вернее, в большом зале, было почти темно, несмотря на горевшие факелы и
большую жаровню, полную пылающих углей. В помещении было несколько человек,
за невысоким столиком сидел худой человек в монашеской рясе и что-то писал.
Поодаль в высоком резном кресле развалился богато и вычурно одетый старец с
седой остроконечной бородкой. Тут же присутствовали два крупных грубых
человека в длинных фартуках. И наконец, к железным кольцам, вделанным в
кирпичную стену, был привязан мужчина лет сорока с длинными черными
волосами, слипшимися от пота и грязи. Красивое и волевое лицо его было
искажено страданием. Лицо было то же самое, которое появлялось на кафельном
полу.
Можно было понять, что перед ними камера пыток. Кроме того, было ясно,
что дело происходит не в России и отнюдь не в наше время, а лет триста,
четыреста назад.
Ни Тарасов, ни Кулик не были настолько сильны в истории, чтобы по
костюмам присутствующих определить место и время действия, несомненно
только, что монах - католический, а старик в кресле - какая-то важная
персона.
Уже потом, обсуждая увиденное, решили, что действие происходит в
Испании. Но в тот момент они не отрываясь следили за происходящим. Они,
казалось, находились совсем рядом с участниками действия.
Сидящий в кресле отдал какое-то приказание, слов не было слышно, можно
было только различить движение губ. Один из людей взял торчавший из жаровни
длинный раскаленный докрасна прут и поднес его к бедру привязанного к стене
мужчины. Лицо того исказилось гримасой боли, рот открылся до предела -
видимо, он кричал. Тело задергалось. По подбородку стекала струйка крови.
Старик в кресле что-то сказал. Палач убрал прут, и несчастный бессильно
повис на кольцах. Палач облил его водой, и тот пришел в себя. Старик стал
спрашивать пытаемого. Тот через силу отвечал. Монах усердно водил гусиным
пером.
Внезапно истерзанный плюнул в сторону старика. Тот даже не пошевелился.
Палач надел на голову несчастного какое-то приспособление, нечто вроде
обруча с винтом. Потом стал медленно закручивать винт. Глаза у пытаемого
были готовы выскочить из орбит. Он кричал не переставая. Кровавая пена
пузырилась на губах. Другой палач следил, чтобы истязаемый не потерял
сознание, держа перед его носом губку, пропитанную какой-то едкой жидкостью.
Казалось, что череп несчастного вот-вот треснет. Наконец старик махнул
рукой, и палач стал крутить винт в обратную сторону. Пытаемого снова окатили
водой, потом отвязали и бросили в угол на грязную солому.
Старик встал со своего кресла и подошел к нему, что-то спросил. Не
получив ответа, носком высокого ботфорта пошевелил голову человека, потом
резко повернулся и пошел к выходу. В эту минуту видение стало мутнеть,
расплываться и наконец исчезло.
Наблюдатели еще некоторое время постояли в темноте. Затем Тарасов
включил свет. Кафельный пол кухни был чист, и только на самой середине
виднелся кровавый отпечаток сапога.
Было далеко за полночь, когда исследователи уходили из злополучной
квартиры. Они молчали, подавленные увиденным, друг на друга старались не
смотреть и вообще вели себя так, как будто в доме находился покойник.
Все еще больше усложнилось. Никакого внятного объяснения случившемуся
они в тот момент дать не пытались.
И когда почти крадучись выбрались на улицу, в осеннюю стылую темень, то,
конечно, не заметили в одном из окон третьего этажа детское лицо. Ребенок
наблюдал за ними, вплотную прижавшись лицом к оконному стеклу и расплющив об
него нос. Он не мигая смотрел на две фигуры, быстрым шагом пересекающие
двор. И когда они попали в круг уличного фонаря, осветившего их мертвенным
светом, на лице ребенка появилась холодная улыбка.
7
Жила в уже известном нам доме номер тринадцать одна молодая женщина.
Звали ее Татьяна. А фамилия у нее была редкая - Недоспас. Была она хороша
собой - невысокая ладная фигурка, темные пушистые волосы, карие глаза,
приятное, открытое лицо. Но, присмотревшись к Татьяне, внимательный человек
замечал, что на этом приятном лице почти всегда присутствует выражение
тяжелой озабоченности. Это выражение, как маска, скрывало веселый и
общительный характер Татьяны. Оно, казалось, въелось в нее. Тому были
причины. Дело в том, что ее сын Станислав, или попросту Стас, был давно и
неизлечимо болен. Татьяна родила Стаса, когда ей было только восемнадцать
лет. Жила она тогда в областном центре, недавно закончила школу и училась на
втором курсе медицинского института.
И тут пришла любовь. Большая и настоящая, как казалось тогда Татьяне.
Банальная история с банальным окончанием, тысячи раз описанная в
литературе и показанная в кино. Но ей от этого было не легче. Отец ее
будущего ребенка, узнав о беременности, категорически потребовал сделать
аборт, и Татьяна, скрепя сердце, согласилась. Но оказалось, что поздно.
Узнали родители. Разразился скандал. Между тем обожаемый возлюбленный
оказался не готовым к женитьбе. Он так об этом и сказал отцу Татьяны. Дело
кончилось дракой, вернее, избиением молодого человека. Пострадал он изрядно
и даже попал в больницу. Отцу Татьяны грозило тюремное заключение за
нанесение тяжких телесных повреждений. Несостоявшийся зять готов был замять
дело в обмен на собственную свободу. Отец же ради любимой дочери был готов
сесть в тюрьму.
Дело принимало нешуточный оборот. Неизвестно, чем бы все кончилось, но
Татьяна проявила характер. Замуж идти она категорически отказалась, да,
откровенно говоря, ее особенно и не уговаривали.
Конфликт был улажен мирным путем, а вскоре раньше срока родился ребенок.
- Прокормим, - сухо сказал отец.
В глубине души Таня считала отца виновником всего происшедшего. Если бы
не его буйный нрав, тяжелые кулаки, все бы было по-другому. Ее бывший
возлюбленный несколько раз пытался увидеть сына, пробовал заговорить с ней
на улице, а один раз явился домой. На беду, дверь открыл отец, и все
повторилось. По правде сказать, никаких чувств к возлюбленному у Тани не
осталось. Все ее мысли были поглощены ребенком - мальчик рос слабым и
болезненным. Институт, конечно, пришлось оставить. Отец хоть и не попрекал
куском, но отношение его к дочери в корне изменилось. После этой истории он
поседел, стал сутулиться. С Таней почти не разговаривал. Буркнет два-три
слова... На внука и вовсе ни разу не взглянул. Мать втихомолку плакала, а
Татьяна при первом удобном случае решила уйти от родителей.
Такой случай представился. Как-то случайно узнала она, что в больницу
нового города Светлого требуются медсестры. Ребенку уже год, сидеть дома
невмоготу - и она решилась. Главврач, узнав, что Таня почти кончила два
курса мединститута, без колебаний принял ее на работу, пообещал квартиру, а
пока комнату в общежитии. Все вроде складывалось неплохо. Дома к ее решению
отнеслись без особого восторга, но и не удерживали. Отец был все так же
мрачен, однако помог перевезти в Светлый кое-какие вещи дочери и внука. Мать
пожила с ней неделю в общежитии, пока ребенок не был устроен в ясли, потом
уехала. И пошла самостоятельная жизнь.
В общежитии, конечно, не заскучаешь, кругом все кипит - кто поет, кто
пляшет, кто скандалит. Да и ребенок... Но Таня находилась как бы в вакууме.
Живая и общительная, она после всего случившегося замкнулась, ушла в себя.
Только Стасик и работа, больше для нее не существовало ничего. Вокруг нее,
молодой и привлекательной, замелькали поклонники, но, увы, ни один из них не
нашел того, что искал. Обжегшись на молоке, дуют на воду... На работе ее
быстро заметили и оценили. Очень аккуратная, добросовестная, переживающая
чужую боль, она, казалось, была создана для милосердия. А замкнутость... Ну
и что же, если это делу не мешает. Довольно быстро она получила и
однокомнатную квартиру в новом доме.
Тихо текла ее жизнь. Ребенокфос. Это был смышленый, хотя и тихий
мальчик, любивший играть в одиночку. Забьется в уголок и строит что-то из
кубиков. Бывало, подбежит какой-нибудь шустрый малец, разобьет, разрушит
построенное, расшвыряет кубики. Стасик драться не бросается, но и не плачет.
Соберет все и так же аккуратно и методично, как в первый раз, возобновляет
стройку. В четыре года он уже умел читать и считать до ста. Но в эти же
четыре года случилась с ним непоправимая беда. Как-то раз в детском саду
старшие ребята раскрутили его на карусели. Он стоял, крепко вцепившись
ручонками в поручни, и вдруг упал сначала на деревянный пол карусели, а
потом свалился на землю. Сначала думали, что он просто ушибся, но потом
заметили, что ребенок как-то странно дергается, закатил глаза, и изо рта
идет пена.
- Падучая... - с дрожью в голосе сказала старая нянечка.
Приехала "скорая", ребенка увезли. Когда мать, растрепанная и с лицом,
покрытым красными пятнами, прибежала в больницу и узнала диагноз, она упала
в обморок прямо тут же на холодный каменный пол.
Эпилепсия... Она, медик, хорошо знала страшный смысл этого слова.
"У ребенка нет будущего, - очнувшись, подумала она, - а значит, нет
будущего и у меня".
Болезнь сына полностью замкнула ее. Приступы случались не очень часто,
но, как всегда, неожиданно. Тогда окружающие, особенно дети, смотрели на
Стаса со страхом, смешанным с отвращением.
"Дергунчик" - прозвали его на улице, и прозвище крепко закрепилось за
ним. С большим трудом Татьяне удалось устроить его в обычную школу. Учителя,
а особенно некоторые родители были против подобного соседства рядом со
своими детьми. И хотя припадки случались крайне редко, тем не менее
отношение к нему в классе было настороженно-брезгливым. Постепенно мальчик
научился чувствовать приближение припадка и старался в такие минуты уйти
куда-нибудь, спрятаться. Именно это при эпилепсии особенно опасно, так как в
беспамятстве и при отсутствии помощи можно разбить голову, прикусить язык,
сильно покалечиться. Несколько раз со Стасом так и случалось. Учился он
неплохо, но как-то вяло, без взлетов. Учителя в основном жалели его, это
замечали товарищи но классу, и это еще больше отдаляло его от них. Замкнут
Стас был чрезвычайно. Он любил читать, но предпочитал сказки, страшные
истории и прочую подобную литературу. На улице почти не гулял, а сидел дома,
где или читал, или строил разные замки и играл в солдатиков.
Целыми днями он находился в одиночестве. И надо сказать, что дома
припадков с ним не случалось. Татьяна делала все возможное, чтобы вылечить
сына. Она изучала обширную литературу по эпилепсии. Почти каждый отпуск
возила ребенка к светилам психиатрии, однако эффект был нулевой.
- Неизлечим, - говорили ей светила, а она и сама знала это. Однако не
теряла надежды.
Кроме врачей, существовали всякие знахари, ворожеи, старички и старушки,
по слухам, вылечивающие от всех болезней. Они охотно брали деньги, а потом
что-то нашептывали над головой ребенка, давали разные сушеные травы,
какие-то бумажки с заговорами, которые нужно было носить в мешочке на шее.
Поговаривали эти "специалисты" и о нечистой силе, которая якобы
вселилась в мальчика. Татьяна с досадой отмахивалась от этих разговоров.
Узнав о несчастье с внуком, отец Татьяны стал присылать деньги, однако сам
не приехал ни разу, зато мать живала у нее месяцами. Она души не чаяла во
внуке. Однажды Татьяна узнала, что в областном центре, где-то на окраине,
живет бабка, которая лечит любые болезни, в том числе и падучую. Много
перевидала Татьяна подобных бабок, но надежды не теряла, решила попробовать
и на этот раз.
Стасу шел тогда десятый год.
Она довольно быстро нашла дом, где жила знахарка. Это была
подслеповатая, покосившаяся избушка, вросшая в землю по самые окна. Возле
дома на скамеечке сидела бабка - вся в черном.
- Здравствуйте, - поздоровалась Татьяна. Стас оказался у нее за спиной.
- Бывай здорова, голубка, - откликнулась старуха.
- А Пелагея Дмитриевна здесь живет?
- Это я и есть, - старуха пытливо посмотрела на Татьяну, - с чем
пожаловала?
Татьяна присела на лавочку и рассказала про свое горе.
- Ну-ка, Станислав, иди сюда. - Мальчик нехотя подошел. Старуха впилась
немигающим взглядом ему в глаза. Позже он рассказал матери, что под этим
взглядом ему казалось, будто он проваливается в какую-то пропасть.
- Ну что ж, - бабка повернулась к Татьяне, - пойдем в дом.
В чистой светлой комнате она попросила мальчика раздеться, осмотрела с
ног до головы. Потом отвела его в другую комнату и попросила посидеть там.
Он сел на стул и замер, будто застыл.
- А теперь раздевайся ты, - сказала она Татьяне.
- Зачем это? - Татьяна изумленно посмотрела на старуху.
- Так надо, - сказала та и посмотрела на нее так, что руки Татьяны
невольно взялись за подол платья. Интересное ощущение испытала она. Ей вдруг
показалось, что вернулась ее молодость: с таким же точно чувством и страхом,
стыдливостью и одновременно восторгом раздевалась она перед своим
возлюбленным.
Она десятки раз проходила медосмотры, где присутствовали врачи-мужчины,
но никогда не испытывала ничего подобного.
- Все снимать? - замирая, спросила она у старухи.
- Все, все.
Дрожащими руками сняла она белье.
- А ты справная бабенка, - усмехнувшись, сказала та, - не тяжело ли без
мужика обходиться?
Татьяна покраснела. "Откуда она знает?" - мелькнула мысль.
- Ну-ну, не красней, - бабка провела рукой по ее животу, - кожа-то вон,
прямо атласная, будто и не рожала.
Она принялась внимательно осматривать Татьяну, особенно обращая внимание
на родинки, а родинок на теле Татьяны было довольно много.
- Папиллом-то сколько, - неожиданно сказала старуха, и Татьяна снова
поразилась, услышав специальный термин из уст неграмотной бабки. - Это
нехорошо, - продолжала старуха, - ну ничего, я их уберу.
- Вы не меня лечите, - пролепетала Татьяна, - а сына моего.
- Дойдет очередь и до сына, - властно произнесла старуха. - А кроме
того, видела, наверное, как на дереве ветка сохнет - значит, дерево
больное... Не с него, с тебя начинать надо... А ну-ка повернись. - А это
что? - Она ткнула острым пальцем в бедро Татьяны .
Та вначале не поняла.
- Вы о чем?
- Что это у тебя за пятно?
Татьяна вспомнила, что на правой ягодице у нее коричневое родимое пятно,
по форме напоминающее паука. Она иногда рассматривала его в зеркало, и ей
даже казалось, что оно темнеет и... увеличивается. Будто паук расправляет
свои лапки.
- Паук на попе у тебя сидит, - подытожила старуха. - Дурной знак, очень
дурной, не отсюда ли все твои беды? Родинки-то я тебе сведу, а вот паука
согнать непросто. Ну, одевайся. Да не трясись ты, постой, платье не
надевай. - Она вышла, принесла баночку с какой-то мазью.
- Вот, будешь мазать свои родинки перед тем, как ложиться спать. Помажь
прямо сейчас.
Татьяна послушно исполнила приказание.
- Теперь можешь одеваться. Твои несчастья, - продолжала бабка, -
оттого, что ты жить как человек не хочешь. Живешь как улитка в раковине,
чуть что - замкнулась наглухо. Ты посмотри на себя, ты ведь как маков цвет,
а для кого цветешь? Найди себе человека хорошего и живи с ним в радости.
Внезапно Татьяна разрыдалась, она сбивчиво, захлебываясь от рыданий,
выкладывала бабке всю свою жизнь, а та гладила ее по голове и приговаривала:
- Ну-ну, не плачь, у тебя все образуется.
Наконец Татьяна успокоилась и еще прерывающимся от только что
закончившихся рыданий голосом спросила:
- А Стасик, где он?
- Не беспокойся, в соседней комнате сидит, с ним все хорошо. Ну вот,
успокоилась? Теперь слушай.
Я знаю, ты не веришь в колдовство. Однако так или иначе, ты отмечена
знаком. Черным знаком. Коли свести его, все должно перемениться. Но свести
его непросто. Нужно дождаться ночи на Иванов день, нынче он уже прошел. Так
вот, в ночь на Иванов день нужно забраться далеко в лес, в место, которое
выберешь заранее. Нужно, чтобы там росло много папоротника. Как стемнеет, -
а будет это часов около двенадцати, - нужно развести костер, потом раздеться
донага и прыгнуть три раза через этот костер, а потом сразу же сорвать
папоротник и хлестать себя что есть сил. А затем бежать домой. Будет очень
страшно, но главное - не оглядываться, иначе ничего не выйдет.
Теперь о сыне твоем. В его бедах есть и твоя вина, но не только твоя.
Где ты живешь? В Светлом?
Татьяна кивнула головой.
- Очень нехорошее место. Адом-то ваш небось на старом кладбище
построен?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг