Разве, как исполин, не боролась она со всем миром и его заблуждениями? На
вершину высокой горы взнесла она меня, и я видел, как глубоко внизу
копошились людишки с их мелкими животными страстями, с их вечным страхом
перед жизнью и смертью, с их церквами, обеднями и молебнами.
Разве я не был и велик, и свободен, и счастлив? Как средневековый
барон, засевший, словно в орлином гнезде, в своем неприступном замке, гордо
и властно смотрит на лежащие внизу долины,- так непобедим и горд был я в
своем замке, за этими черными костями. Царь над самим собой, я был царем и
над миром.
И мне изменили. Подло, коварно, как изменяют женщины, холопы и - мысли.
Мой замок стал моей тюрьмой. В моем замке напали на меня враги. Где же
спасение? В неприступности замка, в толщине его стен - моя гибель. Голос не
проходит наружу. И кто сильный спасет меня? Никто. Ибо никого нет сильнее
меня, а я - я и есть единственный враг моего "я".
Подлая мысль изменила мне, тому, кто так верил в нее и ее любил. Она не
стала хуже: та же светлая, острая, упругая, как рапира, но рукоять ее уж не
в моей руке. И меня, ее творца, ее господина, она убивает с тем же тупым
равнодушием, как я убивал ею других.
Наступает ночь, и меня охватывает бешеный ужас. Я был тверд на земле, и
крепко стояли на ней мои ноги,- а теперь я брошен в пустоту бесконечного
пространства. Великое и грозное одиночество, когда я, тот, который живет,
чувствует, мыслит, который так дорог и есть единственный, когда я так мал,
бесконечно ничтожен и слаб и каждую секунду готов потухнуть. Зловещее
одиночество, когда самого себя я составляю лишь ничтожную частицу, когда в
самом себе я окружен и задушен угрюмо молчащими, таинственными врагами. Куда
ни иду я - я всюду несу их с собою; одинокий в пустоте вселенной, и в самом
себе не имею я друга. Безумное одиночество, когда я не знаю, кто я,
одинокий, когда моими устами, моей мыслью, моим голосом говорят неведомые
они.
Так жить нельзя. А мир спокойно спит: и мужья целуют своих жен, и
ученые читают лекции, и нищий радуется брошенной копейке. Безумный,
счастливый в своем безумии мир, ужасно будет твое пробуждение!
Кто сильный даст мне руку помощи? Никто. Никто. Где найду я то вечное,
к чему я мог бы прилепиться со своим жалким, бессильным, до ужаса одиноким
"я"? Нигде. Нигде. О милая, милая девочка, почему к тебе тянутся сейчас мои
окровавленные руки - ведь ты также человек и так же ничтожна, и одинока, и
подвержена смерти. Жалею ли я тебя, или хочу, чтобы ты меня пожалела, но,
как за щитом, укрылся бы я за твоим беспомощным тельцем от безнадежной
пустоты веков и пространства. Но нет, нет, все это ложь!
О большой, громадной услуге я попрошу вас, гг. эксперты, и, если вы
чувствуете в себе хоть немного человека, вы не откажете в ней. Надеюсь, мы
достаточно поняли друг друга, настолько, чтобы не верить друг другу. И если
я попрошу вас сказать на суде, что я человек здоровый, то менее всего поверю
вашим словам я. Для себя вы можете решать, но для меня никто не решит этого
вопроса:
Притворялся ли я сумасшедшим, чтобы убить, или убил потому, что был
сумасшедшим?
Но судьи поверят вам и дадут мне то, чего я хочу: каторгу. Прошу вас не
придавать ложного толкования моим намерениям. Я не раскаиваюсь, что убил
Савелова, я не ищу в каре искупления грехов, и если для доказательства того,
что я здоров, вам понадобится, чтобы я кого-нибудь убил с целью грабежа,- я
с удовольствием убью и ограблю. Но в каторге я ищу другого, чего, я не знаю
еще и сам.
Меня тянет к этим людям какая-то смутная надежда, что среди них,
нарушивших ваши законы, убийц, грабителей, я найду неведомые мне источники
жизни и снова стану себе другом. Но пусть это неправда, пусть надежда
обманет меня, я все-таки хочу быть с ними. О, я знаю вас! Вы трусы и
лицемеры, вы больше всего любите ваш покой, и вы с радостью всякого вора,
стащившего калач, запрятали бы в сумасшедший дом,- вы охотнее весь мир и
самих себя признаете сумасшедшими, нежели осмелитесь коснуться ваших любимых
выдумок. Я знаю вас. Преступник и преступление - это вечная ваша тревога,
это грозный голос неизведанной бездны, это неумолимое осуждение всей вашей
разумной и нравственной жизни, и как бы плотно вы ни затыкали ватой уши, оно
проходит, оно проходит! И я хочу к ним. Я, доктор Керженцев, стану в ряды
этой страшной для вас армии, как вечный укор, как тот, кто спрашивает и ждет
ответа.
Не униженно прошу я вас, а требую: скажите, что я здоров. Солгите, если
не верите этому. Но если вы малодушно умоете ваши ученые руки и посадите
меня в сумасшедший дом или отпустите на свободу, дружески предупреждаю вас:
я наделаю вам крупных неприятностей.
Для меня нет судьи, нет закона, нет недозволенного. Все можно. Вы
можете представить себе мир, в котором нет законов притяжения, в котором нет
верха, низа, в котором все повинуется только прихоти и случаю? Я, доктор
Керженцев, этот новый мир. Все можно. И я, доктор Керженцев, докажу вам это.
Я притворюсь здоровым. Я добьюсь свободы. И всю остальную жизнь я буду
учиться. Я окружу себя вашими книгами, я возьму от вас всю мощь вашего
знания, которой вы гордитесь, и найду одну вещь, в которой давно назрела
необходимость. Это будет взрывчатое вещество. Такое сильное, какого не
видали еще люди: сильнее динамита, сильнее нитроглицерина, сильнее самой
мысли о нем. Я талантлив, настойчив, и я найду его. И когда я найду его, я
взорву на воздух вашу проклятую землю, у которой так много богов и нет
единого вечного Бога.
На суде доктор Керженцев держался очень спокойно и во все время
заседания оставался в одной и той же, ничего не говорящей позе. На вопросы
он отвечал равнодушно и безучастно, иногда заставляя дважды повторять их.
Один раз он насмешил избранную публику, в огромном количестве наполнившую
зал суда. Председатель обратился с каким-то приказанием к судебному
приставу, и подсудимый, очевидно недослышав или по рассеянности, встал и
громко спросил:
- Что, нужно выходить?
- Куда выходить?- удивился председатель.
- Не знаю. Вы что-то сказали.
В публике засмеялись, и председатель пояснил Керженцеву, в чем дело.
Экспертов-психиатров было вызвано четверо, и мнения их разделились
поровну. После речи прокурора председатель обратился к обвиняемому,
отказавшемуся от защитника:
- Обвиняемый! Что вы имеете сказать в свое оправдание?
Доктор Керженцев встал. Тусклыми, словно незрячими глазами он медленно
обвел судей и взглянул на публику. И те, на кого упал этот тяжелый,
невидящий взгляд, испытали странное и мучительное чувство: будто из пустых
орбит черепа на них взглянула самая равнодушная и немая смерть.
- Ничего,- ответил обвиняемый.
И еще раз окинул он взором людей, собравшихся судить его, и повторил:
- Ничего.
Апрель 1902 г.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 15.09.2006 12:35
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг