скрывал подступающий к самой дороге лес.
На санях ехали трое: ямщик - заросший по самые глаза черной бородой
здоровенный мужик, то и дело шмыгающий носом, рядом с ним молодой парень в
стрелецкой шапке и полушубке и подьячий, он лежал на свежей соломе, с
головой закутавшись волчьей полостью. С час назад сани отъехали от
близлежащего яма и теперь тащились к следующему, до которого было верст
тридцать.
Стрелец опасливо поглядывал на лесные заросли и не снимал ладони с
лежащего рядом мушкета.
- А что, не балуют в ваших местах лихие люди? - осторожно спросил он
ямщика.
Тот неопределенно мотнул головой.
- Бывает, - сказал он неохотно.
- Эх, служба, будь она неладна! - в сердцах сказал стрелец. - По эдаким
трущобам и косточек можно не собрать!
- Бог милует, - перекрестился ямщик, следом сотворил крестное знамение
и стрелец. Некоторое время ехали молча. Тишину нарушил ямщик.
- Слышь, - обратился он к своему попутчику, - куда это вас несет?
Тот некоторое время молчал, раздумывая, вступать в разговор или нет.
Потом покосился на закутанную фигуру.
- К воеводе пустозерскому подьячий едет, а я при нем для охраны.
- В Пустозерск, значит, - протянул ямщик, - далеко...
- Не говори! - сплюнул стрелец. - Сидел бы я дома, рядом с мамкой, да
видишь ты... - Он не договорил и угрюмо запахнул ворот полушубка.
- А за какой надобностью? - не отставал ямщик. Стрелец снова оглянулся
на спящего подьячего и прошептал:
- По государеву велению.
- Понятно, - сказал ямщик. Это сообщение и опасливый тон стрельца его,
казалось, не взволновали. Разговор прервался, но вскоре снова возобновился.
Первым не выдержал служивый.
- По важному государеву делу едем, - уже нормальным тоном сообщил он.
Ямщик молчал, ожидая продолжения.
- Подьячий-то бумагу важную везет, касаемо одного человека. Очень
важную!
- Что за человек? - полюбопытствовал ямщик.
- Ивашка Костромин, не слыхал? Ямщик отрицательно покачал головой.
- В Пустозерск сослан за волхвование и бесовские дела.
- Да ну? - удивился возница. - Неужели за колдовство?
- Точно, - подтвердил стрелец, - прелестные речи толковал, народ ими
смущал. Вот его туда и спровадили.
- Но если он колдун, то почему его в живых оставили? - усомнился
ямщик. - Царь-батюшка Алексей Михайлович страсть как не любит чародеев.
- Это верно, - важно согласился стрелец, - однако велика его милость,
не стал изничтожать колдуна.
- Чем же знаменит этогИвашка? - поинтересовался ямщик.
- Про то мне неведомо, - охотно продолжил стрелец, - но говорят, мог он
пророчества вещать, и все, что он рек, сбывалось.
- Вон что! - протянул ямщик.
- Надо сказать, - продолжал стрелец, - много людей ему верило. Да не
простых холопов, а и господ. С самим Никоном-патриархом близок был сей
Ивашка. За одним с ним столом едал да пивал. А Никон-де, говорят, его братом
величал.
- Но ведь патриарх-то в немилости у государя? - возразил ямщик. - В
Ферапонтовом монастыре ныне, простой чернец.
- Верно, - откликнулся стрелец. - Никон-то его и укатал в Пустозерск.
- А ты говоришь - братом его величал, что-то нитка в иголку не лезет?..
- Дослушай вначале, - прервал стрелец. - Сей Ивашка Костромин правду
рек, невзирая на чины, и Никону нарек, что осерчает на него государь; ну тот
и спровадил его в Пустозерск.
- Теперь, стало быть, опала снята, - догадался ямщик, - коли патриарх
сам в немилости, то быть твоему Ивашке на воле.
- Кто знает, - неопределенно проговорил стрелец и обернулся на
завозившегося под полостью подьячего.
На свет выглянула всклокоченная голова. Сонное лицо с жидкой бородкой
заозиралось по сторонам. Подьячий громко, с хрустом зевнул, потом посмотрел
на стрельца.
- Много ты, ГТетруха, болтаешь, - лениво сказал он. - Длинный язык до
добра не доведет.
- Что вы, Евлампий Харитонович, - оробев, забормотал Петруха.
- Все я слышал, - строго промолвил подьячий, - ну да ладно... Дорога
дальняя, а в дороге чего не наболтаешь. А Ивашку Костромина я знавал, -
неожиданно продолжил он. - И был сей Ивашка не просто шатало подзаборное, а
муж зело интересный.
Видя, что начальник не сердится, а сам не прочь продолжить разговор,
стрелец с любопытством посмотрел на подьячего, ожидая продолжения.
Насторожился и ямщик.
- Повстречал я его в приказе Тайных дел, где и теперь служу. Зашел
как-то под вечер в приказную избу, народу уж почти не было. Тут меня
приказной дьяк кличет: сбегай, мол, в кабак, возьми у целовальника склянку
орленой.
Что ж, мое дело поклониться и "ноги в руки", без этого нельзя. Приношу.
Садит он меня за стол, а за тем столом человек сидит. Одет просто, сразу и
не поймешь, из каких он.
- Знакомься, - говорит дьяк. Тут я впервые и услыхал имя - Иван
Костромин.
Налил дьяк себе и ему и меня не забыл. И разговор продолжился, будто
меня и нет. А рекли они об Украине, о Хмельницком, о поляках.
Понял я, что Костромин недавно оттуда прибыл. Я сижу, слушаю. А речи все
прелестнее становятся. Заговорили о ворожбе, коя на Украине процветает, о
том, что в Запорожье живет-де некий турчин. Сей турчин объявил, что грядет
конец света, и многие ему верят. Сильно меня эти речи смутили, хотел я было
встать да и уйти, но дьяк мне на плечо руку положил: сиди, мол. Тут я понял:
не просто так меня за стол посадили, а для свидетельства.
Много о чем они еще толковали, обо всем не расскажешь, а в конце беседы
Костромин впервые на меня взор бросил.
- Дай мне длань, Евлампий, - говорит. Я сунул ладошку.
Подержал он ее чуток, а потом и говорит: через полгода ты, Евлаша,
женишься на купеческой вдове, а еще через год родит она тебе двойню.
Я не знаю, что и сказать, смотреть мне на него дивно.
После мне дьяк говорит: "Все, о чем слышал, забудь, пока не напомню, а
про будущее, что он тебе рек, мотай на ус, его слово - железное". Так по его
словам и случилось: женился я на Домне Еремеевне, а после у меня двойня
появилась - мальчонка и девка. Ивашка-то затем сильно в гору пошел, но
вскорости и оступился.
- А в письме-то что? Которое вы везете в Пус-тозерск? - спросил ямщик.
- Сие мне неведомо, - отозвался подьячий, - но думаю, тот, кому надо,
снова о Костромине вспомнил.
Через неделю подьячий со стрельцом подкатили к дому воеводы в
Пустозерске. Тот выбежал на крыльцо, в такой глуши каждому новому человеку
рады. Провел он подьячего в горницу, взял у него письмо, сломал печать
государеву, стал читать. И видел подьячий, как по мере чтения серело у него
лицо.
- Знаешь ли ты, что в послании? - наконец спросил воевода.
Тот отрицательно покачал головой.
- Знаю только, что об Ивашке Костромине речь идет.
- Именно, - прошептал воевода. - Повелевает мне государь предать его
лютой смерти, сжечь на костре за волхвование, а ты, подьячий, коли с ним
знаком, должен убедиться, что царское повеление исполнено в точности, и о
сем доложить.
Подьячий вытаращил на него глаза.
- Ты! - закричал воевода. - Именно ты!!!
Поздно ночью на окраине Пустозерска, в старой полуразвалившейся халупе
теплилась лучина. За колченогим столом сидели Костромин и воевода. Разговор
заканчивался.
- Одно могу сказать тебе, Иван Захарович, - говорил воевода, - смерти я
твоей не желаю, беги!
- Куда же я зимой побегу? - тихо спросил Костромин. - Неведомо мне сие.
- Беги в стойбище к самоедам, там перезимуешь, а уж весной...
- А ты? - Костромин искоса посмотрел на воеводу. - Ведь и сам не в
милости, а коли узнают, что не исполнил царский приказ, не сносить тебе
головы. Не зря они своего человека прислали, чтобы убедиться, что все
исполнено.
Воевода понурился.
- Постой, - вскинулся Костромин, - а кого прислали?
Воевода назвал.
- Да ведь я его знаю!
- Ну и что? - хмуро спросил воевода.
- Я ему добро нагадал, может, и он мне добром отплатит?
- Крючок этот? Хотя попробовать можно. И все же, - сказал воевода,
продолжая прерванный разговор, - не понимаю я, как можно знать, что будет с
другими, и не знать ничего о себе.
- Сие и для меня тайна, - ответил Костро-мин, - плохо быть пророком,
но, видно, на все воля Божья. Не я выбирал себе такую судьбу, она выбрала
меня. С древних времен преследует таких, как я, злой рок, но не переводятся
провидцы. Глаголят правду на страх властителям, не ведая о часе своей
погибели. Поскольку, коли ведали бы, то малодушие проявляли. И истинное
предназначение свое на этом свете не исполняли.
Через пару дней на окраине городка пылал костер. Немногочисленные
горожане наблюдали, как корчится в огне тело. Тут же стояли воевода и
подьячий. Они молча смотрели на языки пламени.
- Ну вот и все, - сказал подьячий, когда на месте костра остались
только чадящие уголья. Воевода криво усмехнулся и пошел прочь.
Глава вторая
Тихореченск к началу восьмидесятых годов нынешнего столетия (а именно в
эти времена происходили интересующие нас события) представлял собой, в
общем-то, печальное зрелище. У человека, впервые побывавшего здесь,
складывалось именно такое мнение. Подобных городков на Святой Руси многие
сотни. Знавали они когда-то лучшие дни, давали стране кроме всего прочего и
личностей, которые составляли славу России. Но как-то пошли толки о "сонном
царстве", о "глуповцах" и "пошехонцах". В обеих столицах охотно подхватили
эти толки и всячески их приукрашивали. Столичному обывателю приятно было
сознавать, что во всех этих Торжках, Ка-лязинах, Чухломах живут почти
круглые идиоты, а мысль, что именно этими городишками сильны Петербург и
Москва, приходила в голову немногим.
Знаменитые выходцы из провинциальных городишек редко о них вспоминали.
"Сонное царство" вошло во все учебники как место, где гибнут и любовь, и
талант, и вообще все человеческое. Окончательный приговор вынес "великий
пролетарский писатель", заклеймивший провинцию в "Городке Окурове".
Обличение и высмеивание провинции дало уже в советское время причудливые
результаты. В сознании народа глубоко укоренились слова песенки из
телевизионного фильма "Приключения Буратино" о поле чудес...
- Это про нас, - поднимали палец вверх наиболее догадливые и радостно
хохотали.
До революции славился Тихореченск своими ярмарками, хлебными ссыпками и
богатыми купцами. Купцы не жалели для города денег. Построили гимназию и
коммерческое училище, зажгли "лампочку Ильича", провели телефон. Жили сами и
давали жить другим.
Конечно, не следует забывать, что они были классовые враги, толстопузые
выжиги. И телефоны ставили не ветеранам русско-турецкой войны, а самим себе.
Но началась революция, затем гражданская война - и им все припомнили.
"Не накормив, врага не наживешь", - гласит старая пословица. Тут как раз
выяснилось, что кормили плохо. И пустили купчишек на распыл. Кого в прямом
смысле, а кто ударился в бега. Такого страху большевики напустили своими
экс-проприациями, контрибуциями и ЧК, что некоторые тихореченские купцы
добежали аж до Австралии и только там дух перевели.
А что же Тихореченск? Наверное, облегченно вздохнули простые граждане,
освободившись от мироедов?
К сожалению, нет. Следом за купечеством и часть обывателей разбежалась
кто куда. Волны красных и белых накатывались на город не единожды. Летучие
матросские отряды приезжали наводить порядок. И, надо отметить, наводили так
лихо, что к 22-му году население города сократилось на две трети по
сравнению с благословенным 1913-м.
Лет семь простоял город почти пустой. Даже нэп прошел стороной. Однако в
конце двадцатых людей прибавилось. Началась коллективизация, следом
индустриализация, и пустые городские дома, служившие прибежищем крыс, стали
потихоньку наполняться.
В тридцатом году в Тихореченске началось строительство большого
элеватора. Жизнь, казалось, закипела. Но спустя семь лет дома снова начали
пустеть. Так и пошло с тех легендарных времен: то город наполняется, то
пустеет.
В войну население его увеличилось почти вдвое. Сюда были эвакуированы с
Украины два небольших заводика, разные мелкие предприятия и педагогический
институт.
Пятидесятые, а затем шестидесятые годы ничего нового городку не
принесли. Эвакуированные заводики превратились в "Сельхозтехнику",
педагогический институт - в училище. Появился и ветеринарный техникум. Жизнь
текла размеренно и спокойно.
Интересно, что многочисленные зигзаги истории страны практически не
изменили города. Каким он был в конце девятнадцатого века, таким, в
общем-то, и остался. Появилось, конечно, несколько современных домов и даже
вырос один девятиэтажный, называемый в народе "небоскребом", но старинные
постройки в городе преобладали. Да и городское начальство предпочитало
селиться в уютных особнячках, принадлежавших некогда купечеству.
Конечно, все пообветшало, без хозяйской руки подгнило и стерлось, но и
сейчас резной деревянный наличник, причудливая кладка или хобот старинной
водосточной трубы поражали свежий глаз. Город был живой кинодекорацией.
Казалось, нет здесь никаких тайн, все про всех известно, но было в
городе одно учреждение, постоянно вызывающее пересуды жителей. Разговоры о
нем были излюбленной темой горожан. Называлось это учреждение "Тихорецкая
психиатрическая лечебница".
Ну что тут особенного? Почти в каждом городе есть подобное заведение,
называющееся в просторечии психушкой или дурдомом. Однако тихореченская
лечебница не была простым дурдомом.
Когда-то здесь был монастырь, основанный все тем же Дядьковым. Правда,
не тем, который спрятал клад, а его дедом. Монастырь был небольшой, но
богатый. Шли сюда паломники из ближайших сел, шли горожане, не было тут
чудотворных икон, но монастырь славился своими целителями.
Молитвы исцеляли или просто знание народной медицины, но монахи
преуспели. Богатые вклады, далеко идущая слава - все это приумножало
известность не только монастыря, но и города. Перед самой революцией побывал
здесь знаменитый Бадмаев; хотя был он буддистом, но принят был настоятелем
не просто как равный, а как первый среди них.
Монастырь процветал, богател, но помешал все тот же 1917 год. Монахов
частью расстреляли, частью прогнали, обвинив в контрреволюции. Монастырь
долгое время стоял пустым, ветшая и разрушаясь. Однако в середине двадцатых
годов тут решено было организовать детскую колонию для беспризорных.
Своего Макаренко здесь не нашлось, заведующий и персонал прославились
только воровством и диким обращением с воспитанниками. Среди наказаний было
такое: воспитанники должны были сообща мочиться на провинившегося.
Естественно, подобный способ перевоспитания не находил благодарного отклика
в сердцах вчерашних беспризорников.
Посему в один прекрасный день директора зарезали, а колонию сожгли.
После этого закопченные стены на время обезлюдели. Но ненадолго.
Вскорости здесь была организована тюрьма.
"Церкви и тюрьмы сровняем с землей мы", - пелось в революционной песне.
Здесь то и другое было совмещено. В бывшем монастыре были крепкие стены,
глубокие подвалы, и скоро по городу поползли слухи, что за этими стенами
пребывают весьма известные личности. Шепотом называли фамилии.
Тюрьма довлела над городом. Попасть сюда работать считалось очень
престижным. Хороший паек, в годы войны бронь, да и вообще привилегированное
положение надзирателей и охранников делали службу в тюрьме желанной, но
почти недоступной. Редкий горожанин (да и то благодаря протекции) мог
получить тут место.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг