный шопот и вскочил на ноги:
- Ну? Кто?
По лицу неожиданно задело что-то жесткое, неприятно поцарапало лицо.
"Фу, дьявол!" хотел было закричать Гуров, но поймал рукою конец шершавой
крепкой веревки и сообразил, что делать.
- Мерси, камрад, - пробормотал он радостным шопотом. - Держи там
крепче.
По всем физкультурным правилам Гуров подтянулся на веревке, добрался до
подоконника, осторожно высунулся. Увидал: под окном стоит человек,
растопырив руки, как бы желая помочь Гурову спрыгнуть.
На секунду мелькнула мысль: "Провокация?" По сейчас же подумал: "А
впрочем, хуже не будет..."
Гуров спрыгнул вниз.
При свете луны, ковылявшей где-то по кромке облака, он увидал лицо
человека и задрожал от внутренней хорошей радости. Этот человек был одним из
тех, кто любил слушать гуровскую музыку. На светлошафранном лице человека
штурман увидал серьезное выражение озабоченности и понял, что медлить
нельзя.
Человек сказал несколько слов, которых Гуров не понял. Но человек
настойчиво показывал рукой в сторону, и это штурман понял так: "Надо итти
туда".
В воздухе по-осеннему стыла странная, жутко пустая тишина. Приземистые
бараки, окруженные низким забором, казались приплюснутыми к земле. Неверный
свет ущербленной луны придавал всем очертаниям какой-то фантастический
характер.
Человек лег на землю. То же самое проделал Гуров, почувствовав под
руками холодную грязь. Они поползли к забору, влезли, как в барсучью нору, в
какую-то дыру. Ползли долго, прижимая лица почти вплотную к земле. Боевым
чутьем угадывал Гуров над своим затылком металлический шелест проволочных
заграждений. Так, ползком на локтях и на коленках, добрались они до опушки
леса и очутились среди жестких хвойных кустарников.
Какой-то другой человек подполз к ним сбоку, прошептал Гурову на ухо
отчетливо, будто караульный пароль:
- Коммунизмус.
Трепет охватил все тело штурмана, слова от неожиданности путались на
языке. Хотелось сказать многое, но прошептал в ответ коротко, как лозунг:
- Рот фронт.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг