обернувшись, он возле самого лица встретил круглые, выпуклые и страшные
глаза. Они были так близко, точно он смотрел на них сквозь увеличительное
стекло и ясно различал красные жилки на белке и желтоватый гной на ресницах.
И, выпустив немую руку Зиночки, он полез в карман, и забормотал:
- Денег!.. Нате денег. Я с удовольствием.
Выпуклые глаза все более круглились и светлели. И когда Немовецкий
отвел от них свои глаза, высокий немного отступил назад и без размаху,
снизу, ударил Немовецкого в подбородок. Голова Немовецкого откачнулась, зубы
ляскнули, фуражка опустилась на лоб и свалилась, и, взмахнув руками, он упал
навзничь. Молча, без крика, повернулась Зиночка и бросилась бежать, сразу
приняв всю быстроту, на какую была способна. Бритый крикнул долго и странно:
- А-а-а!..
И с криком погнался за ней.
Немовецкий, шатаясь, вскочил, но не успел еще выпрямиться, как снова
был сбит с ног ударом в затылок. Тех было двое, а он один, слабый и
непривыкший к борьбе, но он долго боролся, царапался ногтями, как дерущаяся
женщина, всхлипывал от бессознательного отчаяния и кусался. Когда он совсем
ослабел, его подняли и понесли; он упирался, но в голове шумело, он
переставал понимать, что с ним делается, и бессильно обвисал в несущих
руках. Последнее, что он увидел - это кусок рыжей бороды, почти попадавшей
ему в рот, а за ней темноту леса и светлую кофточку бегущей девушки. Она
бежала молча и быстро, так, как бегала на днях, когда играли в горелии, - а
за ней мелкими шажками, настигая, несся бритый. А потом Немовецкий ощутил
вокруг себя пустоту, с замиранием сердца понесся куда-то вниз, грохнул всем
телом, ударившись о землю, - и потерял сознание.
Высокий и рыжий, бросившие Немовецкого в ров, постояли немного,
прислушиваясь к тому, что происходило на дне рва. Но лица их и глаза были
обращены в сторону, где осталась Зиночка. Оттуда послышался высокий,
придушенный женский крик и тотчас замер. И высокий сердито воскликнул:
- Мерзавец! - и прямиком, ломая сучья, как медведь, побежал.
- И я! И я! - тоненьким голоском кричал рыжий, пускаясь за ним вослед.
Он был слабосилен и запыхался; в борьбе ему ушибли коленку, и ему было
обидно, что мысль о девушке пришла ему первому, а достанется она ему
последнему. Он приостановился, потер рукой коленку, высморкался, приставив
палец к носу, и снова побежал, жалобно крича:
- И я! И я!
Темная туча уже расползлась по всему небу, и наступила темная, тихая
ночь. В темноте скоро исчезла коротенькая фигура рыжего, но долго еще
слышался неровный топот его ног, шорох раздвигаемых листьев и дребезжащий,
жалобный крик:
- И я! Братцы, и я!
IV
В рот Немовецкому набралась земля и скрипела на зубах. И первое, самое
сильное, что он почувствовал, придя в сознание, был густой и спокойный запах
земли. Голова была тупая, словно налитая тусклым свинцом, так что трудно
было ворочать; все тело ныло, и сильно болело плечо, но ничего не было ни
переломано, ни разбито. Немовецкий сел и долго смотрел вверх, ничего не
думая и не вспоминая. Прямо над ним свешивался куст с черными широкими
листьями, и сквозь них проглядывало очистившееся небо. Туча прошла, не
бросив ни одной капли дождя и сделав воздух сухим и легким, и высоко, на
середину неба, поднялся разрезанный месяц с прозрачным, тающим краем. Он
доживал последние ночи и светил холодно, печально и одиноко. Небольшие
клочки облаков быстро пронеслись в вышине, где продолжал, очевидно, дуть
сильный ветер, но не закрывали месяца, а осторожно обходили его. В
одиночестве месяца, в осторожности высоких, светлых облаков, в дуновении
неощутимого внизу ветра чувствовалась таинственная глубина царящей над
землею ночи.
Немовецкий вспомнил все, что произошло, и не поверил. Все случившееся
было страшно и непохоже на правду, которая не может быть такой ужасной, и
сам он, сидящий среди ночи и смотрящий откуда-то снизу на перевернутый месяц
и бегущие облака, был также странен и непохож на настоящего. И он подумал,
что это обыкновенный страшный сон, очень страшный и дурной. И эти женщины,
которых они так много встречали, были также сном.
- Не может быть, - сказал он утвердительно и слабо качнул тяжелой
головой. - Не может быть.
Он протянул руку и стал искать фуражку, чтобы идти, но фуражки не было.
И то, что ее не было, сразу сделало все ясным; и он понял, что происшедшее
не сон, а ужасная правда. В следующую минуту, замирая от ужаса, он уже
карабкался вверх, обрывался вместе с осыпавшейся землей и снова карабкался и
хватался за гибкие ветви куста.
Вылезши, он побежал прямо, не рассуждая и не выбирая направления, и
долго бежал и кружился между деревьями. Так же внезапно, не рассуждая, он
побежал в другую сторону, и опять ветви царапали его лицо, и опять все стало
похоже на сон. И Немовецкому казалось, что когда-то с ним уже было нечто
подобное: тьма, невидимые ветви, царапающие лицо, и он бежит, закрыв глаза,
и думает, что все это сон. Немовецкий остановился, потом сел в неудобной и
непривычной позе человека, сидящего прямо на земле, без возвышения. И опять
он подумал о фуражке и сказал:
- Это я. Нужно убить себя. Нужно убить себя, если даже это сон.
Он вскочил и снова побежал, но опомнился и пошел медленно, смутно рисуя
себе то место, где на них напали. В лесу было совсем темно, но иногда
прорывался бледный месячный луч и обманывал, освещая белые стволы, и лес
казался полным неподвижных и почему-то молчаливых людей. И это уже было
когда-то, и это походило на сон.
- Зинаида Николаевна! - звал Немовецкий и громко выговаривал первое
слово, но тихо второе, как будто теряя вместе со звуком надежду, что
кто-нибудь отзовется.
И никто не отзывался.
Потом он попал на тропинку, узнал ее и дошел до поляны. И тут опять и
уже совсем он понял, что все это правда, и в ужасе заметался, крича:
- Зинаида Николаевна! Это я! Я!
Никто не откликался, и, повернувшись лицом туда, где должен был
находиться город, Немовецкий раздельно выкрикнул:
- По-мо-ги-те!..
И снова заметался, что-то шепча, обшаривая кусты, когда перед самыми
его ногами всплыло белое мутное пятно, похожее на застывшее пятно слабого
света. Это лежала Зиночка.
- Господи! Что же это? - с сухими глазами, но голосом рыдающего
человека сказал Немовецкий и, став на колени, прикоснулся к лежащей.
Рука его попала на обнаженное тело, гладкое, упругое, холодное, но не
мертвое, и с содроганием Немовецкий отдернул ее.
- Милая моя, голубочка моя, это я, - шептал он, ища в темноте ее лицо.
И снова, в другом направлении он протянул руку и опять наткнулся на
голое тело, и так, куда он ни протягивал ее, он всюду встречал это голое
женское тело, гладкое, упругое, как будто теплевшее под прикасающейся рукой.
Иногда он отдергивал руку быстро, но иногда задерживал и, как сам он, без
фуражки, оборванный, казался себе не настоящим, так и с этим обнаженным
телом он не мог связать представления о Зиночке. И то, что произошло здесь,
что делали люди с этим безгласным женским телом, представилось ему во всей
омерзительной ясности и какой-то странной, говорливой силой отозвалось во
всех его членах. Потянувшись так, что хрустнули суставы, он тупо уставился
на белое пятно и нахмурил брови, как думающий человек. Ужас перед
случившимся застывал в нем, свертывался в комок и лежал в душе, как что-то
постороннее и бессильное.
- Господи, что же это? - повторил он, но звук был неправдивый, как
будто нарочно.
Он нащупал сердце: оно билось слабо, но ровно, и когда он нагнулся к
самому лицу, он ощутил слабое дыхание, словно Зиночка не была в глубоком
обмороке, а просто спала. И он тихо позвал ее:
- Зиночка, это я.
И тут же почувствовал, что будет почему-то хорошо, если она еще долго
не проснется. Затаив дыхание и быстро оглянувшись кругом, он осторожно
погладил ее по щеке и поцеловал сперва в закрытые глаза, потом в губы, мягко
раздавшиеся под крепким поцелуем. Его испугало, что она может проснуться, и
он откачнулся и замер. Но тело было немо и неподвижно, и в его беспомощности
и доступности было что-то жалкое и раздражающее, неотразимо влекущее к себе.
С глубокой нежностью и воровской, пугливой осторожностью Немовецкий старался
набросать на нее обрывки ее платья, и двойное ощущение материи и голого тела
было остро, как нож, и непостижимо, как безумие. Он был защитником и тем,
кто нападает, и он искал помощи у окружающего леса и тьмы, но лес и тьма не
давали ее. Здесь было пиршество зверей, и, внезапно отброшенный по ту
сторону человеческой, понятной и простой жизни, он обонял жгучее
сладострастие, разлитое в воздухе, и расширял ноздри.
- Это я! Я! - бессмысленно повторял он, не понимая окружающего и весь
полный воспоминанием о том, как он увидел когда-то белую полоску юбки,
черный силуэт ноги и нежно обнимавшую ее туфлю. И, прислушиваясь к дыханию
Зиночки, не сводя глаз с того места, где было ее лицо, он подвинул руку.
Прислушался и подвинул еще.
- Что же это? - громко и отчаянно вскрикнул он и вскочил, ужасаясь
самого себя.
На одну секунду в его глазах блеснуло лицо Зиночки и исчезло. Он
старался понять, что это тело - Зиночка, с которой он шел сегодня и которая
говорила о бесконечности, и не мог; он старался почувствовать ужас
происшедшего, но ужас был слишком велик, если думать, что все это правда, и
не появлялся.
- Зинаида Николаевна! - крикнул он, умоляя. - Зачем же это? Зинаида
Николаевна?
Но безгласным оставалось измученное тело, и с бессвязными речами
Немовецкий опустился на колени. Он умолял, грозил, говорил, что убьет себя,
и тормошил лежащую, прижимая ее к себе и почти впиваясь ногтями. Потеплевшее
тело мягко поддавалось его усилиям, послушно следуя за его движениями, и все
это было так страшно, непонятно и дико, что Немовецкий снова вскочил и
отрывисто крикнул:
- Помогите! - и звук был лживый, как будто нарочно.
И снова он набросился на несопротивлявшееся тело, целуя, плача,
чувствуя перед собой какую-то бездну, темную, страшную, притягивающую.
Немовецкого не было, Немовецкий оставался где-то позади, а тот, что был
теперь, с страстной жестокостью мял горячее податливое тело и говорил,
улыбаясь хитрой усмешкой безумного:
- Отзовись! Или ты не хочешь? Я люблю тебя, люблю тебя.
С той же хитрой усмешкой он приблизил расширившиеся глаза к самому лицу
Зиночки и шептал:
- Я люблю тебя. Ты не хочешь говорить, но ты улыбаешься, я это вижу. Я
люблю тебя, люблю, люблю.
Он крепче прижал к себе мягкое, безвольное тело, своей безжизненной
податливостью будившее дикую страсть, ломал руки и беззвучно шептал,
сохранив от человека одну способность лгать:
- Я люблю тебя. Мы никому не скажем, и никто не узнает. И я женюсь на
тебе, завтра, когда хочешь. Я люблю тебя. Я поцелую тебя, и ты мне
ответишь - хорошо? Зиночка...
И с силой он прижался к ее губам, чувствуя, как зубы вдавливаются в
тело, и в боли и крепости поцелуя теряя последние проблески мысли. Ему
показалось, что губы девушки дрогнули. На один миг сверкающий огненный ужас
озарил его мысли, открыв перед ним черную бездну.
И черная бездна поглотила его.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 13.09.2006 17:30
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг