Игорь Николаевич Белогруд, Александр Всеволодович Климов.
Продавец попугаев
Февраль прохватывал морозцем и бросал на город пригоршни сухого
колючего снега.
Птичий рынок, укутанный сугробами, продуваемый метелью, курился дымками
и зазывал криками продавцов. Походные примусы, спиртовки шипели, как
проколотые шины, а вокруг них, выставив вперед руки цвета вареной колбасы,
толпились заиндевелые дядьки в разномастных овчинных тулупах. Сизые носы
простуженно втягивали воздух, в усах блестел водяной бисер.
У дверей магазина "Рыболов-спортсмен" молоденький милиционер, в
скрипящей портупее, отчитывал подпольного торговца поплавками.
Старик-поплавочник сгибался, поминутно стаскивая с головы облезлый собачий
треух.
Никита Николаевич обогнул шумную компанию рыночных завсегдатаев,
споривших о каком-то загадочном "розеншницеле", и уткнулся в одинокого
продавца экзотических рыбок.
Аквариум примерз к лотку, косячок меченосцев, впавших в летаргический
сон, алыми ромбиками повис у дна. Продавец-садист хрустел яблоком и читал
газету. Иногда он отвлекался от событий дня и толстым негнущимся пальцем
проламывал ледок, затягивающий поверхность воды. Завидев потенциального
клиента, он выплюнул косточку и прохрипел:
- Мужик! Купи рыбок. Хороший подарок детям.
Никита Николаевич крепче прижал футляр со скрипкой к груди и прибавил
шагу. Детей у него не было. Он вообще не понимал, зачем завернул на
заснеженный Птичий рынок. Он просто шел домой с субботней репетиции, в
кармане лежала честно заработанная зарплата. Спешить было некуда, в голове
носились обрывки мелодий, напоминавших, что, несмотря ни на что, жизнь
прекрасна и свежа, как ядреный февральский день. Тут-то и подвернулся
веселый, суматошный рынок.
С полчаса походив между засыпанными снежной крупой прилавками, Никита
Николаевич почувствовал, что замерз. Шапка-пирожок не грела, металлическая
оправа очков покрылась инеем и холодила переносицу. Ноги, не спрашивая
разрешения, сами двинулись к выходу. Продавцы суставчатых рубиновых мотылей
стрельнули в скрипача наметанным взглядом и отвернулись, выискивая в толпе
толстых рыболовов-зимников с ящиками на плечах.
У облупившихся некогда зеленых ворот собралась внушительная толпа
зевак. Откуда-то из ее дышащих паром недр неслись истошные вопли: "Дурак!
Дуррр-р-рак!!!"
Повинуясь любопытству, Никита Николаевич пробрался через лес нейлоновых
и драповых спин и оказался на крохотном пятачке истоптанного раскисшего
снега. Посреди него, поставив ногу на древний фибровый чемоданчик, стоял
высокий небритый мужчина в белом свитере и телогрейке. Кроличья шапка,
лишенная подвязок, трамплинами откинула свои ослиные уши. В правой руке
мужчина держал дымящуюся папиросу, а на вытянутой левой у него сидел
огромный белоснежный попугай с хохолком и в красных штанах. Птица, раскрыв
страшный изогнутый клюв, откидывала голову назад и, напирая на букву "р",
орала:
- Дуррр-р-рак! Попка - дурррак!
Зеваки смеялись, им было очень весело. Задние ряды нажимали и
вытягивали шеи.
- Спокойно, товарищи! Без ажиотажа! - сдерживал натиск мужчина в
телогрейке. - Раздавите!
Попугай вдруг прекратил ругаться и отчетливо сказал:
- Ррр-р-разойдись! А то гранату брошу!
Гул и смех мгновенно стихли. Воспользовавшись паузой, мужчина закричал:
- Граждане! Купите попугая! Уникальная птица. Разговаривает на шести
языках! Яша, изобрази!
Яша кивнул хохолком и резко защебетал по-немецки. Затем он сходу
перескочил на французский, прошелся по каким-то древним мертвым языкам и
закончил монолог бодрым "О"кей" и подмаргиванием правым глазом. Зеваки были
покорены, они явно не владели иностранными языками.
- Сколько просишь? - послышалось из толпы. Продавец назвал цифру, и
любители говорящих попугаев загрустили.
- А что он еще умеет? - спросила кругленькая женщина в лохматой
афганской дубленке, стоявшая в первом ряду под руку с солидным лоснящимся
мужчиной.
- Все, что угодно! - дерзко ответил владелец чудо-птицы. - Угадывает
мысли, предсказывает будущее, дает советы...
- Ой! - вскрикнула дама. - Пусть он тогда предскажет, когда моему мужу
зарплату прибавят. А то уже год обещают.
Попугай Яша поднял крыло, добиваясь тишины, пристально посмотрел на
внезапно покрасневшего мужа и замогильным голосом изрек:
- Сударыня! Вашему супругу уже шесть месяцев как увеличили оклад. Лицо
сударыни закаменело. Она крепко взяла мужа за локоть и повела к выходу.
Толпа расступилась. Яша привстал на цыпочки, провожая долгим грустным
взглядом женщину, узнавшую будущее, и ее половину. Народ, посмотрев на
попугая-ясновидца с опаской, начал потихоньку расходиться.
- Эх, Яша! - сокрушенно пробормотал продавец, и попугай виновато развел
крыльями. - Музыкант, может ты купишь? Он у меня и в нотах разбирается!
"Куплю!" - вдруг подумал Никита Николаевич и полез за деньгами.
- Вам как: так или в газетку завернуть? - сразу засуетился продавец.
Уши его лихой шапки покачивались часто и радостно.
- А он того - не замерзнет? - робко спросил скрипач, принимая
завернутую в "вечерку" птицу. Страница с программой телевидения лопнула, и
из трещины выглядывал черный любопытный глаз.
- Не замерзнет, привычный. Двести лет на севере живет, - успокоил
продавец, сунув деньги в карман и, подхватив чемоданчик, быстро заскользил к
дверям рыночной забегаловки.
С того памятного февральского дня размеренная жизнь Никиты Николаевича
рухнула. Его тихая холостяцкая квартирка наполнилась хлопаньем крыльев,
выкриками на живых и мертвых языках, предсказываниями будущего и чтением
мыслей. Яшка прочно вписался в интерьер, захватив в безраздельное владение
фальшивую хрустальную люстру и верхние этажи книжных полок.
Через месяц музыкант уже не мог представить, как это он умудрился
двадцать лет прожить в трясине тихого одиночества. Ему начало казаться, что
попугай жил в его квартире всегда. Птица, хоть и страдала многословием, была
прекрасным собеседником и заставила Никиту Николаевича навсегда забыть скуку
серых тягучих вечеров.
Иногда они вместе сочиняли музыку. Музыкант наигрывал на рояле, а Яшка,
зажав в клюве фломастер, наносил на нотный стан длинные вереницы червячков.
К Никите Николаевичу зачастили гости. У него вдруг объявилась масса
друзей детства, однокашников, дальних родственников и почитательниц таланта.
Яша открывал гостям будущее, развлекал анекдотами, а иногда, устав от
шумихи или обидевшись на какого-нибудь дурака-родственника, забирался на
люстру и на все попытки вытащить его оттуда отругивался по-гречески.
Теперь в доме часто звучал смех, шуршанье вечерних платьев, звон
посуды... Никита Николаевич преобразился. Он приобрел уверенность и как-то с
удивлением обнаружил, что неравнодушен к одной из почитательниц.
И вдруг все кончилось. Веселье, шум, запах духов - все исчезло в одно
мгновение, будто перегорели пробки.
Яшка, весь день просидевший на люстре, спустился на пол, подошел к
хозяину, сказал "О"кей" и умер. Умер сразу, без конвульсий. Даже белые веки
не успели затянуть стеклянные бусины глаз.
И сразу навалилось одиночество, серое, пыльное, мягкое, но с крепкими
когтями и бездонной пастью. Исчезли, словно растаяли в воздухе,
друзья-приведения и любвеобильные дамы-миражи. Стало горько и стыдно от
сознания, что и нужен-то им был вовсе не Никита Николаевич, а его уникальный
попугай, вокруг которого так модно вращаться.
Музыкант загрустил, стал забывать бриться и чистить шляпу. Его перевели
в третьи скрипки, но он, казалось, этого даже не заметил. Злые языки
утверждали, что он начал прикладываться к рюмочке, но это, конечно, было
неправдой.
На Птичьем рынке он дежурил все выходные напролет. Его узнавали.
Веселые продавцы мотыля звали его "скрыпачом" и приглашали в долю. Никита
Николаевич рассеяно смотрел и некстати отвечал по-гречески. Он прекрасно
понимал, что чудо-попугаи не вылупляются сотнями, как в инкубаторе, но
ничего с собой поделать не мог и продолжал упорно ходить на Птичий рынок. Но
мужчина в свитере и телогрейке не появлялся. Иногда Никите Николаевичу
казалось, что его и не было никогда, а раз не было, то и ждать вроде бы
нечего, а то он начинал узнавать его в каждом встречном.
Вечерами, возвратившись в пустую и темную квартиру, музыкант первым
делом подходил к холодильнику и доставал из морозилки покрытую иголками инея
коробку. Под пластиковой помутневшей крышкой угадывались очертания Яшки.
Никита Николаевич никогда не открывал коробку, но каждой своей
клеточкой чувствовал, как слиплись и заледенели перышки, окаменело худое
тельце. Подержав коробку в руках, он нерешительно клал ее на место и тихо
закрывал дверь. Гасла желтая лампочка, и кухня погружалась в темноту.
Каждый день Никита Николаевич давал себе слово похоронить Яшу, и каждый
день откладывал. Похоронить близкое существо в одиночку - трудное испытание.
Это музыкант познал на себе.
Так прошел месяц. Отмороженные ноги, кашель, едкий папиросный дым,
ругань и насмешки слились в безысходность. А может - в летаргический сон,
когда единственной бодрствующей извилиной понимаешь, что и не живешь вовсе,
стараешься проснуться, но не можешь вырваться из липкого забытья.
Но настал день, и Никита Николаевич встретил продавца птиц.
Музыкант, как всегда, дежурил у старых облупившихся ворот. Был снова
февраль, взбивавший своею метлой стаи голубых снежинок. Торговый день не
задался, и редкие продавцы-полярники сворачивались, группируясь по
интересам.
Дверь рыночной блинной хлопала, выбрасывая облака сытного тумана и
довольных отобедавших посетителей. Желудок музыканта болезненно сократился.
В нем стало гулко и холодно, как в подвале. Никита Николаевич стряхнул с
себя снег и пошел к дверям.
Натопленная уютная блинная встретила его табачным облаком, в котором,
как изюм в манной каше, увязали простуженные голоса завсегдатаев.
- Скрыпач! - послышалось со всех сторон. - Загни чего-нибудь по-грецки.
Шнобиль-то отморозил! Варежкой разотри, а то к утру как баклажан станет. К
нам подходи, мигом согреем...
Никита Николаевич рассеянно кивал, стараясь пробраться к стойке. В
общем-то лотошники относились к нему с симпатией, справедливо полагая, что
без чудаков мир станет тусклым и неинтересным.
Голоса затихли, переключившись на "вуалехвостов", щеглов и какого-то
Ивана Загоруйко, умудрившегося всучить покупателю лайку вместо карликового
шпица.
У румяной буфетчицы Кати Никита Николаевич получил тарелочку со стопкой
дымящихся оладий, пробился через никотиновую завесу к окну и лоб в лоб
столкнулся с продавцом птиц.
- Здравствуйте... - выдавил он. - А я вас искал.
- Зачем? - буркнул мужчина, настороженно оглядывая помятую фигуру
Никиты Николаевича.
Торговец попугаями стоял, прислонившись к стене. Его правая нога удобно
опиралась на знакомый фибровый чемоданчик. За год белый свитер превратился в
серый, а скатавшаяся шерсть неопрятными шариками повисла на локтях и груди.
На столе громоздилась пирамида опустошенных тарелочек.
- Да вот... попугая я у вас год назад купил. Умер он.
- Ну а я тут при чем? - строго спросил продавец.
Никита Николаевич открыл было рот, но осекся, поразившись обыденности
мысли. Действительно, причем тут этот небритый мужчина? Чем он мог ему
помочь? И Яшка-то к нему, наверно, попал случайно. Может, даже ворованный
он...
- Ну а я тут при чем?! - уже с угрозой повторил свой вопрос продавец.
- Сдружились мы... Без Яшки я словно осиротел, - как-то по-детски
пожаловался Никита Николаевич. И вдруг его будто прорвало. Сначала смущаясь,
а потом от горя набравшись решимости, он высказал все, что накопилось в его
душе.
Взгляд продавца сначала оттаял, потом сделался затравленным и жалким,
как у пса, во время игры укусившего своего хозяина.
- Ох и сволочь же я! Подлец! - выдохнул он шепотом и ударил себя
кулаком в грудь. - Скольким людям жизнь искалечил!..
- Что вы! Вы же не виноваты, - подал голос Никита Николаевич.
- Что ты понимаешь, очкарик! - крикнул мужчина и снова ударил себя
кулаком. - Виноватее некуда! Ведь знал же, что больше года они не живут, и
все равно продавал!
Наконец он успокоился, оперся взглядом в пирамиду тарелок.
- Я сознаю, что моя просьба абсурдна, - пролепетал Никита Николаевич,
не понимая, что происходит. - Но... может быть у вас есть еще один такой
попугай? Я бы его купил. За любую цену.
Мужчина поднял голову и как-то странно посмотрел на музыканта:
- Попугая? Да грош цена всем моим попугаям! Впрочем...
Он нагнулся, подхватил свой видавший виды чемоданчик и с размаху бросил
его на подоконник. В фибровых недрах что-то лязгнуло и зазвенело. Продавец
щелкнул замками, откинул крышку и сказал:
- Если подойдет - бери! Даром отдаю! Может, хоть на душе полегчает.
Никита Николаевич склонился над чемоданом и ахнул. Между ручной дрелью
и обрезком ржавой трубы, вперемежку с гаечными и разводными ключами, лежал,
поджав лапки, роскошный красно-синий попугай.
- Ой! - сказал Никита Николаевич и уронил стакан с томатным соком.
Попугай стряхнул с себя напильник, оттолкнул крылом водопроводный кран
и, поднявшись во весь свой прекрасный рост, перелетел на стол.
- Привет! - деловито сказал он и оторвал загнутым клювом кусок оладьи.
- Все умеет: шесть языков, предсказания будущего, советы... - устало
проговорил мужчина и махнул рукой. - Хочешь - бери, только заранее
предупреждаю: цена всему этому - тьфу!
Он взял попугая за голову и повернул. Раздался хруст. Никита Николаевич
невольно закрыл глаза, а когда вновь открыл, увидел, что птица без признаков
жизни лежит на заляпанном соком столе. Перышки под крылом разъехались, как
на застежке-молнии, и в отверстии виднелась... путаница проводов,
радиодеталей, каких-то пружинок и зубчатых колесиков.
Со стороны могло показаться, что музыкант окаменел. Несколько раз он
пытался что-то сказать, но язык, вдруг сделавшись сухим и тяжелым,
отказывался служить. Наконец, приложив фантастические усилия, он выдавил:
- Яша... он тоже?
- Тоже, - сокрушенно вздохнул продавец и снова ударил себя в грудь.
- Как же это вы?
- Да вот так. Жизнь не удалась. С детства мечтал быть изобретателем или
ученым знаменитым, а судьба, она хвостом - да по губам. Восьмилетку не
закончил, закрутила нелегкая... А когда начал понимать, что к чему, было уже
поздно. И с семьей не повезло: женщины все какие-то жадные, ненасытные
попадались: неси, тащи, мало, давай!.. Может, и сам виноват, таких выбирал.
Как попугаев - чем разноцветнее, тем лучше. А фортуна снова штурвал
крутанула, да так, что вылетел я к черту с корабля. Об этом лучше не
вспоминать.
Мужчина замолчал, а рука его продолжала комкать белую бумажную
салфетку. И столько смысла было в этом молчании, что Никита Николаевич
ужаснулся: таким маленьким и незначительным показалось ему собственное горе.
А может, и не маленьким. Просто - люди все разные, и несчастны они тоже
по-разному.
- Ну а дальше? - тихо спросил он, нутром чуя, что утешение в данном
случае болезненно, как прикосновение к оголенной ране.
- Дальше? - мужчина очнулся. - А дальше - жизнь на колесах. То там, то
здесь. Места разные, а везде одинаково: своего-то не отыскал. Наконец осел
здесь. Слесарем-водопроводчиком работаю в институте одном. Занимаются там
кибернетическими устройствами. Хозяйство у них большое: в автоклавах
пластиковые оболочки растут, в синтезаторах кипятят искусственные мозги.
Служба точной механики - такого и у часовщика не увидишь! А я -
водопроводчиком в ночную смену: краны, трубы, ржавчина, грязь... И до того
мне обидно стало! Представь, у них даже кабинет есть: "Психодиагностика
РОБОТОВ"! А мне в душу кто-нибудь заглянул? Может, я не для разводных ключей
родился! Чем я хуже ихних болванов железных, которые и руками-то с трудом
двигают?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг