тревожны.
- Свистят, - сказал Я и засмеялся.
- Свистят! - повторил Топпи, ухмыляясь, - он не умеет смеяться.
Но мне снова стало нехорошо. Озноб, странная тоска и дрожь в самом
основании языка. Меня мутила эта падаль, которую я давил ногами, и Мне
хотелось встряхнуться, как собаке после купанья. Пойми, ведь это был первый
раз, когда Я видел и ощущал твой труп, мой дорогой читатель, и он Мне не
понравился, извини. Почему он не возражал, когда Я ногой попирал его лицо? У
Джорджа было молодое, красивое лицо, и он держался с достоинством. Подумай,
что и в твое лицо вдавится тяжелая нога, - и ты будешь молчать?
К порядку! В Рим мы не пошли, а отправились искать ночлега у добрых
людей поближе. Долго шли. Устали. Хотелось пить - ах, как хотелось пить! А
теперь позволь тебе представить Моего нового друга, синьора Фому Магнуса и
его прекрасную дочь Марию.
Вначале это было слабо мерцающим огоньком, который "зовет усталого
путника". Вблизи это было маленьким уединенным домиком, еле сквозившим
белыми стенами сквозь чащу высоких черных кипарисов и еще чего-то. Только в
одном окне был свет, остальные закрыты ставнями. Каменная ограда, железная
решетка, крепкие двери. И - молчание. На первый взгляд это было
подозрительное что-то. Стучал Топпи - молчание. Долго стучал Я - молчание. И
наконец суровый голос из-за железной двери спросил:
- Кто вы? Что надо?
Еле ворочая высохшим языком, Мой храбрый Топпи рассказал о катастрофе и
нашем бегстве, он говорил долго, - и тогда лязгнул железный замок, и дверь
открылась. Следуя за суровым и молчаливым незнакомцем, мы вошли в дом,
прошли несколько темных и безмолвных комнат, поднялись по скрипящей лестнице
и вошли в освещенное помещение, видимо, рабочую комнату незнакомца. Светло,
много книг и одна, раскрытая, лежит на столе под низкой лампой с зеленым
простым колпаком. Ее свет мы заметили в поле. Но Меня поразило безмолвие
дома: несмотря на довольно ранний час, не слышно было ни шороха, ни голоса,
ни звука.
- Садитесь.
Мы сели, и Топпи, изнемогая, снова начал свою повесть, но странный
хозяин равнодушно перебил его:
- Да, катастрофа. Это часто бывает на наших дорогах. Много жертв?
Топпи залопотал, а хозяин, полуслушая его, вынул из кармана револьвер и
спрятал в стол, небрежно пояснив:
- Здесь не совсем спокойная окраина. Что ж, милости просим, оставайтесь
у меня.
Он впервые поднял свои темные, почти без блеска, большие и мрачные
глаза и внимательно, как диковинку в музее, с ног до головы осмотрел Меня и
Топпи. Это был наглый и неприличный взгляд, и Я поднялся с места.
- Боюсь, что мы здесь лишние, синьор, и...
Но он неторопливым и слегка насмешливым жестом остановил Меня.
- Пустое. Оставайтесь. Сейчас я дам вам вина и кое-что поесть. Прислуга
приходит ко мне только днем, так что я сам буду вам прислуживать. Умойтесь и
освежитесь, за этой дверью ванна, пока я достану вино. Вообще, не
стесняйтесь.
Пока мы пили и ели, - правда, с жадностью, - этот неприветливый
господин читал свою книгу с таким видом, словно никого не было в комнате и
будто это не Топпи чавкал, а собака возилась над костью. Здесь Я хорошо
рассмотрел его. Высокий, почти моего роста и склада, лицо бледное и как
будто утомленное, черная смоляная, бандитская борода. Но лоб большой и умный
и нос... как это назвать? - Вот Я снова ищу сравнений! - Нос как целая книга
о большой, страстной, необыкновенной, притаившейся жизни. Красивый и
сделанный тончайшим резцом не из мяса и хрящей, а... - как это сказать? - из
мыслей и каких-то дерзких желаний. Видимо - тоже храбрец! Но особенно
удивили Меня его руки: очень большие, очень белые и спокойные. Почему
удивили, Я не знаю, но вдруг Я подумал: как хорошо, что не плавники! Как
хорошо, что не щупальцы! Как хорошо и удивительно, что ровно десять пальцев;
ровно десять тонких, злых, умных мошенников!
Я вежливо сказал:
- Благодарю вас, синьор...
- Меня зовут Магнус. Фома Магнус. Выпейте еще вина. Американцы?
Я ждал, чтобы Топпи по английскому обычаю представил Меня, и смотрел на
Магнуса. Нужно было быть безграмотной скотиной и не читать ни одной
английской, французской или итальянской газеты, чтобы не знать, кто Я?
- Мистер Генри Вандергуд из Иллинойса. Его секретарь, Эрвин Топпи, ваш
покорнейший слуга. Да, граждане Соединенных Штатов.
Старый шут выговорил свою тираду не без гордости, и Магнус - да, - он
слегка вздрогнул. Миллиарды, мой друг, миллиарды! Он долго и пристально
посмотрел на Меня:
- М-р Вандергуд? Генри Вандергуд? Это не вы, сударь, тот американец,
миллиардер, что хочет облагодетельствовать человечество своими миллиардами?
Я скромно мотнул головой:
- Уйес, Я.
Топпи мотнул головой и подтвердил... осел:
- Уйес, мы.
Магнус поклонился нам обоим и с дерзкой насмешливостью сказал:
- Человечество ждет вас, м-р Вандергуд. Судя по римским газетам, оно в
полном нетерпении! Но мне надо извиниться за свой скромный ужин: я не
знал...
С великолепной прямотой Я схватил его большую, странно горячую руку и
крепко, по-американски, потряс ее:
- Оставьте, синьор Магнус! Прежде чем стать миллиардером, Я был
свинопасом, а вы - прямой, честный и благородный джентльмен, которому Я с
уважением жму руку. Черт возьми, еще ни одно человеческое лицо не будило во
Мне... такой симпатии, как ваше!
Тогда Магнус сказал...
Ничего Магнус не сказал! Нет, Я не могу так: "Я сказал", "он сказал" -
эта проклятая последовательность убивает Мое вдохновение, Я становлюсь
посредственным романистом из бульварной газетки и лгу, как бездарность. Во
Мне пять чувств, Я цельный человек, а толкую об одном слухе! А зрение?
Поверь, оно не бездельничало. А это чувство земли, Италии, Моего
существования, которое Я ощутил с новой и сладкой силой. Ты думаешь, Я
только и делал, что слушал умного Фому Магнуса? Он говорит, а Я смотрю,
понимаю, отвечаю, а сам думаю: как хорошо пахнет земля и трава в Кампанье!
Еще Я старался вчувствоваться в весь этот дом (так говорят?), в его скрытые
молчаливые комнаты; он казался Мне таинственным. А еще Я с каждой минутой
все больше радовался, что Я жив, говорю, могу еще долго играть... и вдруг
Мне стало нравиться, что Я - человек!
Помню, Я вдруг протянул Магнусу Мою визитную карточку: Генри Вандергуд.
Он удивился и не понял, но вежливо положил карточку на стол, а Мне
захотелось поцеловать его в темя: за эту вежливость, за то, что он
человек, - и Я тоже человек. Еще Мне очень нравилась Моя нога в желтом
ботинке, и Я незаметно покачивал ею: пусть покачается, прекрасная
человеческая американская нога! Я был очень чувствителен в этот вечер! Мне
даже захотелось раз заплакать: смотреть прямо в глаза собеседнику и на своих
открытых, полных любви, добрых глазах выдавить две слезинки. Кажется, Я это
и сделал, и в носу приятно кольнуло, как от лимонада. И на Магнуса Мои две
слезинки, как Я заметил, произвели прекраснейшее впечатление.
Но Топпи!.. Пока Я переживал эту чудную поэму вочеловечения и слезился,
как мох, он мертвецки спал за тем же столом, где сидел. Не слишком ли он
вочеловечился? Я хотел рассердиться, но Магнус удержал Меня:
- Он переволновался и устал, м-р Вандергуд.
Впрочем, было уже позднее время. Мы уже два часа горячо говорили и
спорили с Магнусом, когда это случилось с Топпи. Я отправил его в постель, и
мы продолжали пить и говорить еще долго. Пил вино больше Я, а Магнус был
сдержан, почти мрачен, и Мне все больше нравилось его суровое, временами
даже злое и скрытное лицо. Он говорил:
- Я верю в ваш альтруистический порыв, м-р Вандергуд. Но я не верю,
чтобы вы, человек умный, деловой и... несколько холодный, как мне кажется,
могли возлагать какие-нибудь серьезные надежды на ваши деньги...
- Три миллиарда - огромная сила, Магнус!
- Да, три миллиарда - огромная сила, - согласился он спокойно и
нехотя, - но что вы можете сделать с ними? Я засмеялся:
- Вы хотите сказать: что может сделать с ними этот невежда американец,
этот бывший свинопас, который свиней знает лучше, нежели людей?..
- Одно знание помогает другому.
- Этот сумасбродный филантроп, которому золото бросилось в голову, как
молоко кормилице? Да, конечно, что Я могу сделать? Еще один университет в
Чикаго? Еще богадельню в Сан-Франциско? Еще одну гуманную исправительную
тюрьму в Нью-Йорке?
- Последнее было бы истинным благодеянием для человечества. Не смотрите
на меня так укоризненно, м-р Вандергуд: я нисколько не шучу, во мне вы не
найдете той... беззаветной любви к людям, которая так ярко горит в вас.
Он дерзко насмехался надо Мною, а Мне было так его жаль: не любить
людей! Несчастный Магнус, Я с таким удовольствием поцеловал бы его в темя!
Не любить людей!
- Да, я их не люблю, - подтвердил Магнус. - Но я рад, что вы не
собираетесь идти шаблонным путем всех американских филантропов. Ваши
миллиарды...
- Три миллиарда, Магнус! На эти деньги можно создать новое
государство...
- Да?!
- Или разрушить старое. На это золото, Магнус, можно сделать войну,
революцию...
- Да?
Мне таки удалось поразить его: его большая белая рука слегка
вздрогнула, и в темных глазах мелькнуло уважение: "А ты, Вандергуд, не так
глуп, как я подумал вначале!" Он встал и, пройдя раз по комнате, остановился
передо Мною и с насмешкой, резко спросил:
- А вы знаете точно, что нужно вашему человечеству: создание нового или
разрушение старого государства? Война или мир? Революция или покой? Кто вы
такой, м-р Вандергуд из Иллинойса, что беретесь решать эти вопросы? Я
ошибся: стройте богадельню и университет в Чикаго, это... безопаснее.
Мне нравилась дерзость этого человечка! Я скромно опустил голову и
сказал:
- Вы правы, синьор Магнус. Кто я такой, Генри Вандергуд, чтобы решать
эти вопросы? Но Я их и не решаю. Я только ставлю их, Я ставлю и ищу ответа,
ищу ответа и человека, который Мне его даст. Я неуч, невежда, Я не читал как
следует ни одной книги, кроме гроссбуха, а здесь Я вижу книг достаточно. Вы
мизантроп, Магнус, вы слишком европеец, чтобы не быть слегка и во всем
разочарованным, а мы, молодая Америка, мы верим в людей. Человека надо
делать! Вы в Европе плохие мастера и сделали плохого человека, мы - сделаем
хорошего. Извиняюсь за резкость: пока Я, Генри Вандергуд! делал только
свиней, и мои свиньи, скажу это с гордостью, имеют орденов и медалей не
меньше, нежели фельдмаршал Мольтке, но теперь Я хочу делать людей...
Магнус усмехнулся:
- Вы алхимик от Евангелия, Вандергуд: берете свинец и хотите превращать
в золото!
- Да, Я хочу делать золото и искать философский камень. Но разве он уже
не найден? Он найден, только вы не умеете им пользоваться: это - любовь. Ах,
Магнус, Я еще сам не знаю, что буду делать, но Мои замыслы широки и...
величественны, сказал бы Я, если бы не эта ваша мизантропическая улыбка.
Поверьте в человека, Магнус, и помогите Мне! Вы знаете, что нужно человеку.
Он холодно и угрюмо повторил:
- Ему нужны тюрьмы и эшафот.
Я воскликнул в негодовании (негодование Мне особенно удается):
- Вы клевещете на себя, Магнус! Я вижу, что вы пережили какое-то
тяжелое горе, быть может, измену и...
- Остановитесь, Вандергуд! Я сам никогда не говорю о себе и не люблю,
чтобы и другие говорили обо мне. Достаточно сказать, что за четыре года вы
первый нарушаете мое одиночество, и то... благодаря случайности. Я не люблю
людей.
- О! Простите, но Я не верю.
Магнус подошел к книжной полке и с выражением презрения и как бы
гадливости взял в свою белую руку первый попавшийся том.
- А вы, не читавший книг, знаете, о чем эти книги? Только о зле,
ошибках и страдании человечества. Это слезы и кровь, Вандергуд! Смотрите:
вот в этой тоненькой книжонке, которую я держу двумя пальцами, заключен
целый океан красной человеческой крови, а если вы возьмете их все... И кто
пролил эту кровь? Дьявол?
Я почувствовал себя польщенным и хотел поклониться, но он бросил книгу
и гневно крикнул:
- Нет, сударь: человек! Ее пролил человек! Да, я читаю эти книги, но
лишь для одного: чтобы научиться ненавидеть и презирать человека. Вы ваших
свиней превратили в золото, да? А я уже вижу, как это золото снова
превращается в свиней: они вас слопают, Вандергуд. Но я не хочу ни...
лопать, ни лгать: выбросьте в море ваши деньги, или... стройте тюрьмы и
эшафот. Вы честолюбивы, как все человеколюбцы? Тогда стройте эшафот. Вас
будут уважать серьезные люди, а стадо назовет вас великим. Или вы,
американец из Иллинойса, не хотите в Пантеон?
- Но, Магнус!..
- Кровь! Разве вы не видите, что кровь везде? Вот она уже на вашем
сапоге...
Признаюсь, что при этих словах сумасшедшего, каким в ту минуту
показался мне Магнус, Я с испугом дернул ногою, на которой лишь теперь
заметил темное красноватое пятно... такая мерзость!
Магнус улыбнулся и, сразу овладев собою, продолжал холодно и почти
равнодушно:
- Я вас невольно испугал, м-р Вандергуд? Пустяки, вероятно, вы
наступили на... что-нибудь ногою. Это пустяки. Но этот разговор, которого я
не вел уже много лет, слишком волнует меня и... Спокойной ночи, м-р
Вандергуд. Завтра я буду иметь честь представить вас моей дочери, а сейчас
позвольте...
И так далее. Одним словом, этот господин самым грубейшим образом отвел
меня в мою комнату и чуть сам не уложил в постель. Я и не спорил: зачем?
Надо сказать, что в эту минуту он Мне очень мало нравился. Мне было даже
приятно, что он уходит, но вдруг у самой двери он обернулся и, сделав шаг,
резко протянул ко Мне обе свои белые большие руки. И прошептал:
- Вы видите эти руки? На них кровь! Пусть кровь злодея, мучителя и
тирана, но все та же красная человеческая кровь. Прощайте!
...Он испортил Мне ночь. Клянусь вечным спасением, в этот вечер Я с
удовольствием чувствовал себя человеком и расположился, как дома, в его
тесной шкуре. Она всегда жмет мне под мышками. Я взял ее в магазине готового
платья, а тут мне казалось, что она сшита на заказ у лучшего Портного! Я был
чувствителен. Я был очень добр и мил, Мне очень хотелось поиграть, но Я
вовсе не был склонен к такой тяжелой трагедии! Кровь! И нельзя же совать под
нос полузнакомому джентльмену свои белые руки... у всех палачей очень белые
руки!
Не думай, что Я шучу. Мне стало очень нехорошо. Если днем Я еще пока
побеждаю Вандергуда, то каждую ночь он кладет Меня на обе лопатки. Это он
заселяет темноту моих глаз своими глупейшими снами и перетрясает свой
пыльный архив... и как безбожно глупы и бестолковы его сны! Всю ночь он
хозяйничает во мне, как вернувшийся хозяин, перебирает брезгливо, что-то
ищет, хнычет о порче и потерях, как скупец, кряхтит и ворочается, как
собака, которой не спится на старой подстилке. Это он каждую ночь втягивает
Меня, как мокрая глина, в глубину дряннейшей человечности, в которой Я
задыхаюсь. Каждое утро, проснувшись, Я чувствую, что вандергудовская
настойка человечности стала на десять градусов крепче... подумай: еще
немного, и он просто выставит Меня за порог, - он, жалкий владелец пустого
сарая, куда Я внес дыхание и душу!
Как торопливый вор, Я влез в чужое платье, карманы которого набиты
векселями... Нет, еще хуже! Это не тесное платье, это низкая, темная и
душная тюрьма, в которой Я занимаю места меньше, нежели солитер в желудке
Вандергуда. Тебя с детства запрятали в твою тюрьму, мой дорогой читатель, и
ты даже любишь ее, а Я... Я пришел из царства Свободы. И Я не хочу быть
глистом Вандергуда: один глоток этого чудесного цианистого кали, и Я - снова
свободен. Что скажешь тогда, негодяй Вандергуд? Ведь без Меня тебя тотчас
слопают черви, ты лопнешь, ты расползешься по швам... мерзкая падаль! Не
трогай Меня!
Но в эту ночь Я весь был во власти Вандергуда. Что Мне человеческая
кровь! Что Мне эта жидкая условность ихней жизни! Но Вандергуд был
взволнован сумасшедшим Магнусом. Вдруг Я чувствую, - подумай! - что весь Я
полон крови, как бычий пузырь, и пузырь этот так тонок и непрочен, что его
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг