бросаясь на подкаменщика. Тот забился в каменную щель и оттуда бубнил
оправдания: "Не вор я, не вор. Трудяга я. Бес меня попутал, дорогие
мои товарищи водяные. Мне тоже захотелось вкусненького. Не все
начальству икру лопать, подкоряжнице или тем же генералам-тайменям.
Им все, стало быть, можно? А я работай, работай, а харч каков?!".
- У тебя голова есть? - закричала Белоглазка.
- Ну, есть.
- Зачем она тебе?
- Я ей ем.
Возле пищуженца блудили, подкармливались ершики, растопыривая от
сладости свои колючки.
- А вы-то, вы-то, шпана водяная! Уж не прозеваете! Ни стыда, ни
совести у вас, у бродяг! - рассердился Ельчик-бельчик.
- Ерши, значит, не рыба! И чё мы сделали? Украли? Сторожа нет.
Икра бесхозна. Никто за нее никакой ответственности не несет.
Приперлись, понимаешь, в закрытый водоем санаторного типа да еще и
права качают! Коли обдристали чистое дно вонючей икрой своей -
караульте! Кроме того, когда полагалось икру метать? Весной! Где
отметать? В реке! Не берите нас на понт, мы законы знаем и кой-чего в
политике понимаем! Лямурчики развели! Пролюбовались, промиловались!..
Срока исполнения своей задачи пропустили! В план не уложились... Мы
вас, полюбовников, за нарушение кодекса природы так оттешем, что всю
жизнь на лекарства работать будете! Бога водяного молите, чтобы сюда
подкоряжница не явилась. Она тут мигом наведет порядок! Она себя
абы-хы-сыс называет!
И пищуженец осмелел, толкаться давай, выступать:
- Во! Во! Правильно вам колючие блатяги влили! Правильно! Не
лезь в привольное место, ковды спецпропуска нету...
- A y тебя есть? А у тебя есть?
- У меня тоже нету. Но я тут отхожие помещения чищу, всякую
вредную тлю, червя и клеща выедаю.
- Икоркой на верхосытку не брезгуешь?!
- Говорят вам, икра бесхозная, не ко времени и не в положенном
месте выметана. Дак чё теперь судить меня за это?..
- Да ты, дебил водяной, неподсуден из-за своей умственной
отсталости и древнеющей мужицкой жадности, - съязвили ерши и, не
найдясь, чего им ответить, от греха, от шайки блатных подальше, залез
бычок под камень, на прощание сказав паре ельчиков: - Извините.
Больше не буду.
- Кончай демагогию! - растопырились еще пуще ерши. - Не виляй
хвостом! Каждому по труду, от каждого по потребности! Слышал?
- Да слышал, слышал. Еще в школе на тихой протоке. Подкоряжница
там учительствовала. Безграмотная, тупорылая, но имеет диплом об
окончании академии общественных наук! Хилософ я, говорит,
хилософ-практик. На общественных началах могу теорию сохранения жизни
в протоке преподавать и за идейную чистоту рыбьих рядов бороться.
Тогда ты, елец, не только икры, остатков хвоста лишишься.
***
Белоглазка и Ельчик-бельчик решили не покидать свое маленькое
нерестилище и поочередно дежурили возле него. Вот-вот должны были
появиться дети из той икры, которую не успели сожрать пищуженец,
куда-то скрывшийся от позора, и блатняги-ерши.
Однажды на светлом озере поднялось волнение, шум, гам,
заметались бедные мульки, не зная, куда деваться. Птицы запищали
жалобно, и ельчики поняли: уставшая от ленивой, сытой жизни в стоячей
воде па протоке, по холодненькому ручью, в свежую водицу пожаловала
подкоряжница. Наводя ревизию, приела она по пути потерявших
бдительность харюзков, птенцов, какие из гнезда выпали, подобрала,
лягуху долго во рту, как цветочек зелененький, таскала, петь
пыталась: "Раз попалась, пташка, стой, не вертухайся!", мышонка - для
острастки, не иначе, пришибла и даже есть его не стала.
Рыбки тучей залезли под скалу, дрожьмя дрожат, жмутся друг к
дружке. Подкоряжница всплыла на самый верх, перья распустила, пасть
ощерила - разом две целебные ванны принимает - водяную и солнечную.
Пасть у нее сплошь в ценном металле - серебре, золоте, меди, свинце,
даже в вольфраме. Зимой рыбаки просверлят лунки и удят на протоке
окуньков, сорожек, ершиков. Подкоряжница в засидке находится,
караулит жертву, и как только рыбак поволокет на мормышке иль на
блесне рыбешку вверх, она шасть из-под коряги, цап рыбешку вместе с
мормышкой - и ваша не пляшет! Хохочет подкоряжница, издевается над
рыбаками, зубастую пасть, изукрашенную металлом, из лунки показывает.
Рыбаки лаются от неистовства, норовят подкоряжницу пешней
оглушить, по льду галошами топают, одного контуженного на войне
рыбака припадок хватил. Едва откачали.
И здесь, на родниковом светлом озере, подкоряжница
блаженствовала вроде бы, но одновременно и воспитывала рыбье
поголовье, к справедливому порядку население приучала.
- Хто в спецводоем без путевки, без направления, из оттудова, -
показывала она рылом вверх, - дикарем аль по несознательной дурости и
политицкой отсталости затерся, тот дело будет иметь с органами
абы-хы-сыс! - подкоряжница, регоча, хлопала себя плавником по
резиново надутому брюху.
Рыбака увидит подкоряжница, дразниться начинает:
- Имай! Имай! Может, чего поймаешь! - и тут же прыгать да
хриплым с похмелья голосом петь любимую песню примется: - Мы поймали
два тайменя, один с хер, другой помене!...
- Водяной ты! - крестились хвостами спрятавшиеся под скалой
бедные рыбки. - Никакого в ней страху. Разве можно господина-рыбака
так гневить? Он же ж рассердится и нас переглушит всех, в сумке
унесет, сварит и съест...
Подкоряжница особенно люто ненавидела почему-то рыбаков в
шляпах, в темных очках, в иностранной снаряде, с японскими
спиннингами, шведскими катушками и советскими блеснами.
- Хо-хо-хо! Интернационалист явился! Унутренний эмигрант. Рыбки
ему социалистической захотелось, революционному населению
принадлежащей. А этого не хочешь? - хлопала себя плавником по узкому
отверстию, расположенному в конце брюха, почти в районе хвоста.
- Я тебя, скабрезницу, счас выволоку! Счас-счас! Я мокрель в
Карибовском море ловил. Акулу в Персидовском заливе! Рыбу-пилу у
берегов Африки! И чтоб с такой выжигой из гнилой протоки не
совладать?!
- Макрель он ловил! Акулу капитализма! Ты вот акулу, выросшую в
водах социализма, излови! Здесь вон нефть кругами ходит, лесом дно
реки устелено, машинные колеса, банки, всякое военное железо на дне
валяется, гондоны, утопшие пьяные трудящиеся плавают и совсем не
морально, а натурально разлагаются. Браконьер сетки мечет, бреднем
гребет, острогой целится, порошком травит, динамитом глушит! А мы
живе-ом! Друг дружку жуем, повышая тем самым бдительность в водоеме,
отбор происходит естественный - остаются самые выносливые,
смекалистые, пронырливые. Плевать они хотели на рыбаков-краснобаев и
на защитников природы. Мужество, нравственность! Способность к
самопожертвованию во имя будущего идеала. Мы во вновь открытые,
развивающиеся водоемы икру на размножение отправляем. Бер-ри!
Плодись! Множь рыбье поголовье, мы добрыя!
И кабы подкоряжница выступала как люди, стоя на трибуне и не
брыкаясь, нет, она все время носится, вертится, вроде бы схватить
блесну норовит, но все это она делает коварно, с умыслом: то под
затонувшую корягу занырнет, в щелястом камне прошмыгнет, то почти на
вербу выметнется, и блесну за блесной садит рыбак, пластает лески,
уродует спиннинг. Когда впавший в горячку рыбак обнаружит: все блесны
потрачены, крючки обломаны, лески изорваны, удрученно глянет он на
светлые воды и который заплачет, а который, матерясь, отправится
домой.
Подкоряжница уж никогда не удержится, заулюлюкает вслед, запоет
любимую песню: "Мы поймали два тайменя...", наставления выдаст:
- Рожа твоя безыдейная! Ты мырни, мырни в озеро-то! Там горы
металлу! Блесны и крючья всех стран и континентов украшают наш
спецводоем! А в протоку? А в реку? Соображай, милай!
***
Но дооралась и подкоряжница! Допрыгалась! На озерце появился
старичок в кирзовых сапогах, в добела изношенном железнодорожном
кителе и картузе, и тоже целится рыбки на ушицу изловить. Огляделся
старичок, высморкался и ловко этак подметнул и на самодельную мушку
выхватил одного глупого харюзка, другого. Подкоряжница выплыла из-под
вербы, смотрела, смотрела на эту работу и, не выдержав искушения,
бросилась за харюзком, волочимым дедом, оторвала его, вместе с мушкой
заглотила.
- Ах ты, клятая-переклятая! Рыло твое ненасытное! - заругался
дед. - Вот я тебя изловлю, тогда узнаешь, как ширмачить.
И с этими словами дед достает из мешка складной самодельный
спиннинг с самодельными блеснами.
- Хо-хо! - схватилась за живот подкоряжница. - Налимов тебе
ловить туполобых этакой снастью! А я ловушки всех стран и континентов
прошла, в карасине выжила, водяным академиком сделалась, сама имаю
кого хочу, меня ж никто поймать не сможет!
- Ничё, ничё! - успокаивал ее старичок. - Попытка не пытка, как
говорил один известный товарищ. Не изловлю, так натренируюсь. - И
давай дед тренироваться, блесну забрасывать.
Подкоряжница бесится, бегает, прыгает, вьется. Выдохся старичок,
замертво на траву упал, глаза закрыл, больше не могу, говорит, сил
нету, уработался.
- То-то! - нравоучительно молвила подкоряжница и увидела, что
возле вербы, упавшей в воду, раненая рыбка бьется. - Ну, отдыхай,
стахановец, сил набирайся, а я покудова подзакушу, шибко промялась. -
И с ходу, с лету цап раненую рыбку, да и в укрытие с нею, под вербу.
Пока уходила в тень, поудобней устраивалась, рыбку проглотила и
почувствовала, что вроде бы горло, пусть и луженое, чем-то царапнуло,
да и в животе, в кишках какой-то непорядок, посторонний предмет как
бы беспокоит. Осмотрелась подкоряжница, видит, изо рта ее проволока
свисает и дальше - леска миллиметровая.
- Живец! - ахнула подкоряжница.- На живца попалась!.. Когда и
наживил, ловкач старый? Ах, мать-перемать! - задергалась, забушевала
подкоряжница.
Дед к вербе торопится, колесит на кривых ногах и назидает:
- Тиха, милашка, тиха! Ковды попалась, дак дурака не валяй! - и
махом на берег подкоряжницу выхватил.
- Это не по правилам! - заорала, запрыгала в траве
подкоряжница. - Паровозник! Браконьер! Враг природы!
- А ты дак друх?!
- Конечно, друг. Я водоем очищала от больных и дебиль- ных рыб,
мускул имя укрепляла, умственность развивала, в страхе их держала, от
вашего брата - варваров-рыбаков остерегала...
- Ты вот чё, - снисходительно обратился дедок-рыбак к
подкоряжнице, вытирая чистой тряпицей руки. - Ежели не угомонишься,
орать будешь и рыпаться, получишь успокоительный наркоз, - и вынул из
мешка топор с крепким стальным обухом.
- Ох, только не наркоз! - взревела подкоряжница. - Прощайте,
товарищи рыбы! Закончен мой боевой путь. Завершена достойная
героическая жизнь! В протоке остались мои дорогие щурята, они вам еще
покажуг! Будьте бдительны! - и с этими словами подкоряжница уснула
навсегда, открыв широко свою богатую пасть, украшенную мормышками,
блеснами, похожими на вставные золотые зубы, какие и положено иметь
руководящей личности.
***
Ельчику-бельчику сделалось грустно. "Вот она, наша жизнь
рыбья!" - вздохнул он и вспомнил, как подкоряжница митинговала, когда
обманула рыбака в темных очках и в шляпе. И рыбы хором славили
подкоряжницу, пели ей гимны:
- Мы восхищены вашим бесстрашием в борьбе с вечными и заклятыми
нашими врагами - рыболовами.
Подкоряжница распустила хвост и плавники, с удовольствием
слушала похвалы в свой адрес, но фыркала тоже, водой бурлила:
- Либералишки сопливые! Они, видите ли, восхищены. А что вы
сделали для защиты отечества нашего рыбного? Союза нерушимого?
Червяков только жрать! Хвостом вертеть! А я борись!.. - Подкоряжница
вдруг рассердилась да как начала гонять по озеру рыбий хор. Под
психическую атаку незаметно сотню малявок съела, харюза под камень
загнала, у Ельчика-бельчика чуть навовсе хвост не оттяпала.
И все же жалко подкоряжницу. Сварливая, прожорливая,
неуважительная, а все хозяйка.
Ушел старый рыбак с родникового озерца и унес в мешке
подкоряжницу. Унялось волнение. Рыбки малые выплыли из укрытий,
начали кормиться. Пестренькие харюзки, как всегда, резвились и
играли, делая свечки над водой, не забывая, впрочем, подобрать с воды
трепещущего подёнка или другого мотылька какого, мошку, комарика.
Раненый хариуз маялся под скалой, выплыть пробовал.
Ласточки-береговушки стригли крыльями небо. Мир и покой царили
вокруг.
Ельчик-бельчик и Белоглазка неотлучно стерегли свое маленькое
нерестилище, и, покрутившись возле него, как всегда, пьяные от свежей
воды, матерно выругавшись, убежали чумазые ерши по речке в протоку,
где меж топляков, в мутной, засоренной воде им легче было чего-нибудь
спереть да и подраться с мирными гражданами здешних вод, похулиганить
полное раздолье.
Вот и вынырнула со дна горсточка мушек-мулявок. Много икры съели
пищуженец и ерши, часть пропала неоплодотворен- ной и по неопытности
некачественно прикопанной, однако молодые родители посчитали и это
удачей. Опыт жизни, как и сама жизнь, не так просты, и первая попытка
создания семьи могла вовсе кончиться крахом, ныне это сплошь да
рядом, да и метали они икру все же не в положенный срок, не на
положенном месте.
Дождавшись, когда малявочки прозрели и начали кормиться
самостоятельно, Ельчик-бельчик и Белоглазка покинули их в хорошем
сохранном месте, надеясь, что здесь, в санаторных условиях, хоть
сколько-то из них перезимуют и сохранятся.
Родители спустились в реку. Ельчик-бельчик и Белоглазка были
совершенно уже здоровые, способные любить, спасаться и добывать еду.
***
Наступила осень.
Обнажился лес. Листья сносило ветром в реку, былинки сухих трав
падали на воду, и кружило, кружило, несло их куда-то. Все, что жило,
плодилось, цвело летом, обрело крылья, голос, умолкало теперь,
осыпалось семенем, отмирало до корешков и успокаивалось в корешке.
Птицы объединились в большие стаи, чтоб покинуть родные края. Рыбы
тоже сбивались в стаи, чтобы совместно отжировать на обильном осеннем
корму и уйти в ямы на продолжительную зимовку.
Сборище ельчиков, похожее на серую, в середке даже темную,
грозовую тучу, сосредоточилось на протоке. Здесь еще сохранились
опечки и обмыски, не занесенные топляком, грязью и не заросшие
водяной дурниной. Почти не двигаясь, стояли, прижавшись чуткими
брюшками ко дну, устеленному мелкой галькой и песком, белые
серебристые рыбки. Что их гнало сюда? В это место? Зачем? Почему? Что
объединяло их? Древние законы? Привычки? Тяга к братству? Все это
отгадано людьми лишь частично - маленькие рыбки - ельчики, как и
многие рыбы, брали на зиму немножко балласта. Они подбирали со дна
мелконькие, с дробинки величиной, камешки или крупные песчинки,
заглатывали их. Нагрузившись балластом, они еще несколько дней стояли
на чистых отмелях, и какое-то грустное, недвижное, может быть, и
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг