выдумал, что я когда-то был Сатаною? Вижу, что это лишь нарочно, и фонтан, и
Мария, и самые мои мысли о каком-то Магнусе-человеке, но истинного моего не
могу ни найти, ни понять. Тщетно допрашиваю память - она полна и она
безмолвна, как закрытая книга, и нет силы раскрыть эту зачарованную книгу,
таящую все тайны моего прошлого бытия. Напрягая зрение, тщетно вглядываюсь в
дальнюю и светлую глубину, откуда сошел я на эту картонную Землю,- и ничего
не вижу в томительных колыханиях безбрежного тумана. Там, за туманом, моя
страна, но кажется, но кажется, я совсем забыл к ней дорогу.
Ко мне вернулась скверная привычка Вандергуда напиваться в одиночку, и
я пьян немного. Это ничего, в последний раз. Это тоже нарочно. Сейчас я
видел нечто, после чего не хочу смотреть ни на что другое. Мне захотелось
взглянуть на белый сад и представить, как мог бы я идти с Марией по голубой
песчаной дорожке, - я закрыл свет в комнате и раздернул широко драпри. И как
видение, как сон, встал передо мною белый сад, и - подумай! - по голубой, по
песчаной дорожке шли двое, мужчина и женщина, и женщина была - Мария. Они
шли тихо, ступая на свои тени, и мужчина обнимал ее. Мой счетчик в груди
застукал бешено, упал на пол и почти разбился, когда наконец я узнал
мужчину, - о, это был Магнус, только Магнус, милый Фома, отец, будь он
проклят с своими отеческими объятиями!
Ах, как я опять полюбил мою Марию! Я стал на колени перед окном и
протянул к ней руки... правда, что-то в этом роде я уже видел в театре, но
мне все равно: я протянул руки, ведь я один и пьян, отчего мне не делать
так, как я хочу? Мадонна! Потом я сразу задернул занавес.
Тихо, как паутинку, как горсть лунного света, я понесу мое видение и
вплету его в ночные сны. Тихо!.. Тихо!
IV
25 мая 1914 г. Италия
Если бы слугою моим было не жалкое слово, а сильный оркестр, я заставил
бы выть и реветь все мои медные трубы. Я поднял бы к небу их блещущие пасти
и выл бы долго, выл бы медным скрежещущим воем, от которого волосы встают на
голове и пугливее бегут облака. Я не хочу лживых скрипок, мне ненавистен
нежный рокот продажных струн под пальцами лжецов и мошенников - дыхание!
дыхание! Моя глотка как медная труба, мое дыхание как ураган, рвущийся в
узкие щели, и весь я звеню, лязгаю и скрежещу, как груда железа под ветром.
О, это не всегда гневный и мощный рев медных труб - часто, очень часто это
жалобный визг перегорелого и ржавого железа, скользящий и одинокий, как
зима, свист согнутых прутьев, от которого холодеют мысли и сердце
заволакивается ржавчиной тоски и без-домья. Все, что может гореть в огне,
выгорело во мне. Это я хотел игры? Это я хотел игры? Так вот - смотри на
этот чудовищный остов сгоревшего театра: в нем сгорели и все актеры... ах,
все актеры сгорели в нем, и сама гнусная правда смотрит в нищенские дыры его
пустых окон!!
Клянусь моим престолом! - о какой еще там любви бормотал я,
вочеловечившийся? Кому еще там протягивал мои объятия? Не тебе ли...
товарищ? Клянусь моим престолом! - если я был Любовью на одно мгновение, то
отныне я - Ненависть и остаюсь ею вечно.
Сегодня остановимся на этом, дорогой товарищ. Я давно не писал, и мне
снова надо привыкать к твоему тусклому и плоскому лику, разрисованному
румянами пощечин, и я немного забыл те слова, что говорятся между
порядочными и недавно битыми людьми. Пойди вон, мой друг. Сегодня и медная
труба, и ты першишь у меня в горле, червячок. Оставь меня.
26 мая, Италия
Это было месяц назад, когда Фома Магнус взорвал меня. Да, это правда,
он таки взорвал меня, и это было месяц тому назад, в священном городе Риме,
в палаццо Орсини, когда-то принадлежавшем миллиардеру Генри Вандергуду, - ты
помнишь этого милого американца с его сигарой и золотыми патентованными
зубами? Увы. Его больше нет с нами, он внезапно скончался, и ты сделаешь
хорошо, если закажешь о нем заупокойную мессу: его иллинойская душа
нуждается в твоих молитвах.
Вернемся, однако, к его последним часам. Я постараюсь быть точным в
моих воспоминаниях и передам не только чувства, но и все слова, сказанные в
тот вечер, - это было вечером, луна уже светила. Очень возможно, что будут
не совсем те слова, что говорились, но во всяком случае те, что я слышал и
запомнил... если тебя когда-нибудь секли, уважаемый товарищ, то ты знаешь,
как трудно самому запомнить и сосчитать все удары розги. Перемещение
центров, понимаешь? О, ты все понимаешь. Итак, примем последнее дыхание
Генри Вандергуда, взорванного злодеем Фомою Магнусом и погребенного...
Марией.
Помню, после той тревожной ночи наутро я проснулся совсем спокойным и
даже радостным. Вероятно, то было влияние солнца, светившего в то самое
широкое окно, откуда ночью лился этот неприятный и слишком многозначительный
лунный свет. Понимаешь, то луна, а то солнце? О, ты все понимаешь. Очень
вероятно, что по той же причине я проникся самой трогательной верой в
добродетель Магнуса и ждал к ночи - безоблачного счастья. Тем более что его
сотрудники - ты помнишь его сотрудников? - кланялись мне. Что такое поклон?
А как много он значит для веры в человека!
Ты знаешь мои хорошие манеры и поверишь, что внешне я был сдержан и
холоден, как джентльмен, получивший наследство, но если бы ты приложил ухо к
моему животу, ты услышал бы, что внутри меня играют скрипки. Что-то
любовное, понимаешь? О, ты все понимаешь. Так с этими скрипками я и вошел к
Магнусу вечером, когда уже снова светила луна. Магнус был один. Мы долго
молчали, и это показало, что меня ждет очень интересный разговор. Наконец я
заговорил:
- Как здоровье синьорины...
Но он прервал меня:
- Нам предстоит очень трудный разговор, Вандергуд. Вас это не волнует?
- О нет, нисколько!
- Хотите вина? Впрочем, нет, не стоит. Я выпью немного, а вам не стоит.
Правда, Вандергуд?
Он засмеялся, наливая вино, и тут я с удивлением заметил, что сам он
очень волнуется: его большие белые руки палача заметно дрожали. Не знаю
точно, когда замолкли мои скрипки, - кажется, в эту минуту. Магнус выпил два
стакана вина - он хотел немного - и продолжал, садясь:
- Да, вам не стоит пить, Вандергуд. Мне нужно все ваше сознание, ничем
не затемненное... вы ничего не пили сегодня? Виски и сода? Нет? Это хорошо.
Надо, чтобы сознание было светло и трезво. Я часто думал, нельзя ли в таких
случаях применять анестезирующие средства, как нри... при...
- Как при вивисекции?
Он серьезно мотнул головою:
- Да, как при вивисекции, вы чудесно схватили мою мысль, старина. Да,
при душевной вивисекции. Например, когда любящей матери сообщают о смерти ее
сына или... очень богатому человеку, что он разорился. Но сознание, как быть
с сознанием... нельзя же его всю жизнь держать под наркозом! Вы понимаете,
Вандергуд? В конце концов, я вовсе не такой жестокий человек, каким иногда
кажусь даже самому себе, и чужая боль часто вызывает во мне очень неприятные
ответные судороги. Это нехорошо. У оператора рука должна быть тверда.
Он посмотрел на свои пальцы: они уже не дрожали. Улыбнувшись, он
продолжал:
- Впрочем, вино также помогает. Милый Вандергуд, клянусь вечным
спасением, которым и вы так любите клясться, что мне очень неприятно
причинять вам эту маленькую... боль. Пустое. Вандергуд! Сознание, больше
сознания! Вашу руку, дружище!
Я протянул руку, и своей горячей, большой рукою Магнус словно обнял мою
ладонь и пальцы и долго держал их в этой странной ванне, напряженной, словно
проникнутой какими-то электротоками. Потом отпустил с легким вздохом.
- Вот так. Бодрее, Вандергуд!
Я пожал плечами. Закурил сигару. Спросил:
- Ваш пример относительно очень богатого человека, который внезапно
стал нищим, не относится ко мне? Я разорен?
Магнус медленно, смотря мне прямо в глаза, ответил:
- Если хотите, то да. У вас нет ничего. Ровно ничего. И этот дворец уже
продан, завтра в него вступят новые владельцы.
- О! Это интересно. А где же мои миллиарды?
- У меня. Они мои. Я очень богатый человек, Вандергуд!
Я переложил сигару в другую сторону рта и выразительно сказал:
- И готовы протянуть мне руку помощи? Вы наглый мошенник, Фома Магнус.
- Если хотите, то да. В этом роде.
- И лжец!
- Пожалуй. Вообще, милый Вандергуд, вам необходимо тотчас же переменить
ваш взгляд на жизнь и людей. Вы слишком идеалист.
- А вам, - я поднялся с кресла, - а вам следует переменить собеседника.
Позвольте мне откланяться и прислать сюда полицейского комиссара.
Магнус засмеялся:
- Вздор, Вандергуд! Все сделано по закону. Вы сами передали мне все.
Это никого не удивит... при вашей любви к людям. Конечно, вы можете объявить
себя сумасшедшим. Понимаете? Тогда я, пожалуй, сяду в тюрьму. Но вы сядете в
сумасшедший дом. Едва ли вы этого захотите, дружище. Полиция! Впрочем,
ничего, говорите, это облегчает в первые минуты.
Кажется, я действительно не сумел скрыть моего волнения. Я с гневом
бросил сигару в огонь камина и измерил глазами окно и Магнуса... нет, эта
туша была слишком велика для игры в мяч. В ту минуту самая потеря состояния
не вполне ясно представлялась моему уму, и возмущало меня не это, а наглый
тон Магнуса, его почти покровительственные манеры старого мошенника. И еще
что-то, очень беспокойное и даже зловещее, как угроза, смутно чувствовалось
мною: как будто настоящая опасность была у меня не перед глазами, а за
спиной. Я не знал, куда направить глаза, и это лишало меня самообладания.
- В чем дело наконец?! - топнул я ногою.
- В чем дело? - как эхо, отозвался Магнус. - Да, и я, в сущности, не
совсем понимаю, что так возмущает вас, Вандергуд? Вы столько раз предлагали
мне эти деньги, даже навязывали их мне, а теперь, когда они в моих руках, вы
хотите звать полицию! Конечно, - Магнус улыбнулся, - здесь есть маленькая
разница: великодушно предоставляя деньги в мое распоряжение, вы оставались
их господином и господином положения, тогда как сейчас... понимаете,
дружище: сейчас я могу просто вытолкать вас из этого дома!
Я выразительно посмотрел на Магнуса. Он ответил не менее выразительным
пожатием широких плеч и сердито сказал:
- Оставьте эти глупости. Я сильнее вас. Не будьте дураком больше, чем
обязывает к тому положение.
- Вы необыкновенно наглый мошенник, синьор Магнус!
- Опять! Как эти сентиментальные души ищут утешения в словах! Возьмите
сигару, сядьте и слушайте. Уже давно мне нужны деньги, очень большие деньги.
В моем прошлом, которое вам ни к чему знать, у меня были некоторые...
неудачи, раздражавшие меня. Дураки и сентиментальные души, вы понимаете? Моя
энергия была схвачена и заперта, как воробей в клетку. Три года неподвижно
сидел я в этой проклятой щели, подстерегая случая...
- Это в прекрасной Кампанье?
- Да, в прекрасной Кампанье... и уже начал терять надежду, когда
появились вы. Здесь я несколько затрудняюсь в выражениях...
- Говори прямо, не стесняйся.
- Можно на ты? Да, это удобнее. С твоей любовью к людям, с твоей игрою,
как ты назвал это впоследствии, ты был очень странен, мой друг, и я довольно
долго колебался, кто ты: необыкновенный ли дурак или такой же... мошенник,
как и я. Видишь ли, такие необыкновенные ослы слишком редко встречаются,
чтобы не вызывать сомнения даже во мне. Ты не сердишься?
- О, нисколько.
- Ты суешь мне деньги, а я думаю: ловушка! Впрочем, ты подвигался
вперед очень быстро, и некоторые меры с моей стороны...
- Извини, что я прерываю тебя. Значит, эти книги твои... уединенные
размышления над жизнью, белый домик и... все это ложь? А убийство, помнишь:
руки в крови?
- Убивать мне приходилось, это правда, и над жизнью я размышлял немало,
поджидая тебя, но остальное, конечно, ложь. Очень грубая, но ты был так мило
доверчив...
- А... Мария?
Признаюсь, человече, что я едва выговорил это имя: так схватило меня
что-то за горло. Магнус внимательно осмотрел меня и мрачно ответил:
- Дойдем и до Марии. Как ты волнуешься, однако, у тебя даже ногти
посинели. Может быть, дать вина? Ну, не надо, терпи. Я продолжаю. Когда у
тебя началось с Марией... конечно, при моем маленьком содействии, я
окончательно поверил, что ты...
- Необыкновенный осел?
Магнус быстро и успокоительно поднял руку:
- О нет! Таким ты казался только вначале. Скажу тебе правдиво, как и
все, что я говорю сейчас; ты вовсе не глуп, Вандергуд, теперь я узнал тебя
ближе. Это пустяки, что ты так наивно отдал мне все свои миллиарды,- мало ли
умных людей обманывалось искусными... мошенниками! Твое несчастье в другом,
товарищ.
Я имел силы усмехнуться:
- Любовь к людям?
- Нет, дружище: презрение к людям! Презрение и вытекающая из него
наивная вера в тех же людей. Ты видишь всех людей настолько ниже себя, ты
так убежден в их фатальном бессилии, что совершенно не боишься их и готов
погладить по головке гремучую змею: так славно гремит! Людей надо бояться,
товарищ! Ведь я знаю твою игру, но порою ты искренно болтал что-то о
человеке, даже жалел его, но всегда откуда-то сверху или сбоку - не знаю. О,
если бы ты мог ненавидеть людей, я с удовольствием взял бы тебя с собою. Но
ты эгоист, ты ужасный эгоист, Вандергуд, и я даже перестаю жалеть, что
ограбил тебя, когда подумаю об этом! Откуда у тебя это подлое презрение!
- Я еще только учусь быть человеком.
- Что ж, учись. Но зачем же ты зовешь мошенником твоего профессора? Это
неблагодарно: ведь я же твой профессор, Вандергуд!
- К черту болтовню. Значит... значит, ты не берешь меня с собою?
- Нет, дружище, не беру.
- Так. Одни миллиарды? Хорошо. Но твой план: взорвать землю или что-то
в этом роде? Или ты здесь лгал? Не может быть, чтобы ты хотел только...
открыть ссудную кассу или стать тряпичным королем!
Магнус с грустью, даже как будто с сочувствием посмотрел на меня и
медленно ответил:
- Нет, здесь я не лгал. Но ты не годишься идти со мною. Ты будешь
постоянно хватать меня за руку. Ты сейчас только кричал: лжец, мошенник,
вор... странно, ты еще только учишься быть человеком, а уже так пропитался
этими пустяками. Когда я подниму руку, чтобы бить, твое презрение начнет
хныкать: оставь их, не трогай, пожалей. О, если бы ты мог ненавидеть! Нет,
ты ужасный эгоист, старина.
Я закричал:
- Да черт тебя возьми наконец с твоим эгоизмом! Я вовсе не глупее тебя,
мрачная скотина, и я не понимаю, что ты открыл в ненависти святого!
Магнус нахмурился:
- Прежде всего не кричи, или я тебя выгоню. Слыхал? Да, пожалуй, ты не
глупее меня, но человеческое дело - не твое дело. Понял, розовая скотина!
Идя взрывать, я иду устраивать мои дела, а ты хочешь быть только моим
управляющим на чужом заводе. Пусть воруют и портят машины, а тебе только бы
получать свое жалованье да поклоны, да? А я не могу! Все это, - он широким
жестом повел рукою,- мой завод, мой, ты понимаешь, и обкрадывают меня. Я
обворован и оскорблен. И я ненавижу оттого, что я оскорблен. Что бы ты делал
в конце концов с твоими миллиардами, если бы я не догадался взять их у тебя?
Строил бы оранжереи и делал наследников - для продолжения! Собственная яхта
в две трубы и брильянты для жены? А я... дай мне все золото, что есть на
земле, и я все его брошу в пекло моей ненависти. Потому, что я оскорблен!
Когда ты видишь горбатого, ты бросаешь ему лиру, чтобы он дальше таскал свой
горб, да? А я хочу уничтожить его, убить, сжечь, как кривое полено. Ты кому
жалуешься, когда тебя обманут или собака укусит тебя за палец? Жене -
полиции - общественному мнению? А если жена с лакеем наставит тебе рога или
общественное мнение не поймет тебя и вместо сожаления высечет, ты тогда
идешь к Богу? А мне не к кому идти, я никому не жалуюсь, но и не прощаю,
понимаешь! Не прощаю, прощают только эгоисты. Я лично оскорблен!
Я слушал молча. Оттого ли, что я сел близко к камину и смотрел в огонь
и только слушал, слова Магнуса слились с видом горящих и раскаленных
поленьев: вспыхивало полено новым огнем - и вспыхивало слово, распадалась на
части насквозь раскаленная, красная масса - и слова разбрызгивались, как
горячие угли. В голове у меня было не совсем ясно, и эта игра вспыхивающих,
светящихся, летающих слов погрузила меня в странный и мрачный полусон. Но
вот что сохранила память:
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг