внешность, он коварен, беспощаден и мстителен, как Сатана!..
И ты, Магнус! Как Сатана! Этот синий бритый орангутанг, эта ляскающая
горилла, эта мартышка, кривляющаяся перед зеркальцем! Но Я превозмог чувство
оскорбления - оно пошло камнем на дно моего блаженства - и слушал дальше.
- Его заигрывания с социалистами, его шутки над Галилеем - ложь. Как
враги повесили Кромвеля после его смерти, так и кардинал X. с наслаждением
сжег бы кости Галилея: вращение Земли он до сих пор переживает, как личное
оскорбление. Это старая школа, м-р Вандергуд; для устранения препятствий на
своем пути он не остановится перед ядом, перед убийством из-за угла, которое
будет иметь все черты несчастной случайности. Вы улыбаетесь, но я не могу
смотреть с улыбкой на Ватикан, пока есть в нем такие... а в нем всегда есть
кто-нибудь, подобный кардиналу X. Будьте настороже, м-р Вандергуд: вы попали
в поле его зрения и его интересов, и теперь уже десятки глаз следят за
вами... а может быть, и за мной. Берегитесь, мой друг!
Мне он показался даже взволнованным, и с неподдельным жаром Я потряс
его руку.
- Ах, Магнус!.. Но когда же вы согласитесь помочь мне?
- Но ведь вам же известно, что я не люблю людей. Это вы их любите, м-р
Вандергуд, но не я! - В глазах его мелькнула прежняя насмешливая улыбка.
- Кардинал говорит, что вовсе не надо любить людей, чтобы сделать их
счастливыми... наоборот!
- А кто вам сказал, что я хочу делать людей счастливыми? Это опять вы
хотите, но не я. Отдайте ваши миллиарды кардиналу X., его рецепт счастья
нисколько не хуже других патентованных средств. Правда, его средство в одном
отношении несколько неудобно: давая счастье, оно уничтожает людей... но
разве это важно? Вы слишком деловой человек, м-р Вандергуд, и я вижу, что вы
недостаточно знакомы с миром наших изобретателей Наилучшего Средства Для
Счастья Человечества: этих средств больше, нежели наилучшей мази для ращения
волос. Я сам был фантазером и кое-что изобретал в молодости... так, немного
химии... одним неудачным взрывом мне опалило даже волосы, и я очень радуюсь,
что тогда не встретился с вашими миллиардами. Я шучу, м-р Вандергуд, но если
хотите, то вот мой серьезный совет: растите и множьте ваших свиней, делайте
из трех миллиардов четыре, продавайте не совсем гнилые консервы и оставьте
заботы о счастье человечества. Пока мир будет любить хорошую ветчину, он не
оставит вас... своею любовью!
- А те, кто не имеет средств кушать ветчину?
- А какое вам дело до тех? Это у них - извиняюсь за резкость - бурчит в
животе, а не у вас... Когда же бурчание станет слишком громким, то не один
вы его услышите, не беспокойтесь. Поздравляю вас с новым жилищем: я знаю
виллу Орсини, это прекрасный остаток старого Рима...
Еще он прочтет Мне лекцию о Моем дворце! Да, Магнус снова отстранял
Меня и делал это резко и грубо, но в голосе его не было суровости, и темные
глаза смотрели мягко и добродушно, что ж, черт его возьми, человечество с
его счастьем и ветчиной! Потом Я найду лазейку в упрямую голову Магнуса, а
пока никому не отдам Моего великого покоя и... Марии, Великое спокойствие
и... Сатана! - разве это не великолепный трюк в моей игре? И что за великий
лжец, который умеет обманывать только других? Солги себе так, чтобы
поверить, - вот это искусство!
После завтрака мы втроем бродили по пологим холмам и скатам Кампаньи.
Была еще ранняя весна, и только белые маленькие цветочки нежно озаряли
молодую и слабую зелень, и ветер был нежен и пахуч, и четко рисовались
домики в далеком Альбано. Мария шла впереди, изредка останавливаясь и
божественными очами своими окидывая все видимое,- и Я непременно закажу
моему мазилке, чтоб он так написал Мадонну: на ковре из слабой зелени я
маленьких беленьких цветочков. Магнус был так весел и прост, что Я снова
повторил ему о сходстве Марии с Мадонной и рассказал о моих несчастных
мазилках, которые ищут натуру. Он засмеялся и потом серьезно подтвердил Мою
догадку о необыкновенном сходстве, и лицо его стало печально.
- Это роковое сходство, м-р Вандергуд. Помните, что я в одну тяжелую
минуту говорил вам о крови? У ног моей Марии уже есть кровь... одного
благородного юноши, память которого мы чтим с Марией. Не для одной Изиды
необходимо покрывало: есть роковые лица, есть роковые сходства, которые
смущают наш дух и ведут его к пропасти самоуничтожения. Я отец Марии, но я
сам едва смею коснуться устами ее лба - какие же неодолимые преграды
воздвигнет сама себе любовь, когда осмелится поднять глаза на Марию?
Это была единственная минута в том счастливом дне, когда на мой океан
набежали страшные тучи, косматые, как борода сумасшедшего Лира, и дикий
ветер бешено рванул паруса. Но Я поднял глаза на Марию, Я встретил Ее взор,
он был спокоен и ясен, как небо над нашими головами, - и дикий вихрь бежал и
скрылся бесследно, унося за собою частицу мрака. Не знаю, говорят ли тебе
эти морские сравнения, которые Я сам считаю неудачными, и поэтому поясню: Я
снова стал совершенно спокоен. Что Мне благородный римский юноша, так и не
нашедший сравнений и свалившийся через голову с своего Пегаса? Я белокрылая
шхуна, и подо мною целый океан. И разве не про Нее сказано: несравненная!
День был долог и спокоен, и Мне очень понравилась спокойная
правильность, с какою солнце с своей вышины скатывалось к краю Земли, с
какою высыпали звезды на небо, сперва большие, потом маленькие, пока все
небо не заискрилось и не засверкало, с какою медленно нарастала темнота, с
какою в свой час вышла розовая луна, сперва немного ржавая, потом блестящая,
с какою поплыла она по пути, освобожденному и согретому солнцем. Но больше
всего Мне понравилось, когда мы сидели с Магнусом в полутемной комнате и
слушали Марию: она играла на арфе и пела.
И, слушая арфу, Я понял, почему человек для своей музыки так любит туго
натянутые струны: Я сам был туго натянутой струною, и уже не касался Меня
палец, а звук все еще дрожал и гудел, замирая, и замирал так медленно, в
такой глубине, что и до сих пор Я слышу его. И вдруг Я увидел, что весь
воздух пронизан напряженно дрожащими струнами, они тянутся от звезды к
звезде, разбегаются по земле, соединяются - и все проходят через мое
сердце... как телефонные провода через центральную станцию, если ты хочешь
более понятных сравнений! И еще Я понял кое-что, когда слушал голос Марии...
Нет, ты просто животное, Вандергуд! Когда Я припоминаю твои крикливые
жалобы на любовь и ее песни, проклятые проклятием однообразия, - ты,
кажется, так выразился? - Мне хочется отправить тебя в хлев. Ты просто
грязное и скучное животное, и Мне стыдно, что в течение целого часа Я
вежливо слушал твое тупое мычание. Презирай слова и ласки, проклинай
объятия, но не коснись Любви, товарищ: только через нее тебе дано бросить
быстрый взгляд в самое Вечность! Пойди прочь, мой друг. Оставь Сатану,
который в самой черной глубине человечности вдруг наткнулся на новые
неожиданные огни. Уйди, ты не должен видеть удивления и радости Сатаны!
Был уже поздний час и луна стояла полунощно, когда Я покинул дом
Магнуса и приказал шоферу ехать по Но-ментанской дороге: Я боялся, что Мое
великое спокойствие ускользнет от Меня, и хотел настичь его в глубине
Кам-паньи. Но быстрое движение разгоняло тишину, и Я оставил машину. Она
сразу заснула в лунном свете, над своей черной тенью она стала как большой
серый камень над дорогой, еще раз блеснула на Меня чем-то и претворилась в
невидимое., Остался только Я с Моей тенью.
Мы шли по белой дороге, Я и Моя тень, останавливались и снова шли. Я
сел на камень при дороге, и черная тень спряталась за моей спиною. И здесь
великое спокойствие снизошло на землю, на мир, и моего холодного лба
коснулся холодный поцелуй луны.
2 марта, Рим, вилла Орсини
Все эти дни Я провожу в глубоком уединении.
Мое вочеловечение начинает тревожить Меня. С каждым часом Меня покидает
память о том, что Я оставил за стеною человечности. С каждой минутой слабеет
Мое зрение: стена почти непроницаема, еле движутся за нею слабые тени, и Я
уже не различаю их очертаний. С каждой секундой тупеет Мой слух: Я слышу
тихий писк мыши, скребущейся под полом, и Я глух к громам, обвевающим Мою
голову. Лживое безмолвие объемлет Меня, и тщетно ловлю Я напряженным слухом
голоса откровения', они остались за той же непроницаемой стеною. С каждым
мгновением удаляется от Меня истина. Напрасно Я шлю ей вдогонку стрелы Моих
слов: они пролетают мимо. Напрасно Я окружаю ее тесными объятиями Моих
мыслей, оковываю железом цепей: пленница ускользает, как воздух, и Моими
объятиями Я душу пустоту. Еще вчера Мне казалось, что Я настиг Мою добычу, и
Я пленил ее, и толстой цепью Я приковал ее к стене, а когда взглянул
поутру - к стене был прикован скелет. На позвонках его шеи свободно висела
ржавая цепь, и нагло смеялся оскаленный череп.
Как видишь, Я снова ищу слов и сравнений, беру в руки плеть, от которой
убегает истина! Но что же Мне делать, если все Мое оружие Я оставил дома и
могу пользоваться только твоим негодным арсеналом? Вочеловечь самого Бога,
если ты его осилишь, Иаков, и он тотчас же заговорит с тобою на превосходном
еврейском или французском языке, и не скажет больше того, что можно сказать
на превосходном еврейском или французском языке. Бог!.. а Я только Сатана,
скромный, неосторожный, вочеловечившийся Черт!
Конечно, это было совсем неосторожно. Но когда Я смотрел оттуда на твою
человеческую жизнь... нет, постой,- вот Мы сразу и попались с тобою во лжи,
человече. Когда Я сказал оттуда - ты сразу понял, что это очень далеко, да?
Может быть, ты уже определил приблизительно и мили, ведь в твоем
распоряжении сколько угодно нулей? Ах, это неверно: мое оттуда так же близко
отсюда, как и самое настоящее здесь,- видишь, какая это бессмыслица и ложь,
в которой мы танцуем с тобою! Брось метр и весы и слушай так, как будто за
твоей спиной не тикают часы, а в твоей груди не отвечает им счетчик. Так
вот: когда Я смотрел на твою жизнь оттуда (пойдем на компромисс и назовем
это "из-за границы"), она виделась Мною как славная и веселая игра
неумирающих частиц.
Ты знаешь, что такое театр кукол? Когда одна кукла разбивается, ее
заменяют другою, но театр продолжается, музыка не умолкает, зрители
рукоплещут, и это очень интересно. Разве зритель заботится о том, куда
бросают разбитые черепки, и идет за ними до мусорного ящика? Он смотрит на
игру и веселится. И Мне было так весело - и литавры так зазывно звучали - и
клоуны так забавно кувыркались и делали глупости,- и Я так люблю бессмертную
игру, что Я сам пожелал превратиться в актера... Ах, Я еще не знал тогда,
что это вовсе не игра и что мусорный ящик так страшен, когда сам становишься
куклой, и что из разбитых черепков течет кровь,- ты обманул Меня, мой
теперешний товарищ!
Но ты удивлен, ты презрительно щуришь твои оловянные глаза и
спрашиваешь: что же это за Сатана, который не знает таких простых вещей? Ты
привык уважать чертей, ты самого глупого беса считаешь достойным любой
кафедры, ты уже отдал Мне твой доллар как профессору белой и черной магии,-
и вдруг Я оказываюсь таким невеждой в самых простых вещах! Я понимаю твое
разочарование, Я сам ныне чту гадалок и карты, Мне очень стыдно сознаваться,
что Я не умею сделать ни одного плохонького фокуса и блоху убиваю не
взглядом, а просто пальцем,- но правда для Меня всего дороже: да, Я не знал
твоих простых вещей! По-видимому, всему виной граница, которая отделяет нас:
как ты не знаешь Моего и не можешь произнести такой пустой вещи, как Мое
истинное Имя, так и Я не знал твоего, Моя земная тень, и лишь теперь с
восторгом разбираюсь в твоем огромном богатстве. Подумай: даже простому
счету Меня научил только Вандергуд, и Я сам не сумел бы застегнуть пуговиц
на моем платье, если бы не привычные и ловкие пальцы того же молодца -
Вандергуда!
Теперь Я человек, как и ты. Ограниченное чувство Моего бытия Я почитаю
Моим знанием и уже с уважением касаюсь собственного носа, когда к тому
понуждает надобность: это не просто нос - это аксиома! Теперь Я сам бьющаяся
кукла на театре марионеток, Моя фарфоровая головка поворачивается вправо и
влево, мои руки треплются вверх и вниз, Я весел, Я играю, Я все знаю...
кроме того: чья рука дергает Меня за нитку? А вдали чернеет мусорный ящик, и
оттуда торчат две маленькие ножки в бальных туфельках...
Нет, это не та игра бессмертных, к которой Я стремился, и это так же
мало напоминает веселье, как корчи эпилептика хороший негритянский танец!
Здесь каждый есть то, что он есть, и здесь каждый хочет быть не тем, что он
есть, - и этот бесконечный процесс о подлогах Я принял за веселый театр:
какая грубая ошибка, какая глупость для "всемогущего, бессмертного"...
Сатаны. Здесь все тащат друг друга в суд: живые - мертвых, мертвые - живых,
История тех и других, а Бог Историю - и эту бесконечную кляузу, этот грязный
поток лжесвидетелей, лжеприсяг, лжесудей и лжемошенников Я принял за игру
бессмертных? Или Я не туда попал? Скажи Мне, уважаемый туземец: куда ведет
эти дорога? Ты бледнеешь, твой палец, дрожа, указует на что-то... ах, это
мусорный ящик!
Вчера Я расспрашивал Топпи о его прежней жизни, когда он впервые
вочеловечился: Мне хотелось лучше узнать, что чувствует кукла, когда у нее
лопается головка или обрывается нить, которая приводит ее в движение? Мы
закурили по трубочке и за кружкой пива, как два добрые немца, занялись
немного философией. Оказалось, однако, что эта тупая голова почти все уже
забыла, и Мои вопросы приводили ее в стыдливое смущение.
- Неужели ты все забыл, Топпи!
- Сами станете умирать, тогда узнаете. Я не люблю об этом вспоминать,
что хорошего!
- Значит, нехорошо?
- А вы слыхали, чтобы кто-нибудь это хвалил?
- Да, это верно. Никто не хвалил.
- Да и не похвалит. Я уж знаю!
Мы помолчали.
- А ты помнишь, Топпи, откуда ты?
- Из Иллинойса, откуда и вы.
- Нет, я говорю про другое. Ты помнишь, откуда ты? Ты помнишь твое
настоящее Имя?
Топпи странно посмотрел на Меня, слегка побледнел и долго в молчании
выколачивал свою трубку. Потом поднялся и сказал, не поднимая глаз:
- Прошу вас так со мной не говорить, м-р Вандергуд. Я честный гражданин
Соединенных Штатов и ваших намеков не понимаю.
Он еще помнит, он неспроста так побледнел, - но уже стремится забыть, и
скоро забудет! Ему не по силам эта двойная тяжесть: земли и неба, к он весь
отдается земле! Пройдет еще время, и если Я заговорю с ним о Сатане, он
отвезет Меня в сумасшедший дом... или напишет донос кардиналу X.
- Я тебя уважаю, Топпи. Ты очень хорошо вочеловечился, - сказал Я и
поцеловал Топпи в темя. Я целую в темя тех, кого люблю.
И Я снова отправился в зеленую пустынную Кампанью: Я следую лучшим
образцам, и, когда Меня искушают, Я удаляюсь в пустыню. Там Я долго заклинал
и звал Сатану, и Он не хотел Мне ответить. Вочеловечившийся, долго я лежал
во прахе, умоляя, когда отдаленно зазвучали во Мне легкие шаги и светлая
сила подняла Меня ввысь. И вновь увидел Я покинутый Эдем, его зеленые кущи,
его немеркнущие зори, его тихие светы над тихими водами. И вновь услышал Я
безмолвные шепоты бестелесных уст, и к очам Моим бестрепетно приблизилась
Истина, и Я протянул к ней Мои окованные руки: освободи!
- Мария.
Кто сказал: Мария? Но бежал Сатана, погасли тихие светы над тихими
водами, исчезла испуганная Истина, - и вот снова сижу Я на земле,
вочеловечившийся, тупо смотрю нарисованными глазами на нарисованный мир, а
на коленях Моих лежат Мои скованные руки.
- Мария.
...Мне грустно сознаваться, что все это Я выдумал: и пришествие Сатаны
с его "легкими и звучными" шагами, и эдемские сады, и скованные руки. Но Мне
нужно было твое внимание, и Я не знал, как обойтись без Эдема и кандалов,
этих противоположностей, которыми ты замыкаешь разные концы твоей жизни. И
райские сады - это так красиво! Кандалы - как это ужасно! И насколько это
значительнее, чем просто сидеть на пыльном бугорке с сигарою в свободных
руках, размышлять лениво и, зевая, поглядывать на часы и дорогу в ожидании
шофера. А Марию Я приплел просто потому, что с этого бугорка видны черные
кипарисы над белым домиком Магнуса, и невольная ассоциация идей...
понимаешь?
Может ли человек с таким зрением увидеть Сатану? Может ли человек с
таким отупевшим слухом услышать какие-то "бестелесные шепоты" или как там?
Вздор! И пожалуйста, Я прошу тебя: зови Меня просто Вандергудом. Отныне и до
того дня, как Я разобью себе голову игрушкой, что отворяет самую узкую дверь
в самый широкий простор, - зови Меня просто Вакдергудом, Генри Вандергудом
из Иллинойса: Я буду послушно и быстро отзываться.
Но если, человече, ты увидишь в некий день Мою голову раздробленной, то
внимательно вглядись в осколки: там в красных знаках будет начертано гордое
имя Сатаны! Согни шею и поклонись Ему низко, - но черепков до мусорного
ящика не провожай: не надо так почтительно сгибаться перед сброшенными
цепями!
9 марта 1914 г.
Рим, вилла Орсини
Вчера ночью у Меня был важный разговор с Фомой Магнусом.
Когда Мария удалилась к себе, Я, по обыкновению, почти тотчас же
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг