Михаил Петрович Арцыбашев
Ужас
I
По обыкновению, весь вечер Ниночка провела у старичков Иволгиных. Ей
было хорошо, весело у них и потому, что у старичков было светло и уютно, и
потому, что от молодости, радости и надежд, наполнявших ее с ног до головы,
ей везде было весело. Все время она болтала о том, как удивительно ей
хочется жить и веселиться.
Часов в одиннадцать она собралась домой, и провожать ее пошел сам
старичок Иволгин.
На дворе было темно и сыро. От реки, невидимой за темными, смутными
силуэтами изб и сараев, слитых в одну и призрачную, и тяжелую черную массу,
дул порывистый, сырой и упругий ветер, и слышно было, как грозно и печально
гудели вербы в огородах.
На реке что-то сопело, медленно ползло с тягучим нарастающим шорохом и
вдруг рассыпалось с странным звоном, треском и всхлипыванием.
- Лед тронулся, - сказал Иволгин, с трудом шагая против ветра.
Ветер рвал и мотал полы его шинели и юбку Ниночки и откуда-то брызгал в
лицо мелкими холодными каплями.
- Весна идет! - весело и звонко, как все, что говорила, ответила
Ниночка.
И действительно, казалось, что во мраке ночи кто-то идет по реке, по
воздуху, по ветру. Идет властный, могучий, теплый и сырой.
- Вот скоро вы и домой! - сказал Иволгин, только для того, чтобы
сделать приятное милой девушке, такой молодой, такой веселой, доброй и
нежной, всегда возбуждавшей в его старом сердце особенное и теплое, и
радостное, и грустное чувство.
- Да, теперь, слава Богу, скоро уже! - отворачиваясь от ветра,
прокричала Ниночка, и голос ее радостно и сладко вздрогнул.
Они прошли темную и мокрую улицу и повернули на площадь. Там было пусто
и веяло холодом, как из погреба. У ограды церкви еще лежал талый снег и
смутно белел в сероватой мгле. За церковью, едва видной из темных и голых
деревьев, точно черными костями шуршащих верхушками, выдвинулся большой
кирпичный, с голыми углами, дом и взглянул прямо им в глаза двумя яркими
освещенными, зловещими от общей тьмы, окнами.
- А, кто-то приехал, - с любопытством сказала Ниночка.
Они дошли до ворот, заглянули во двор, темный и глухой, откуда дохнуло
в лицо теплым мокрым навозом, и остановились под крыльцом школы.
Ниночка протянула руку. Иволгин дружески пожал ее маленькие нежные
пальцы своей старой ладонью и сказал:
- Спокойной ночи, маленькое счастье!
Надвинув ушастую фуражку на уши и торопливо перебирая палкой, он пошел
назад, оглянулся на окна, мелькнул согнутой спиной в полосе их яркого света
и ушел в серую ветреную мглу.
Ниночка торопливо поднялась на крыльцо и постучалась в темное окно.
Кто-то вышел из ворот и, тяжело шагая по лужам, подошел снизу к крыльцу.
- Это ты, Матвей? - спросила Ниночка. - Ключ у тебя?.. Кто приехал?..
- Я, барышня, - сипло и хрипло ответил черный человек.
- У тебя ключ?
- Тут...
Матвей, скрипя ступеньками, поднялся на крыльцо, протиснулся мимо
Ниночки и открыл дверь. Тихо скрипнув, она тяжело осела в черную тьму.
Запахло хлебом.
- Кто приехал? - опять спросила Ниночка.
- Следователь с доктором да становой... В Тарасовке мертвое тело
объявилось...
Ниночка ощупью прошла сени, вошла в классную и долго искала спичек.
- Куда я их всегда засуну?..
Матвей стоял где-то в темноте и молчал.
Ниночка нашла спички и зажгла лампу. Слабый свет, дрожа и замирая,
расплылся по комнате, уставленной похожими на гробы партами.
- Мне, барышня, надо за лошадьми на пошту идти и чтоб понятых в
Тарасовку тоже...
- Ночью? - удивилась Ниночка, стоя перед ним с лампой.
Матвей повел шеей и вздохнул.
- Вы бы, барышня, лучше к батюшке, что ли, пошли, а то дюже пьяные.
Орут, спать вам не дадут, гляди.
- Ничего, - ответила Ниночка, - а разве очень пьянствуют?
- Да, известно, - не то с досадой, не то с завистью неохотно ответил
Матвей и опять вздохнул. - Целый вечер без передыху пили... Вы бы, пра, к
батюшке... А то это у них на цельную ночь...
- Ничего, - опять ответила Ниночка.
Матвей неодобрительно помолчал.
- Ну, так я пойду, значит.
Ниночка проводила мужика, заперла за ним дверь на засов, прошла в
классную и ушла с лампой в свою комнату.
И сейчас же из-за запертой и завешанной ковром двери, которая отделяла
комнату Ниночки от комнаты "для приезжающих чиновников", она услышала
громкий, совсем пьяный смех, звон стекла и скрипение дивана. Из-под двери
сильно тянуло табаком и еще чем-то тяжелым и горячим.
Ниночка отворила форточку, с любопытством оглянулась на дверь и,
наставив ухо, прислушалась.
- Ладно, ладно... знаем мы вас!.. А сам небось давно уж зондировал... -
кричал кто-то грубым и неприятным голосом.
- Тише, ты! - захлебываясь пьяным и тупым смехом, сказал другой.
И все трое захохотали так, что дверь задрожала.
- Нет, ей-Богу, господа, всего только один раз...
Ниночке вдруг стало отчего-то обидно и тяжело, хотя она ничего и не
поняла. Смущенно и нерешительно она отошла к столу.
"И правда, лучше бы остаться ночевать у Иволгиных", - пугливо и
брезгливо подумала она.
За стеной кричали, шумели, двигали стульями и иногда, казалось,
начинали драться, как дикие звери в клетке.
Ниночка старалась не слушать. Она задумчиво сидела у стола, смотрела на
огонь лампы и думала:
"А еще говорят, что образование смягчает человека... Наши мужики не
стали бы так орать... Ведь знают же они, что я здесь... Нет, скверный
человек от образования становится еще сквернее... точно он нарочно все это
делает".
Потом она стала думать, что к концу апреля уже можно будет уехать.
"Хоть бы уже скорее... устала!"
И Ниночка бессознательно делала усталое, скучное лицо, но вместо того
ей представлялось что-то веселое и светлое, впереди мелькали какие-то
интересные лица, открывался какой-то широкий и яркий простор, и губы ее тихо
и радостно улыбались потемневшим задумчивым глазам.
Кто-то вдруг дробно и отчетливо постучал в дверь.
Ниночка вздрогнула и подняла голову.
- С...сударыня, - так близко, точно в этой комнате, громко прокричал
кто-то, - нельзя ли у вас с...свечечкой одолжиться?.. У нас лампа тухнет.
Ниночка застенчиво улыбнулась, как будто ее мог видеть говоривший, и
так же застенчиво ответила:
- Ах, пожалуйста...
Она встала, торопливо порылась в комоде, достала свечу и подошла к
двери. Задвижка была на ее стороне, Ниночка отодвинула ее, чуть-чуть
приотворила дверь и просунула в щелку руку.
- Вот возьмите, пожалуйста.
- Тыс-сяча бл-а-дарностей, сударыня... - неестественно вежливо и пьяно
путаясь, проговорил тот же голос, и Ниночке показалось, что он расшаркался,
но свечи не брал. Ниночка держала руку за дверью и смущенно двигала свечой.
Ей послышалось, как будто кто-то хихикнул, и вдруг почувствовала, что вблизи
ее руки гадко, тайно и молчаливо делается что-то. Но прежде чем она успела
сообразить что-нибудь, потная пухлая рука взяла свечу, с фривольной
любезностью слегка прижав кончики пальцев Ниночки к скользкому, холодному
стеарину.
- Мерси, мерси, сударыня, - торопливо и еще более неестественно
проговорил тот же голос.
- Не стоит, право, - машинально ответила Ниночка и втянула руку
обратно.
В соседней комнате как будто затихло. Слышалось только смутное,
сдержанное гудение.
Ниночка успокоилась, села на кровать, устало вздохнула и стала
раздеваться. Она сняла башмаки, юбку и кофточку и осталась сидеть в одной
рубашке и длинных черных чулках, с голубыми резиновыми подвязками. Плотно
обтянутые черным ноги казались мило маленькими и детски нежными, руки,
тоненькие и круглые, наивно блестели. Она стала причесываться на ночь:
выбрала шпильки на колени, начала плести косу.
- Сударыня, - опять раздался за дверью голос, - мы пьем чай... может,
вы желаете с нами чашечку?
Голос был тот же пьяный, неестественно галантный, но что-то новое,
беспокойное послышалось в нем: казалось, что при каждом слове у говорившего
жадно и тревожно раздувались ноздри.
- Нет, спасибо! - испуганно ответила Ниночка, хватаясь за одеяло.
Голос умолк, и наступила тишина. Одну секунду казалось, что все молчит,
но потом в форточку стало слышно далекое шуршание и сопение на реке. Ветер
рванул ставню и прогудел по крыше, откуда посыпалось что-то и с стеклянным
звоном разбилось внизу. Должно быть, сорвалась ледяная сосулька.
Нина тихо, почти крадучись, будто стараясь спрятаться, легла и натянула
на себя одеяло до самого подбородка. Глаза у нее округлились, и с
непонятным, но холодным ужасом, не моргая, смотрели на дверь, а в голове,
точно вспуганные птицы, быстро и странно кружились мысли:
"Надо бежать... Хоть бы Матвей пришел..." Но вместо того чтобы бежать,
она боялась пошевельнуться, крепче притягивая к подбородку одеяло судорожно
зажатыми пальцами и стараясь себя успокоить:
"Чепуха, пьяные... что они могут сделать?.. Не посмеют же они войти..."
Ей казалось, что это так просто и несомненно, но в эту же минуту она
уже чувствовала приближение чего-то невероятного, нелепого, но ужасного. За
дверью было тихо.
- Ну да... а задвижку-то небось оставила... - страшным тихим шепотом
прошептал кто-то близко-близко, точно над самым ухом Ниночки. И от этого
шепота, ужасного именно тем, что он был еле-еле слышен, а она услышала его
так, точно кто-то прокричал пронзительно и громко, смертный страх ударил в
голову Ниночки. - А чем мы рискуем?.. - вошел в ее ухо тот же острый шепот,
и в ту же минуту послышался странный, осторожный и зловещий шорох. Как будто
за ковром кто-то тихо, чуть дыша, пробовал отворить дверь. Все хлынуло и
закружилось в голове Ниночки, страшный животный ужас охватил ее тело и душу,
какая-то острая и яркая мысль об ужасной, невероятной бессмыслице и о
неизбежности осветила, казалось, весь мир, и как будто кто-то бросил ее.
Ниночка вскочила и стала возле кровати, полуголая, маленькая и
острокрасивая, как зверек.
Ковер тихо зашевелился, и из-за него, в тени, выступила и стала
какая-то неопределенная и тяжелая тень.
- Кто... что вам!.. Уйдите, я закричу!.. - проговорила Ниночка жалким,
дрожащим голосом.
Тень вдруг качнулась, шагнула, и большой красный, тяжелый человек не то
упал, не то вошел в комнату. И сейчас же за ним выдвинулась другая тень и
третья.
- А... мы пришли... поблагодарить вас за свечку... и... вообще... может
быть, вам скучно... такая прекрасная девица и вдруг... - нелепо и страшно
заговорил человек, и по его круглым и жирным, лишенным человеческого
выражения глазам Ниночка увидела и поняла, что он пьян и еще что-то,
последнее и неизбежное уже. И, метнувшись, как ущемленная, она дико и остро
закричала:
- Помогите!!
- Тсс... ты! - испуганно свистнул кто-то. Потом огромный, тяжелый и
горячий навалился на нее и всем телом придавил поперек кровати.
II
Они сразу отрезвели, когда все было кончено, и они пресытились, и тогда
весь ужас содеянного предстал перед ними, холодный и растерянный.
На дворе уже серело, лампа тухла, в комнате было душно и гадко. Подушки
валялись на полу, одеяло было сбито в ногах. Вместо рубашки на Ниночке были
одни лохмотья, и она лежала голая, вся в ссадинах и синяках, извивалась,
билась, плакала и кричала, и была уже не красива, а жалка и страшна, может
быть, даже омерзительна.
Бледный длинный становой, в одной рубашке и рейтузах, держал ее на
кровати, навалившись поперек всем телом, и зажимал ей рот. Доктор и
следователь стояли возле, нелепо толклись на месте. Руки у них вздрагивали,
глаза мутно ширились, лица странно серели в сумраке утра.
- Послушайте, голубушка... ведь теперь уже все равно... не воротишь...
Послушайте... Ведь уже все равно теперь, поймите... - твердили все трое,
перебивая друг друга разом, трусливо и растерянно замолкая.
Но Ниночка, в которой уже не было ничего прежнего, мягкого, нежного,
милого, а только жалкое, изуродованное, грязное, извивалась в руках
станового, рвалась и, безумно закатив глаза, кричала.
- Что с ней теперь делать?! - с отчаянием и трусливой злобой сквозь
зубы проговорил следователь.
На деревне уже слышался неопределенный отдаленный шум. Под самым окном
три раза громко и бодро прокричал петух.
- А!.. - пронзительно крикнула Ниночка, вырвав рот из-под руки
станового, и вдруг его лицо исказилось страшной животной злобой. С
беспощадной уверенной силой он схватил ее за лицо и страшно сжал, скомкал,
так, что слюна и кровь облепили его пальцы. С секунду они смотрели друг
другу в глаза, в упор, как бы сливаясь в один острый взгляд, и страшен был
этот взгляд и нечеловечен.
- А ну, ну... зак-крич-чи! - с бессмысленным торжеством прошипел он.
III
Было ясное, солнечное утро. От домов и заборов еще лежали длинные
мокрые тени, а там, где светило солнце, ослепительно сверкали лужицы и
затоптанные в мерзлую грязь соломинки блестели, как золотые. На школьном
дворе было уже пусто, и виднелись только ровные следы колес, оставшиеся на
мокрой земле. В комнате для приезжающих была сдвинута вся мебель, кроме
дивана, аккуратно и твердо стоявшего поперек двери, валялись бутылки, мутные
стаканы, куски размокшего отвратительного пепла, растоптанные окурки. Было
странно думать, что здесь были люди. За дверью, в комнате Ниночки, было тихо
и неподвижно, и, казалось, ее плотно запертые половинки, как крепко
стиснутые зубы, молчаливо хранят тайну.
Часов до одиннадцати возле крыльца школы толпились мальчишки и
девчонки, гонялись друг за другом, толкались, дрались и звонко кричали,
будто стая воробьев. А в одиннадцать часов наступила внезапная, тревожная и
зловещая тишина. Кто-то, тяжело и отчетливо ступая ногами, с страшной вестью
пробежал по улице, и улица ожила. Все зашевелилось, со всех сторон, точно из
пустоты, появлялись и бежали к школе люди, черные, испуганные и кричащие.
Прибежал старый Иволгин, толстый старшина и урядник. Дверь отворили, и в
тихую, навсегда, казалось, замолкшую, печальную комнату Ниночки шумно
ворвались люди с чужими, испуганно-любопытными глазами.
Было тут тихо и печально и говорило молчаливым скорбным языком о
неведомом, страшном конце жизни. Все было прибрано, видимо, наскоро и
неумело, чужими руками; мебель была расставлена в слишком резком порядке,
кровать убрана, как давно брошенная и забытая, платье Ниночки сложено на
стуле чересчур аккуратно, лживо. И пахло в комнате чуть заметным, почти
неуловимым, но страшно неподвижным запахом.
Ниночка в чистой белой рубашке, с еще не разгладившимися складочками и
еще пахнущей мылом, висела в углу комнаты на вешалке, с которой было снято
все платье. Тоненькие руки, уже зеленоватые и беспомощные, висели вдоль
тела, ноги в черных чулках с голубыми подвязками неестественно выгнулись,
точно мучительно стремясь к земле, а голова была закинута назад, огромная,
раздутая, синяя, с нечеловеческими стеклянными глазами, с шершавым синим
языком, горбом вставшим в мертвом, холодном рту, с застывшей грязно-кровавой
пеной на синих губах и с выражением ужаса и боли, уже непонятных,
невообразимых живому человеку.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг