Леонид Андреев.
Бездна
I
Уже кончался день, а они двое все шли, все говорили и не замечали ни
времени, ни дороги. Впереди, на пологом холме, темнела небольшая роща, и
сквозь ветви деревьев красным раскаленным углем пылало солнце, зажигало
воздух и весь его превращало в огненную золотистую пыль. Так близко и так
ярко было солнце, что все кругом словно исчезало, а оно только одно
оставалось, окрашивало дорогу и ровняло ее. Глазам идущих стало больно, они
повернули назад, и сразу перед ними все потухло, стало спокойным и ясным,
маленьким и отчетливым. Где-то далеко, за версту или больше, красный закат
выхватил высокий ствол сосны, и он горел среди зелени, как свеча в темной
комнате; багровым налетом покрылась впереди дорога, на которой теперь каждый
камень отбрасывал длинную черную тень, да золотисто-красным ореолом
светились волосы девушки, пронизанные солнечными лучами. Один тонкий
вьющийся волос отделился от других и вился и колебался в воздухе, как
золотая паутинка.
И то, что впереди стало темно, не прервало и не изменило их разговора.
Такой же ясный, задушевный и тихий, он лился спокойным потоком и был все об
одном: о силе, красоте и бессмертии любви. Оба они были очень молоды:
девушке было всего семнадцать лет, Немовецкому на четыре года больше, и оба
они были в ученической форме: она в скромном коричневом платье гимназистки,
он в красивой форме студента-технолога. И как и речь, все у них было
молодое, красивое и чистое: стройные, гибкие фигуры, словно пронизанные
воздухом и родные ему, легкая упругая поступь и свежие голоса, даже в
простых словах звучавшие задумчивой нежностью, так, как звенит ручей в тихую
весеннюю ночь, когда не весь еще снег сошел с темных полей.
Они шли, сворачивая там, где сворачивала незнакомая дорога, и две
длинные, постепенно утончающиеся тени, смешные от маленьких головок, то
раздельно двигались впереди, то сбоку сливались в одну узкую и длинную, как
тень тополя, полосу. Но они не видели теней и говорили, и, говоря, он не
сводил глаз с ее красивого лица, на котором розовый закат точно оставил
часть своих нежных красок, а она смотрела вниз, на тропинку, отталкивала
зонтиком маленькие камешки и следила, как из-под темного платья равномерно
выдвигался то один, то другой острый кончик маленькой ботинки.
Дорогу пересекла канава с пыльными, обвалившимися от ходьбы краями, и
они на миг остановились. Зиночка подняла голову, обвела вокруг затуманенным
взглядом и спросила:
- Вы знаете, где мы? Я здесь ни разу не была.
Он внимательно оглядел местность.
- Да, знаю. Там, за этим бугром, город. Давайте руку, я вам помогу.
Он протянул руку, нерабочую руку, тонкую и белую, как у женщины.
Зиночке было весело, ей хотелось перепрыгнуть канаву самой, побежать,
крикнуть: "Догоняйте!" - но она сдержалась, слегка, с важной благодарностью
наклонила голову и немного боязливо протянула руку, сохранившую еще нежную
припухлость детской руки. А ему хотелось до боли сжать эту трепетную ручку,
но он также сдержался, с полупоклоном почтительно принял ее и скромно
отвернулся, когда у всходившей девушки слегка приоткрылась нога.
И снова они шли и говорили, но головы их были полны ощущением на минуту
сблизившихся рук. Она еще чувствовала сухой жар его ладони и крепких
пальцев; ей было приятно и немного совестно, а он ощущал покорную мягкость
ее крохотной ручки и видел черный силуэт ноги и маленькую туфлю, наивно и
нежно обнимавшую ее. И было что-то острое, беспокойное в этом немеркнущем
представлении узкой полоски белых юбок и стройной ноги, и несознаваемым
усилием воли он потушил его. И тогда ему стало весело, и сердцу его было так
широко и свободно в груди, что захотелось петь, тянуться руками к небу и
крикнуть: "бегите, я буду вас догонять" - эту древнюю формулу первобытной
любви среди лесов и гремящих водопадов.
И от всех этих желаний к горлу подступали слезы.
Длинные, смешные тени исчезли, и дорожная пыль стала серой и холодной,
но они не заметили этого и говорили. Оба они прочли много хороших книг, и
светлые образы людей, любивших, страдавших и погибавших за чистую любовь,
носились перед их глазами. В памяти воскресали отрывки неведомо когда
прочитанных стихов, в одежду звучной гармонии и сладкой грусти облекавший
любовь.
- Вы не помните, откуда это? - спрашивал Немовецкий, припоминая: - "...
и со мною снова та, кого люблю, от которой скрыл я, не сказав ни слова, всю
тоску, всю нежность, всю любовь мою..."
- Нет, - ответила Зиночка и задумчиво повторила: - "всю тоску, всю
нежность, всю любовь мою"...
- Всю любовь мою, - невольным эхом откликнулся Немовецкий.
И снова они вспоминали. Вспоминали чистых, как белые лилии, девушек,
надевавших черную монашескую одежду, одиноко тоскующих в парке, засыпанном
осенней листвой, счастливых в своем несчастье; они вспоминали и мужчин,
гордых, энергичных, но страдающих и просящих о любви нечутком венском
сострадании. Печальны были вызванные образы, но в их печали светлее и чище
являлась любовь. Огромным, как мир, ясным, как солнце, и дивно-красивым
вырастала она перед их глазами, и не было ничего могущественнее ее и краше.
- Вы могли бы умереть за того, кого любите? спросила Зиночка, смотря на
свою полудетскую руку.
- Да, мог бы, - решительно ответил Немовецкий, открыто и искренно глядя
на нее. - А вы?
- Да, и я, - она задумалась. - Ведь это такое счастье: умереть за
любимого человека. Мне очень хотелось бы.
Их глаза встретились, ясные, спокойные, и что-то хорошее послали друг
другу, и губы улыбнулись. Зиночка остановилась.
- Постойте, - сказала она. - У вас на тужурке нитка.
И доверчиво она подняла руку к его плечу и осторожно, двумя пальцами
сняла нитку.
- Вот! - сказала она и, став серьезной, спросила: - Отчего вы такой
бледный и худой? Вы много занимаетесь, да? Не утомляйте себя, не надо.
- У вас глаза голубые, а в них светлые точечки, как искорки, - ответил
он, рассматривая ее глаза.
- А у вас черные. Нет, карие, теплые. И в них...
Зиночка не договорила, что в них, и отвернулась. Лицо ее медленно
краснело, глаза стали смущенные и робкие, а губы невольно улыбались. И, не
ожидая улыбающегося и чем-то довольного Немовецкого, она тронулась вперед,
но скоро остановилась.
- Смотрите, солнце зашло! - с грустным изумлением воскликнула она.
- Да, зашло, - с внезапной, острой грустью отозвался он.
Свет погас, тени умерли, и все кругом стало бледным, немым и
безжизненным. Оттуда, где раньше сверкало раскаленное солнце, бесшумно
ползли вверх темные груды облаков и шаг за шагом пожирали светло-голубое
пространство. Тучи клубились, сталкивались, медленно и тяжко меняли
очертания разбуженных чудовищ и неохотно подвигались вперед, точно их самих,
против их воли, гнала какая-то неумолимая, страшная сила. Оторвавшись от
других, одиноко металось светлое волокнистое облачко, слабое и испуганное.
II
Щеки Зиночки побледнели, губы стали красными, почти кровавыми, зрачок
неприметно расширился, затемнив глаза, и она тихо прошептала:
- Мне страшно. Тут так тихо. Мы заблудились?
Немовецкий сдвинул густые брови и пытливо оглядел местность.
Без солнца, под свежим дыханием близкой ночи, она казалась
неприветливой и холодной; во все стороны раскидывалось серое поле с
низенькой, словно притоптанной травой, глинистыми оврагами, буграми и ямами.
Ям было много, глубоких, отвесных и маленьких, поросших ползучей травой; в
них уже бесшумно залегла на ночь молчаливая тьма; и то, что здесь были люди,
что-то делали, а теперь их нет, делало местность еще более пустынной и
печальной. Там и здесь, как сгустки лилового холодного тумана, вставали рощи
и перелески и точно выжидали, что скажут им заброшенные ямы.
Немовецкий подавил поднимавшееся в нем тяжелое и смутное чувство
тревоги и сказал:
- Нет, мы не заблудились. Я знаю дорогу. Сперва полем, а потом через
тот лесок. Вы боитесь?
Она храбро улыбнулась и ответила:
- Нет. Теперь нет. Но нужно скорее домой - пить чай.
Быстро и решительно они двинулись вперед, но скоро замедлили шаги. Они
не глядели по сторонам, но чувствовали угрюмую враждебность изрытого поля.
Окружавшего их тысячью тусклых неподвижных глаз, и это чувство сближало их и
бросало к воспоминанию детства. И воспоминания были светлые, озаренные
солнцем, зеленой листвой, любовью и смехом. Как будто это была не жизнь, а
широкая, мягкая песня, и звуками в ней были они сами, две маленькие нотки:
одна звонкая и чистая, как звенящий хрусталь, другая немного глуше, но
ярче - как колокольчик.
Показались люди - две женщины, сидевшие на краю глубокой глиняной ямы;
одна сидела, заложив ногу за ногу, и пристально смотрела вниз; головной
платок приподнялся, открывая космы путаных волос; спина горбилась и
встягивала вверх грязную кофту с крупными, как яблоки, цветами и
распустившимися завязками. На проходящих она не взглянула. Другая женщина
полулежала возле, закинув голову. Лицо у нее было грубое, широкое, с
мужскими чертами, и под глазами на выдавшихся скулах горели по два красных
кирпичных пятна, похожих на свежие ссадины. Она была еще грязнее, чем
первая, и смотрела на идущих прямо и просто. Когда они прошли, она запела
густым, мужским голосом:
- Для тебя одного, мой любезный,
Я, как цвет ароматный, цвела...
- Варька, слышишь? - обратилась она к молчаливой подруге и, не получив
ответа, громко и грубо захохотала.
Немовецкий знал таких женщин, грязных даже тогда, когда на них было
богатое и красивое платье, привык к ним, и теперь они скользнули по его
взгляду и, не оставив следа, исчезли. Но Зиночка, почти коснувшаяся их своим
коричневым скромным платьем, почувствовала что-то враждебное, жалкое и злое,
на миг вошедшее в ее душу. Но через несколько минут впечатление изгладилось,
как тень облака, быстро бегущая по золотистому лугу, и когда мимо них,
обгоняя, прошли двое: мужчина в картузе и пиджаке, но босиком, и такая же
грязная женщина, она увидела их, но не почувствовала. Не отдавая себе
отчета, она долго еще следила за женщиной, и ее немного удивило, почему у
нее такое тонкое платье, как-то липко, точно мокрое, обхватывающее ноги, и
подол с широкой полосой жирной грязи, въевшейся в материю. Что-то тревожное,
больное и страшно безнадежное было в трепыхании этого тонкого и грязного
подола.
И снова они шли и говорили, а за ними двигалась, нехотя, темная туча и
бросала прозрачную, осторожно прилегающую тень. На распертых боках тучи
тускло просвечивали желтые медные пятна и светлыми, бесшумно клубящимися
дорогами скрывались за тяжелой массой. И тьма сгущалась так незаметно и
вкрадчиво, что трудно было в нее поверить, и казалось, что все еще это день,
но день тяжело больной и тихо умирающий. Теперь они говорили о тех страшных
чувствах и мыслях, которые посещают человека ночью, когда он не спит, и ни
звуки, ни речи не мешают ему, и то, как тьма, широкое и многоглазое, что
есть жизнь, плотно прижимается к самому его лицу.
- Вы представляете себе бесконечность? - спросила Зиночка, Прикладывая
ко лбу пухлую ручку и крепко зажмуривая глаза.
- Нет. Бесконечность... Нет, - ответил Немовецкий, также закрывая
глаза.
- А я иногда вижу ее. Первый раз я увидела, когда была еще маленькая.
Это как будто телеги. Стоит одна телега, другая, третья и так далеко, без
конца, все телеги, телеги... Страшно, - она вздрогнула.
- Но почему телеги? - улыбнулся Немовецкий, хотя ему было неприятно.
- Не знаю. Телеги. Одна, другая... без конца.
Тьма вкрадчиво густела, и туча уже прошла над их головами и спереди
точно заглядывала в их побледневшие, опущенные лица. И все чаще вырастали
темные фигуры оборванных грязных женщин, словно их выбрасывали на
поверхность глубокие, неизвестно зачем выкопанные ямы, и тревожно
трепыхались их мокрые подолы. То в одиночку, то по две, по три появлялись
они, и голоса их звучали громко и странно-одиноко в замершем воздухе.
- Кто эти женщины? Откуда их столько? - спрашивала Зиночка боязливо и
тихо. Немовецкий знал, кто эти женщины, и ему было страшно, что они попали в
такую дурную и опасную местность, но спокойно ответил:
- Не знаю. Так. Не нужно о них говорить. Вот сейчас пройдем этот лесок,
а там будет застава и город. Жаль, что мы так поздно вышли.
Ей стало смешно, что он говорит: поздно, когда они вышли в четыре часа,
и она взглянула на него и улыбнулась. Но брови его не расходились, и она
предложила, успокаивая и утешая:
- Пойдемте скорее. Мне хочется чаю. Да и лес уже близко.
- Пойдемте.
Когда они вошли в лес и деревья молчаливо сошлись вершинами над их
головами, стало очень темно, но уютно и спокойно.
- Давайте руку, - предложил Немовецкий.
Она нерешительно подала руку, и легкое прикосновение точно разогнало
тьму. Руки их были неподвижны и не прижимались, и Зиночка даже немного
отодвигалась от спутника, но все их сознание сосредоточилось на ощущении
этого маленького местечка в теле, где соприкасались руки. И опять хотелось
говорить о красоте и таинственной силе любви, но говорить так, чтобы не
нарушать молчания, говорить не словами, а взглядами. И они думали, что нужно
взглянуть, и хотели, но не решались.
- А вот опять люди! - весело сказала Зиночка.
III
На поляне, где было светлее, сидели около опорожненной бутылки три
человека и молча, выжидательно смотрели на подходящих. Один, бритый, как
актер, засмеялся и свистнул так, как будто это значило:
- Ого!
Сердце у Немовецкого упало и замерло в страшной тревоге, но, будто
подталкиваемый сзади, он шел прямо на сидящих, около которых проходила
тропинка. Те ждали, и три пары глаз темнели неподвижно и страшно. И смутно
желая расположить к себе этих мрачных, оборванных людей, в молчании которых
чувствовалась угроза, указать на свою беспомощность и разбудить в них
сочувствие, он спросил:
- Где пройти к заставе? Здесь?
Но они не ответили. Бритый свистнул что-то неопределенное и
насмешливое, а другие двое молчали и смотрели с тяжелой, зловещей
пристальностью. Они были пьяны, злы, и им хотелось любви и разрушения.
Краснощекий, оплывший, приподнялся на локти, потом нерешительно, как
медведь, оперся на лапы и встал, тяжело вздохнув. Товарищи мельком взглянули
на него и опять с той же пристальностью уставились на Зиночку.
- Мне страшно, - одними губами сказала она.
Не слыша слов, Немовецкий понял ее по тяжести опершейся руки. И,
стараясь сохранить вид спокойствия, не чувствуя роковую неотвратимость того,
что сейчас случится, он зашагал ровно и твердо. И три пары глаз
приблизились, сверкнули и остались за спиной. "Нужно бежать", подумал
Немовецкий и сам ответил себе: "Нет, нельзя бежать".
- Совсем дохляк парень, даже обидно, - сказал третий из сидевших,
лысый, с редкой рыжей бородой. - А девочка хорошенькая, дай Бог всякому.
Все трое как-то неохотно засмеялись.
- Барин, погоди на два слова! - густо, басом сказал высокий и поглядел
на товарищей.
Те приподнялись.
Немовецкий шел не оглядываясь.
- Нужно погодить, когда просят, - сказал рыжий. - А то ведь и по шее
можно.
- Тебе говорят! - гаркнул высокий и в два прыжка нагнал идущих.
Массивная рука опустилась на плечо Немовецкого и покачнула его, и,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг