Сергей Михайлович Беляев
Десятая планета
I
Двадцатого октября 1956 года к вечеру погода окончательно испортилась.
Над зданиями Главного астрономического института нависли серые низкие
облака. Холодная изморось легким полупрозрачным туманом стояла за окнами
директорского кабинета.
Михаил Сергеевич позвонил домой, чтобы его не ждали к ужину, мягко
положил трубку и подошел к окну. Он слышал сердитые завывания осеннего
ветра, несшиеся со взморья. Туман сгущался. Несколько дождевых капель
ударили в стекло и лениво поползли влажными струйками.
Михаил Сергеевич аккуратно задернул тяжелые бархатные портьеры на обоих
окнах кабинета.
Сегодня он решил поработать здесь.
Было заведено, что ровно в 23.45 дежурный ассистент, войдя в кабинет,
докладывает, что подано авто.
Этого порядка Михаил Сергеевич держался уже семь лет и гордился этим,
считая, что педантичность в житейских мелочах особенно нужна ему, чьи
астрономические вычисления всегда вызывали изумление и восторг изящной
четкостью формул.
Потолок с массивной бронзовой люстрой скрывался в полумраке, и лишь
приятный свет настольной лампы освещал письменный прибор и серебряный бювар
с надписью:
Дорогому другу и учителю директору ГАИ, академику М. С. Солнцеву от
любящих учеников и сотоварищей по работе. 1 мая 1952 г.
Академик любил работать вечерами за этим столом, когда хлопотливые
директорские обязанности за день выполнены, когда за окнами шуршит дождь, а
в кабинете все знакомо, привычно, уютно и любимая работа с особой силой
зовет к себе.
Академик опустился в кресло и нажал кнопку. Открылась дверь, и тонкая
фигура девушки показалась на пороге.
- Звали, Михаил Сергеевич?
- Да, - ответил академик, стараясь разглядеть лицо девушки.
Мягко ступая по пушистому ковру, она приблизилась к столу.
- А, - приветливо сказал академик, - сегодня дежурный ассистент вы,
Татьяна Юрьевна? Мой телефон переведите к себе. Я буду работать, как всегда,
до без четверти двенадцать. Кто дежурный в вестибюле?
- Вахтер Яковлев...
- Скажите ему, чтоб ко мне никого не пропускать. Если что-нибудь
важное, то пусть он сначала позвонит вам, а вы уж сами разберитесь. Если
позвонит из Физического института Ларион Петрович, то соедините со мной
немедленно.
- Слушаю, Михаил Сергеевич.
- Кажется, все... Ах, да... Если у вас на плитке вскипел чайник, то,
пожалуйста, принесите, благодетельница, чашку чая...
- С удовольствием, - улыбнулась ассистентка.
Если Солнцев назвал "благодетельницей", то, значит, он в хорошем
настроении и дежурство обещает быть спокойным. А то бывает, что Солнцев
вдруг среди ночи даст срочное задание, перебудит всех дежурных, усадит за
сложные вычисления, и потом наутро в ГАИ начнутся шутливые разговоры, что
"начальство изволило капризничать".
Через минуту чашка чая, от которой шел ароматный пар, была поставлена
на стол. Академик поблагодарил ассистентку и добавил:
- Я могу заработаться и забыть. Поэтому, как всегда, войдите сюда ровно
в двадцать три сорок пять и на помните.
- Будьте покойны, Михаил Сергеевич. Точно в двадцать три сорок пять.
Академик кивком головы отпустил ассистентку. Она бесшумно вышла, плотно
затворив за собою тяжелую дубовую дверь.
Академик Солнцев любил астрономию и гордился тем, что она старше всех
остальных естественных наук. В школьные годы рассказ учителя о строении
вселенной произвел на Михаила Сергеевича потрясающее впечатление, а в
университетскую обсерваторию, где находился телескоп, он впервые вошел с
чувством благоговения. Теперь, когда его работы о строении, движении и
развитии звездных систем получили всеобщее признание, он считал своей
обязанностью делиться знаниями с молодежью. Он неустанно повторял в
популярных книгах, что знакомство с астрономией обязательно для каждого, кто
хочет расширить свой умственный кругозор и уяснить себе положение человека
во вселенной.
Сегодня академику надо было написать для популярного журнала очерк "Что
мы знаем о солнечной системе?" Ему хотелось начать заочную беседу с
молодежью возможно теплее и оригинальнее. Он знал чарующую силу поэтических
строф, и книги любимых стихов всегда были у него под рукой. Развернув книгу
чешского поэта Болеслава Люченека, он прочитал строчки, которые ему
нравились:
Я - мечтатель. Отлично помню, как однажды
Увидал я город, которого достигнуть
Желал я долго, страстно...
В долине он лежал, таинственный и скрытый.
Но башен острия внезапно
Блеснули предо мной вдали
Сквозь облака, разорванные солнцем.
Туман сгустился сноса скоро,
И город, тьмой объятый, вдруг
Исчез навеки. Прощай! Я рад, что хоть на миг
Увидел я тебя.
Академик вздохнул, начал писать и скоро всецело погрузился в работу. Он
писал, что науке известно девять больших планет и около двух тысяч малых,
называемых астероидами. Все эти небесные тела вращаются в ту же сторону, в
какую вращается Солнце.
"Размеры планет, - писал ученый, - ничтожно малы в сравнении с Солнцем
и расстояниями, которые их разделяют. Представим себе наше Солнце
уменьшенным до размеров вишни. Тогда наши планеты оказались бы мельчайшими
пылинками. Пылинку Землю пришлось бы поместить от вишни Солнца на расстоянии
метра, а пылинку - девятую планету Плутон на 40 метров. Если мы захотим в
том же масштабе показать расстояние от Солнца до ближайшей звезды, то вторую
вишню нам придется поместить на расстоянии 270 километров от первой..."
Погрузившись в свои мысли, академик не сразу сообразил, что за окном
слышатся какие-то странные звуки: как будто джаз, настраивая инструменты,
приближается к самым стеклам.
- Что такое? - пробормотал академик.
Сунув карандаш в карман, он шагнул к окну и раздвинул портьеры. Густая
тьма казалась черной, будто стекла нарочно замазали чернилами. Академик
приблизил лицо к холодному стеклу. В то же мгновение ослепительный свет, как
молниеносный бриллиантовый поток метеоров, на секунду озарил то, что было
скрыто непроглядной тьмой.
Как в солнечный полдень, совершенно ясно увидал академик знакомый
институтский двор и величественное здание обсерватории с широким куполом,
вершины оголенных деревьев и внизу за ними неповторимые очертания родного
города. Тут же, под самым окном, увидал он влажный асфальт площадки, часть
подъезда и зеленоватый силуэт маленькой сигарообразной автомашины. И снова
все погрузилось во тьму. Ошеломленный неожиданностью, академик отшатнулся и
закрыл портьеры. Он сделал усилие, чтобы овладеть собой, и медленно
расправил странно застывшие пальцы. Хронометр показывал одиннадцать часов
сорок четыре минуты.
За спиной академика растворилась дверь, и кто-то вошел в кабинет.
- Это вы, Татьяна Юрьевна? - спросил академик, не оборачиваясь. Он был
еще во власти пережитого волнения.
- Нет. Это я, - ответил незнакомый голос.
Академик быстро обернулся.
- Кто? Кто вы?
В полумраке кабинета, слабым контуром вырисовываясь на фоне двери,
стоял стройный, высокий человек.
II
- Простите, - произнес вошедший вежливо. - Здесь ужасно темно.
Немудрено, что вы меня не узнали, Михаил Сергеевич. Это я, Юра.
Вероятно, человек повернул выключатель, потому что свет люстры озарил
кабинет и красивые отсветы заиграли на шкафах красного дерева и на гравюрах.
- Я Юра, ваш ученик... Добрый вечер, - поклонился человек и улыбнулся
молодой конфузливой улыбкой.
Академик раскрыл руки в широком приветственном жесте.
- Юрочка? - воскликнул он. - Вы? Юрий Кичигин? Лучший из моего
аспирантского созвездия 1941 года?
Они обменялись крепким рукопожатием. Академик, взволнованный
неожиданным визитом, суетился, не зная, куда лучше усадить дорогого гостя.
- Каким образом? Сразу, как космический вихрь! А, признаться, я вас и
любил за ваши порывы. Мне всегда казалось, что ваш жизненный путь описывает
очень интересную параболу в пространстве и времени. Ну, милый Юриссимус,
садитесь в кресло и повествуйте. Как вы молодо выглядите, удивительно...
Да, Юра совсем не изменился. На его таком милом и знакомом лице не было
ни одной морщинки. У Юры был такой же, как и раньше, безукоризненный пробор,
крахмальный воротничок был повязан тем же синеватым галстуком в полоску, а
серый изящный костюм был давно знаком академику.
Юра самым вежливым образом подождал, пока академик первый опустился в
глубокое кожаное кресло около шкафа, и потом тоже сел.
Академик видел, что темные глаза Юры смотрят него с каким-то особым
выраженном надежды и просьбы, и произнес:
- Повествуйте...
Юра поправил галстук.
- Меня привело сюда чрезвычайное обстоятельство. Я к вам с большой
просьбой...
Академик нетерпеливо повернулся в кресле.
- Любую вашу просьбу выполню, но сначала расскажите, где вы пропадали.
Только подумать!.. Я с Кичигиным вожусь как с будущим преемником по кафедре.
За сочинение по теории звездных потоков Кичигин получает золотую медаль.
Вдруг мысли Кичигина начинают описывать какую-то сложнейшую параболу, и он
придумывает новую гипотезу[1] происхождения планетной системы. А потом,
разбив вдребезги теории Джинса, Ресселя и Эдингтона[2], Кичигин вдруг
внезапно исчезает, даже толком не объяснив никому куда... То ли на Памир, то
ли в Тибет...
- Я все время был на Алтае, - скромно ответил Юра.
- Хорош, нечего сказать! - усмехнулся академик. - В отшельники
записался? В мечтатели? А я без вас тут, как без правой руки. Надо было
восстанавливать обсерваторию. Проклятая немчура подсобные помещения
взорвала, инструментарий разграбила... И такие негодяи - библиотечными
документами печки топили!.. В здании, где ваша лаборатория была, помните,
рядом с меридианным кругом, гитлеровские обезьяны, чорт[3] их побери,
устроили не то свинарник, не то конюшню...
- Знаю, - отозвался Юра.
- Но мы за эти годы времени не теряли. Завтра покажу вам, чего мы тут
настроили. Ахнете...
- Я ведь тоже строил, только в другом месте. О моей поездке на Алтай я
не имел тогда права особенно распространяться. Алтайская высокогорная
обсерватория построена мною. Вы, конечно, читали мои статьи... Профессор
Кричигин...
- Что? - изумился академик. - Кричигин? Переменили фамилию?
- Да. Вернее, уточнил правописание, исправил ошибку паспортиста. Мой
отец носил фамилию Кричигин. Только после войны и узнал о его геройской
смерти на фронте, и я... вы понимаете...
Полузакрыв глаза, академик вспоминал:
- Да, да... Я статьи ваши читал, но не одобрил. Вы не только
мечтатель - вы фантазер. Вижу, вы сейчас мне скажете, как и тогда, на
экзамене, что в каждой гипотезе имеется элемент фантазии. Элемент,
благодетель, а не основа. Нюанс, а не корень!.. Ну, да ладно, теперь слушаю
вас, профессор.
Академик превратился во внимательного слушателя. Юра заговорил
несколько взволнованно:
- Время страшно дорого, я очень спешил к вам и поэтому буду краток. Я
не видался с вами ровно пятнадцать лет. Вы тоже, дорогой учитель, ничуть не
изменились.
- Э, - отозвался академик, - мне накануне следующего новолуния стукнет
шестьдесят первый. А вам, простите, сколько?
- Тридцать пятый... Вы правы, Михаил Сергеевич, за последние годы жизнь
моя описала не столько, пожалуй, параболу, сколько довольно сложную
замкнутую кривую второго порядка, если выражаться математически. Я увлекся
происхождением планетной системы и нашел возможным объяснить все
исключительно внутренними процессами, происходившими в солнечном ядре, когда
этот желтый карлик был пульсирующим гигантом, подобным любой из Цефеид[4].
Но моя замкнутая, естественно, пошла к противоположной точке...
- К поляре? - счел необходимым вставить академик. Разговор начинал ему
нравиться. Он любил математическую образность в речах астрономов.
- Совершенно верно. Когда грозные статьи профессоров из обсерватории
Маунт-Вилсон разнесли меня в пух и прах, я не успокоился, даже не обиделся.
Я стал искать новых доказательств своей правоты. Пришлось на Алтае засесть
за проверку законов небесной механики.
- О! - развел руками академик. - Вы что же, на самого Ньютона восстали?
Против закона всемирного тяготения? Ну, знаете... Впрочем, продолжайте... Я
сейчас с вами разделаюсь...
Юра слегка пожал плечами:
- Пожалуйста... Тщательное углубление в законы, которые нам кажутся
вечными, убедило меня, что гений Ньютона прав на отрезок времени,
исчисляемый лишь сотней миллионов лет. Впрочем, главное не в этом. Скажу
только, что некоторые плодотворные мысли у меня явились, когда законы
небесной механики я начал прилагать к физике атома. Это позволило мне теперь
притти и к некоторым практическим выводам...
- Гм! Конкретно? - буркнул академик. - Интересная поляра, - добавил он
насмешливо.
- Вы знаете, что в астрономии есть несколько случаев, когда движения
светил, вычисленные совершенно точно по правилам классической небесной
механики, не совпадают с данными точнейших же наблюдений. Не совпадают...
Возьмем известную комету Энке. Изменения в ее движении загадочны. Почему?
- А вы не знаете? - засмеялся академик, чувствуя легкое раздражение. -
Потрудитесь взять вот из этого шкафа, третья полка слева, астрономический
календарь и посмотрите. Там черным по белому напечатаны поправки к
вычислениям...
- Я помню все поправки наизусть, - усмехнулся и Юра. - Но мне думается,
что цифры поправок являются лишь отражением неизвестного пока физического
факта, который мы обязаны узнать.
- Ага, - с деланным мрачным спокойствием произнес академик, вынимая
носовой платок и вытирая внезапно вспотевший лоб. - Вы, Юрочка, еретик!
Сейчас вы мне напомните планету Меркурий...
- Да, - кивнул головой Юра. - Почему эллипс, по которому движется
Меркурий, ближайшая к Солнцу планета, поворачивается на большой оси слишком
быстро? Почему каждый год надо делать бесконечные поправки? Ну да, все
полагают или полагали, что это ускорение вызывается притяжением неизвестной
планеты, еще более близкой к Солнцу, чем Меркурий. Но даже тридцать тысяч
фотоснимков обсерваторий всего мира не обнаружили ни малейшего намека на
такую планету. Сотни астрономов обшарили телескопами всю небесную сферу и
нигде не нашли. Они и не могли найти ее...
- Потому что ее не существует, - окончательно раздражаясь, пробурчал
академик.
- Совсем не потому, - деликатно возразил Юра. - Десятая большая планета
в нашей солнечной системе существует.
III
Этого академик не мог выдержать. Он вскочил с кресла.
- Да вы что, смеетесь надо мною? Каждый школьник знает, что вокруг
Солнца обращается девять больших планет. Девять, уважаемый профессор!
И он стал считать по пальцам:
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг