Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
на чурбаке. - Да ну их, несерьезные разговоры. Трепотня голимая...  Я
вот об чем хочу вас спросить, пока тяти нет.  Вот  мне  восемнадцать,
девятнадцатый, мне еще в космонавты можно?
     "Вот. Дождался! А сколько, будет  этого  еще?  Вон  ребят  наших
прямо заездили вопросами да просьбами. Пенсионеры и те готовы  лететь
в космос, хоть поварами, хоть кучерами..."
     - Образование какое у тебя?
     - Пять.
     - Маловато. Представляешь ли ты себе наш труд?
     - Представляю. По телевизору видел, как вас,  горемыш-  ных,  на
качулях  и  на  этой  самой  центрифуге  мают,  и  как   в   одиночку
засаживают... Тяжело, конечно... разговорчивый если - совсем хана!..
     "Ну, этот сознательный. С этим я быстро слажу".
     - И это, Антон, не самое главное. Труд  каждодневный,  требующий
все силы: физические, умственные, духовные. Жить нужно  в  постоянном
напряжении, работать, работать, работать... Сила воли ой какая нужна!
Самодисциплина прежде всего!..
     Парень задумался, поскучнел.
     - Учиться, опять же... А я пять-то групп  мучил,  мучил!..  Отец
каждую декаду в поселок наезжал, жучил меня.  Видите,  какие  большие
ухи сделались, - доверительно показал Антошка ухо, приподняв шапку, -
за семь-то лет!
     - Так ты что, - рассмеялся космонавт. -  Семь  лет  свои  классы
одолевал?!
     - Восемь почти. На восьмом году науки отец меня домой уволок. Ох
и бузова-ал! "Раз ты, лоботряс,  лизуком  хочешь  жить,  ну,  значит,
легко и сладко, - пояснил Антон, - пила и топор тебе! Ломи! Тайги  на
тебя еще хватит!" Но я  его  надул!  -  хмыкнул  Антошка.  -  Он  мне
двуручку сулил, а я бензопилой овладел! На работу  я  зарный  -  валю
лесок.  -  Антон  неожиданно  прервался,  совершенно  другим   тоном,
деловито распорядился: - Приготовьте все, что  надо:  телеграммы  там
какие, сообщения. Сейчас тятя придет, и я на участок.
     Из пихтарника выкатился Захар Куприянович с  большим  мешком  за
спиной.
     - Живы-здоровы, Алек Митрич? - поинтересовался он. -  Не  уморил
частобайка-то трепотней?
     Антошка насупился. Лесник сбросил с плеч собачью  доху,  накинул
ее на Олега Дмитриевича, затем вытряхнул из мешка  подшитые  валенки,
осторожно надел их, сначала на поврежденную ногу космонавта, затем на
здоровую.  После  этого  достал   деревянную   баклажку,   опоясанную
берестой, поболтал ею и налил в кружку.
     - Чё мало льешь? Жалко? - вытянул шею  Антошка.  Отец  отстранил
его рукой с дороги и протянул кружку космонавту:
     - Ожги  маленько  нутро,  Алек  Митрич.  Ночь   надвигается,   -
настойчиво сказал он. - Потом уж  как  можешь.  -  И  пока  космонавт
отдыхивался, хватив несколько  глотков  чистого  спирту,  пока  жевал
теплое мясо, с краюшкой домашнего хлеба,  с  хрустящей  корочкой  (не
забыл старик!), Захар Куприянович наказывал Антошке, что и как делать
дальше.
     В блокноте, почти исписанном от корки до корки, Олег  Дмитриевич
быстро набросал несколько телеграмм, одну из них,  самую  краткую,  -
отцу.  Антошка  стоял  на  лыжах,  запоясанный,   подобранный,   ждал
нетерпеливо. Засунув бумажки под свитер, на грудь, и  заправив  шарф,
он пружинисто выдохнул:
     - Так я пошел! Я живчиком!..
     - Надежно ли документы-то  схоронил?  -  спросил  отец  я  начал
наказывать еще раз: - Значит, не дикуй, ладом дело спроворь.  Сообщи,
стало быть, номер лесничества, версту, квартал  в  точности  обрисуй.
Винтолет ежели прилетит, чтобы на  покос  садился.  Мы  туда  к  утре
перетаборимся... Все понял?
     - Да понял, понял!
     - Ты мордой-то не верти, а слушай,  когда  тебе  сурьезное  дело
поручают! - прикрикнул на него отец. - Может, ночью винтолет полетит,
дак огонь, скажи, на покосе будет. Ну, ступай!
     Антошка мотнул головой, свистнул разбойничьим манером и рванул с
места в карьер - только бус снежный закрутился!
     - Шураган! Холера! - Захар  Куприянович  ворчал  почти  сердито,
однако с плохо скрытой довольностью, а может, и  любовью.  -  Моя-то,
клушка-то: "Ах, господи! Ах, Боже мой! И что же  теперь  будет?!  Ах!
Ах!" - засуетилась, а сама не в ступ ногу. Горшок с  маслом  разбила.
Суда собиралась, да ход-то у ей затупился.  Капли  пьет.  Молока  вот
тебе послала. Горячее ишшо. - Лесник вынул из-под  телогрейки  вторую
флягу и протянул Олегу Дмитриевичу.
     Космонавт  отвинтил  крышку,  с  трепетным  удовольствием  выпил
томленного в русской печи молока.
     - Ах, спасибо.  Вот  спасибо!  Сеном  пахнет!  -  В  голове  его
маленько пошумливало и шаталось, сделалось ему тепло и радостно, -  А
вы-то? Вы ж не ели?
     - Обо мне не заботься, - махнул рукою лесник.  -  В  доху-то,  в
доху кутайся. Студеней к ночи сделалось.
     - Нет, мне тепло. Хорошо мне.  Вот,  Захар  Куприянович,  как  в
жизни бывает. Никогда я не знал вас,  а  теперь  вы  мне  как  родной
сделались. Помнить буду всю жизнь. Отцу расскажу...
     - Ладно, ладно, чего уж там... Свои люди,  -  Захар  Куприянович
смущенно моргал, глядя на темные кедрачи. - Не я, так другой,  пятый,
десятый... У нас в тайге закон  такой  издревле.  Тут  через  павшего
человека не переступят...
     Спустя  малое  время  Захар   Куприянович   укутал   космонавта,
сомлевшего от спирта и еды, в полушубок и доху, убеждая, что  поспать
нужно непременно - много забот и хлопот его ожидает, стало быть, надо
сил набраться.
     Размякший от доброй ласки, лежал космонавт возле костра,  глядел
в небо, засеянное звездами, как пашня нерадивым хозяином: где  густо,
где пусто, на мутно проступающие в глубинах  туманности,  по  которым
время от времени искрило, точно по снежному полю; на кругло катящуюся
из-за перевалов вечную  спутницу  влюбленных  и  поэтов,  соучастницу
свиданий и разлук,  губительницу  душ  темных  и  мятежных  -  воров,
каторжников, бродяг, покровительницу людей больных, особенно детишек,
которым так страшно оставаться в одиночестве и темноте.
     Такими же вот были в ту пору небо, звезды, луна,  когда  и  его,
космонавта, не было, когда человек и летать-то  еще  не  научился,  а
только-только  прозрел  и  не  мог  осмыслить  ни  себя,  ни  мир,  а
поклонялся   Богу,   как   покровителю.   Боясь   его    таинственной
беспредельности, приближая его к себе и  задаривая,  человек  населил
себе подобными, понятными божествами небеса. Но нет там богов. И луна
совсем  не  такая,   какою   видят   ее   влюбленные   и   поэты,   а
беспредельность, как сон, темна, глуха и непостижима.
     Стоило бы каждого человека хоть раз в одиночку послать  туда,  в
эту темень и пустоту, чтобы он почувствовал, как хорошо дома, как все
до удивления сообразно на земле, все создано для жизни и цветения. Но
человек почему-то сам,  своими  умными  руками  рвет,  разрушает  эту
сообразность, чтобы потом в муках воссоединить разорванную цепь жизни
или погибнуть.
     Олег Дмитриевич  смотрел  ввысь  совершенно  отстраненно,  будто
никогда и не бывал там. Вот приземлился и почувствовал себя учеником,
вернувшимся из городского интерната в родную деревенскую избу,  после
холода  забравшимся  на  русскую  печь.  Под  боком  твердая   земля,
совершенно во всем понятная: на земле этой растут деревья,  картошка,
хлеб, ягоды и грибы, по ней текут реки  и  речки,  плещутся  озера  и
моря, по ней бегают босиком дети и кричат чего  вздумается.  В  земле
этой лежит родная мать, множество солдат,  не  вернувшихся  с  войны,
спят  беспробудно  принявшие  преждевременную  смерть  космонавты   -
нынешние труженики Вселенной. И дорога земля  еще  и  той  неизбежной
печальной памятью, которая связывает живых и мертвых.
     А там ничего этого нет...
     "Не надо об этом думать. Не хочу!  Не  буду!"  -  приказал  себе
космонавт и вышколенно отключился от земной  яви,  но  он  чувствовал
возле  себя  человека,  близкого,  заботливого,  а  сквозь  сомкнутые
ресницы и плотно сжатые  веки  долго  еще  проникали  живые  и  яркие
проблески огня, дыхание вбирало запах кедровой хвои и разопревшего  в
костре дерева, отдающего сдобным тестом.
     Над ним стояла ночь, звонкая, студеная, и звезды роились в  небе
из края в край. Звезды,  которые  космонавт  видел  крупными,  этакие
сгустки мохнатого огня, порскающего яркими ошметками,  -  были  опять
привычно мелки и на привычных местах.  Мерцая  и  перемигиваясь,  они
роняли слабый, переменчивый свет на  землю,  на  космонавта,  сладко,
доверчиво посапывающего у костра. Оттопыренные полураскрытые губы его
обметала уже бороденка и усы, а под глазами залегла усталость.
     Жалея,  космонавта,   разморенного   сном,   Захар   Куприянович
осторожно разбудил его, когда  начало  отбеливать  небо  с  восточной
стороны.
     - Что снилось-то? Москва? Парад? Иль невеста?
     Космонавт  озирался  вокруг,  потирая  щеку,   наколотую   хвоей
лапника.
     - Не помню. Заспал, - зевая, слабо улыбнулся он.
     Щетина на лице Захара Куприяновича заметно  загустела,  и  волос
вроде бы толще сделался.  Глаза  лесника  провалились  глубже,  шапка
заиндевела от стойкого, всю тайгу утишившего морозца.
     - Измучились вы со мной, - покаянно сказал космонавт. Но  лесник
сделал вид, что не слышал его, и Олег Дмитриевич  прекратил  разговор
на эту  тему  -  есть  вещи,  о  которых  не  говорят  и  которые  не
обсуждаются.
     Солнце еще не поднялось из-за перевалов. Все  недвижно,  все  на
росстани ночи с утром. Сизые  кедры  обметаны  прозрачной  и  хрупкой
изморозью. Но с тех, что сомкнулись вокруг костра, капала сырь, и они
были темны. Сопки,  подрезанные  все  шире  разливающейся  желтенькой
зарицей, вдали уже начали остро обозначаться.
     Над  костром  булькал  котелок,   в   нем   пошевеливался   лист
брусничника, однотонно сипела в  огне  сырая  валежина.  Снег  вокруг
отемнился сажею.  Космонавт  шевельнул  ногой,  приступил  на  нее  и
ковыльнул к огню, протягивая руки.
     - Эдак, эдак, эть  два!  -  сказал  Захар  Куприянович  и  начал
подсмеиваться, он, мол, нисколь и не сомневался в том, что заживет до
свадьбы, то есть до парадного марша в Москве. Парад, мол, мертвого на
ноги  поставит,  а  уж  такого  молодца-офицера,  будто   задуманного
специально для парадов, и подавно!
     Подтрунивая легко, необидно, Захар Куприянович поливал из кружки
на руки космонавту. Велел и лицо умыть  -  нельзя,  чтоб  космический
брат зачуханный был! Что девки скажут?!
     "Нy и мужички-сибирячки! Все-то у них девки на уме!" - обмахивая
лицо холщовым рукотерником,  который  оказался  в  мешке  запасливого
лесника, улыбался космонавт. Потом они пили чай с  брусникой,  громко
причмокивая, - воля!
     - Здоров ты спать, паря! - потягивая чай из  кружки,  с  треском
руша кусок рафинада, насмешливо щурился Захар Куприянович. - Тебе  бы
в пожарники!
     - Не возьмут. Да я и не пойду - зарплата не та, - отшутился Олег
Дмитриевич. - Так я спал, так спал!..
     Все вокруг нравилось Олегу Дмитриевичу: и студеное утро, и жарко
нагоревший костер, и  чай  с  горьковато  напревшим  брусничником,  и
дядька этот, с виду только  ломовитый,  а  в  житье  -  просмешник  и
добряк.
     - Да-а, что верно, то верно - говорил  и  говорить  буду:  лучше
свово дома ничего нет милей на свете. По фронту знаю, - ворковал  он,
собирая манатки в мешок.
     И когда они шли к  покосу,  космонавт  светло  озирался  вокруг,
сбивал рукой снег с ветвей, наминал в горсть,  нюхал  и  даже  лизнул
украдкой, как мороженое. Остановился, послушал, как  ударила  в  лесу
первая синица, хотел  увидеть  белку,  уронившую  перед  ним  пустую,
дочиста выеденную шишку, но  не  увидел,  хотя  Захар  Куприянович  и
показывал туда, где она затаилась.
     Морозец отковал чистое и  звонкое  утро.  Оно  входило  в  тайгу
незаметно, но  уверенно.  Хмурая,  отчужденная  тайга,  расширяясь  с
каждой минутой, делалась прозористей и приветливей.
     Ближе к покосу пошла урёма  -  высокое  разнотравье,  усмиренное
морозом,  среди  которого  выделялись  ушедшие  в  зиму  папоротники,
улитками свернутые на  концах.  Зеленые  их  гнезда  сдавило,  и  они
студенистыми медузами плавали по снегу. Возле речки и парящих кипунов
густо росла шаpaгa - так  называл  лесник  кривое,  суковатое  месиво
кустарников, сплетенных у корней. Космонавт улыбнулся, узнав исходную
позицию популярного когда-то слова, и поразился его точности.
     Посреди поляны толстой бабой сидел стог сена.  Из  него  торчала
жердь, как локаторный щуп. Топанина на покосе была  сплошная,  козья,
заячья, на опушке попадались, осторожные  даже  и  в  снегу,  изящные
следы  косуль  и  кабарожек.   Сохатые   ходили   напролом,   глубоко
продавливали болотину у речки, выбрасывая копытами размешанный  торф,
белые корешки  колбы  и  дудочника.  Звери  и  потеребили  стожок,  и
насыпали вокруг него квадратных орешков.
     Все-таки строгие охранные меры сберегли кое-что в  этой  далекой
тайге.
     По верхней, солнечной закромке покоса флагами  краснела  рябина;
ближе к  речке,  которая  угадывалась  по  сгустившемуся  чернолесью,
ершилась  боярка,  и  под  нею  жестяно  звенел  припоздалым   листом
смородинник. По белу снегу реденько искрило желтым листом,  сорванным
с березняков, тепло укрывшихся  в  заветренном  пихтовнике.  Осень  в
Сибири была ранняя, но тянулась долго и сбила с ноги идущую к  своему
сроку природу.
     Солнце  поднялось  над  вершинами  дальних,  призрачно  белеющих
шиханов. Заверещали на рябинах рябчики, уркнул где-то  косач,  и  все
птицы, редкие об эту пору,  дали  о  себе  знать.  Чечетка,  снегирь,
желна! А больше никаких птиц угадать Олег Дмитриевич не смог, но  все
равно млел, радуясь земным голосам,  утру  и,  блаженно  улыбаясь,  в
который уж раз повторил:
     - Хорошо-то так, Господи!
     Захар Куприянович, вытеребливая одонышки из стога, ухмыльнулся в
щетину:
     - По небу шаришься, на тот свет  уж  вздымался,  а  все  Господа
поминаешь!..
     - Что? А-а!  Ну,  это...  -  Олег  Дмитриевич  хотел  сказать  -
привычка, дескать, жизнью данная, и не нашлось до сих пор новых  слов
для того, чтобы выражать умиление, горечь и боль. Но не было  желания
пускаться  в  разговоры,  хотелось  только  смотреть  и  слушать,  и,
опустившись  на  охапку   таежного,   мелколистного   и   ошеломляюще
духовитого сена, он привалился спиной к стожку и расслабленно  дышал,
поглядывая вокруг.
     Лесник забрался в черемушник - пособирать  ягод  в  котелок.  Но
только  он  нагнул  черемуху  с  красноватыми  кистями,  на   которых
стекленела морозцем схваченная ягода, как  над  лесом  раздался  рык,
треск - и в вышине возник вертолет.  Он  прошел  над  полями  и  стал
целиться брюхом на стог.
     Олег  Дмитриевич  зажег  свечу.  Она  засветилась,  как  елочный
бенгальский огонь, только шире, ярко бросала она разноцветные искры и
не успела еще погаснуть в снегу, как вертолет  плюхнулся  на  поляну,
покачался на колесах,  вертя  крыльями  винта,  расшуровывая  снег  с
поляны, обнажая иглы стойких хвощей и пушицы.
     Лопасти  еще  вертелись  над  вертолетом,  но  вокруг  сделалось
растерянно-немо после оглушительного рева и треска.  Дверь  вертолета
открылась, и оттуда, не дожидаясь, когда выкинут подножку,  вывалился
Антон с развевающимся за спиной бордовым шарфом, с шапкой,  вовсе  уж
отброшенной на затылок.
     - Пор-р-р-ядок! Я весь Советский Союз  на  ноги  поднял!  -  еще
издали закричал он и заключил  космонавта  в  объятия,  объясняя  при
этом, что привел вертолет лесоохраны и что вот-вот прибудет  вертолет
особого назначения, поисковая группа прибудет и много чего будет!..
     - Отпусти  человека-то,  отпусти,  вихорь!   -   заступался   за
космонавта Захар Куприянович.

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг