проблемой, тогда, может быть, если не у нас, то у детей наших детей появится
шанс вырваться из этого заколдованного круга? Люди должны знать правду.
Почему...
И тут Катру коротко исподлобья глянул на меня. В этом взгляде было
что-то такое, что я сразу замолчал.
- Кричать, - сказал он вполголоса. - Конечно, кричать. Эй, люди!
Слушайте нас! Вы можете жить гораздо дольше! Несравнимо дольше!
Долгие-долгие годы. А может, даже вечно. Только знаете, что? Хоть вы это и
можете, вы все равно умрете. Вам не удастся использовать эту возможность.
Что бы вы ни делали, как бы вы ни старались, вы состаритесь и умрете! И дети
ваши состарятся и умрут! И будет человек читать газету, наткнётся на эту
статью, сначала отмахнется, потом через день вспомнит о ней, потом подумает
над этим сообщением, потом хорошо осознает его. И знаете, что он вам скажет
после этого? Зачем? Зачем вы сказали мне эту правду?! А если я вовсе не
хотел ее знать? На что она мне? Мне без нее было хорошо, а с ней плохо. Да
пропадите вы пропадом с вашей правдой! Вы мне ее рассказали, а теперь я не
знаю, как жить дальше.
На мгновение он умолк, плотно сжав губы.
- Вы знаете, что один из наших генетиков покончил с собой? Молодой
мужчина, сорок лет... Три пачки снотворного и записка: "Теперь все равно
когда". Полиция, конечно, нашла мотив, но мы-то четко знаем, что он имел в
виду. После этого случая Тесье перетряс все правила и засекретил все, что
можно. Теперь даже новые исследователи не знают, сколько в действительности
лет подопытному. Они думают, что ему около тридцати.
- Если так, - тихо спросил я, - то зачем вы рассказали мне?
- Потому что из всех актеров, которых я повидал на своем веку, вы
больше всех стремились узнать правду. Вы были просто одержимы ею.. Для того
чтобы ее узнать, вы рисковали всеми обещанными деньгами. И после этого было
бы несправедливо не открыть вам ее. Мне кажется, что вы достаточно стойкий
человек. И сможете к ней привыкнуть. Привыкли же мы все.
Он невесело улыбнулся.
- Конечно, для доктора Тесье эти соображения несущественны. Я мог бы
уговаривать его до бесконечности, используя такие аргументы. Но у него были
свои причины согласиться на эту встречу. Он, видите ли, был очень озабочен
тем, что вы составили себе абсолютно неверное, представление о том, чего мы
добились и почему молчим о своих достижениях.
- По-моему, я не первый актер, которому рассказали правду, - осторожно
заметил я.
Катру кивнул.
- Да. Пьер. Ему я тоже рассказал. Но он - необыкновенный человек. За
его психику опасаться не приходилось, а нам нужен был его совет. И совет
этот был бы гораздо более ценен, если бы он знал все как есть. Было еще
несколько людей... Раньше, до запрета. Что стало с ними, я не знаю.
С этими словами он встал. Я тоже поднялся.
- Надеюсь, я смог ответить на все заданные и незаданные вопросы.
Передавайте привет Мари. Она замечательная девушка. И постарайтесь поменьше
думать о том, что я вам рассказал.
- Подождите, - попросил я. Катру замер на пороге. - Вы же меня
знаете... Еще один вопрос.
- Конечно, - ответил он без малейшей иронии. - Спрашивайте.
- Зачем вы продолжаете эксперимент? Если все так плохо, зачем здесь вы?
И неожиданно он улыбнулся.
- Это два разных вопроса. Исследование продолжается по ряду причин. Лет
пять назад в воздухе витали подобные настояния. "Закончить и забыть... тупик
эволюции..." Но тогда всем пессимистам дали понять, что эксперимент будет
продолжаться. С ними или без них. Даже если бы все руководство считало, что
пришла пора прикрыть лавочку, никто не дал бы им это сделать. Вы же
понимаете, что деньги на все это, - он повел рукой, - не идут из карманов
психологов и генетиков. А те, кто заказывал музыку, захотели прослушать всю
оперу. И по крайней мере, слушать ее пока могут. Нам сказали: "Ищите и
обрящете. Не будьте так самоуверенны. Копайте в глубь вашего сверхчеловека.
Пытайтесь понять, что вызывает старение обычных людей. Короче, занимайтесь
делом и предоставьте нам решать, когда заканчивать эксперимент". В
финансировании замешаны люди, фонды, какие-то фамильные завещания и еще черт
знает что. Так что эксперименту суждена долгая жизнь. А кроме того, многие в
руководстве вовсе не стремились прекратить все исследования. Тот же доктор
Тесье, к примеру. Он - уникальный сплав ученого и администратора. Для него
все это - дело его жизни. И ему гораздо интереснее руководить единственным в
мире инкубатором бессмертия, чем кафедрой. А я... Работа мне нравится.
Зарплата здесь превосходная. Я здесь сам себе хозяин. Мне тоже гораздо
интереснее быть тут, чем преподавать в университете или практиковать. Надо
же чем-то занять остаток жизни. Желаю вам хорошо распорядиться своим. Он
коротко кивнул мне и вышел.
Я сидел и, сплетя пальцы, бессмысленно смотрел перед собой
остановившимся взглядом. Час назад закрылась дверь за Катру. После его ухода
я вынул некоторые вещи из чемоданов, перелистал пахнущую типографской
краской газету. Включил телевизор и с удовольствием посмотрел новости, хотя
порой не понимал, о чем и о ком идет речь. Встал, перешагивая через
раскиданные вещи, прошелся по комнате. Подошел к столу, с любопытством взял
плотный лист с заголовком "Рекомендуемые действия". Держа его в руке,
вернулся на кровать и не без интереса стал читать, что именно мне
рекомендуется делать для скорейшего приведения себя в норму. Но за всеми
этими осмысленными действиями стояла глухая тоска. И в какой-то момент,
когда белозубый диктор особенно широко улыбнулся с экрана, она обрушилась на
меня всей своей тяжестью. Все обиды и разочарования, которые я успел
испытать в жизни, потускнели и съежились. Не было больше ни радости от
предстоящей встречи, ни огорчения от изгнания. Все чувства отступили,
выцвели перед этой странной уродливой правдой.
Всплыли простые и страшные слова Катру: "Никто не должен стареть и
умирать". Всплыли и принесли с собой дикую тоскливую безысходность. Теперь я
понял. Я не должен стареть. Я не должен умирать. Я могу жить долго, очень
долго, много дольше, чем какие-нибудь девяносто лет. Я не хочу умирать!!! Во
мне, в Мари, во всех моих знакомых, в любом человеке заложено бессмертие. Мы
приносим его с собой, появляясь на свет. И мы не можем им воспользоваться!
Я стиснул голову и ощутил, как под рукой на виске бьется пульс. "Это не
кровь проходит через вену, - подумал я. - Это тикают мои часы. Нет, даже не
часы, таймер". Давным-давно, когда я был ребенком, его взвели, и теперь
ничто и никто не в силах его остановить. А вокруг люди подходят друг к другу
и заводят, заводят таймеры, даже не осознавая, что они делают. День за днем
они склоняются над детскими кроватками и, с нежностью глядя на своих детей,
ласково запускают безжалостный механизм, который столетие спустя превратит
ребенка в прах. Но я не хочу умирать! Наверное, нечто подобное чувствует
человек, умирающий от болезни в молодом возрасте. Еще много лет он мог бы
ходить по земле, что-то делать, чувствовать, жить. Но теперь остались
считанные дни, и конец отсрочить невозможно. Вот что имел в виду тот
несчастный, о котором говорил Катру. Какая разница - через день или через
сорок лет, если впереди могли быть бесчисленные столетия.
Силясь отогнать от себя эту мысль, я неожиданно вспомнил тот давний
вечер, когда пытался представить свою смерть. Тогда были страх, и бессилие,
и такое чувство, будто кто-то подталкивает меня к обрыву и, несмотря на все
свое сопротивление, я. неуклонно приближаюсь к пропасти мелкими шагами. Все
это было неприятно, и мерзко, и даже страшно, и все же эти чувства не шли ни
в какое сравнение с тем, что я испытывал сейчас. Оказалось, что, сетуя на
неведомую силу, к обрыву я подталкиваю себя сам. Подталкивал всю жизнь и
теперь уже не могу остановиться. И не остановлюсь до тех пор, пока не сделаю
последний шаг и навстречу мне не рванется земля. Тот пронизывающий, тягучий
страх, который я тогда испытал... это не следствие неизбежности смерти.
Это - ее причина. Я знаю, что я умру. Я боюсь того, что я умру. И умру я
только из-за того, что я знаю и боюсь! Но даже это еще не самое страшное.
Настанет момент, когда моя дочка поймет, что я смертен. Он неизбежен,
рано или поздно через него проходит любой ребенок. Он настанет и послужит
еще одним шагом в этом жутком процессе осознания. А вслед за этим моментом
будет другой, когда она придет ко мне и спросит: "Папа, а правда, что я
когда-нибудь умру?" И что я ей скажу? Что я ей скажу?! "Да, девочка моя, ты
когда-нибудь умрешь, но это случится еще не скоро. У тебя впереди еще вся
жизнь, и я надеюсь, что ты проживешь ее счастливо и достойно". Это и будет
мой ответ? Конечно, почему бы мне так не сказать, ведь это - правда... Но
нет, правдой это было два часа назад. А отныне это не правда, а лишь ее
вырванная из контекста часть. Крошечная, безвредная часть. А полный ответ
должен звучать так: "Да, доченька, через какое-то время ты состаришься и
умрешь. Хотя твой организм может обойтись и без этого. Но так уж заведено".
"Ни за что не скажу ей правду, - со злостью подумал я. - Ни ей, ни Мари".
Если бы я глубоко верил, если бы я искренне считал, что там. - другая
жизнь... Но я не считаю так, несмотря на то что провел полтора года в
обществе Адама и Евы. Грехопадение произошло, и мою Еву уже изгнали из
Эдема, а теперь за ней следую я, неся на себе груз знания... Мелькнула
странная мысль: что, если это и было то знание, которое пришло к Адаму и
Еве? Они жили счастливо в раю, не подозревая о существовании смерти. И было
им запрещено прикасаться к плодам Древа под страхом смерти, но они не знали,
что есть смерть, и не могли понять, насколько сурова эта кара. И они
нарушили запрет, и яблоко познания открыло им эту тайну. К ним пришло
Знание. Они узнали, что должны умереть, и познали сущность смерти и
старости. И это Знание заставило их стареть. Оно и стало самой карой, самой
Смертью. И были они изгнаны из рая за то, что внесли в мир старение и
смерть.
Зачем вы сказали мне эту правду? Вы мне ее рассказали, а теперь я не
знаю, как жить дальше...
Был день, и была ночь, была операция, и были дела, были уроки и
разговоры, были наставления и вопросы... Были и прошли. А тягостное знание
осталось. Оно уходило на время, скрывалось за суетой, забывалось на минуту,
даже на час, на два - и все для того, чтобы к вечеру вернуться и с новой сил
ей громко и отчетливо заявить о себе.
На какой-то момент мне показалось, что я смогу полностью отмести от
себя эти мысли. Это было утром, вскоре после того как ничуть не изменившийся
доктор Фольен быстро и благополучно избавил меня от имплантата. С белой
повязкой вокруг головы, словно раненый солдат, я вышел из операционной и
вспомнил первое из "рекомендуемых действий". "Совершайте прогулки на свежем
воздухе. Смотрите по сторонам. Вспоминайте. Вам необходима полная адаптация
к привычным внешним условиям..."
Внутренний дворик был необычайно уютен. Несомненно, над ним усердно
поработали профессиональные садовники. Аккуратно подстриженные кусты,
необычайно сочные оттенки зеленого цвета, яркие цветы, растущие на первый
взгляд беспорядочно, а на самом деле - в соответствии с тщательно
продуманным планом.
В воздухе носились какие-то волнующие полузабытые ароматы; перелетая с
одного цветка на другой, деловито гудел шмель, неподалеку по газону
беззаботно прыгала серая пичужка. Как и следовало ожидать, со всех сторон
это прелестное место было окружено высокой стеной. Впрочем,
месторасположение института абсолютно не волновало меня. Пора безудержного
любопытства прошла, и, кажется, безвозвратно.
Вдыхая полной грудью сладкие летние запахи, я шагал по каменной дорожке
и чувствовал, как недавние тревоги растворяются в этом хороводе жизни.
"Значит, так и будет, - думал я. - Смерть так смерть. Большая часть жизни
еще впереди, и она несет еще так много радости. Мари, ребенок,
независимость, которую мне дадут институтские деньги, возможность
беспрепятственно заниматься любым делом..." О чем еще можно мечтать? Человек
смертен. Так было и так будет. Людям не дано изменить свою природу. Меня
ждет еще по меньшей мере полвека полноценной жизни, и это такой долгий срок.
И свинцовая обреченность постепенно отступала и бледнела.
"Лет так через пятьдесят, - благодушно рассуждал я, похлопывая прутиком
по ноге, - заведу себе такой же сад, буду ходить по нему с ножницами и
подстригать кусты. А в гости ко мне будут приезжать внуки. Недалеко, на
веранде дома с красной черепицей, будет сидеть в качалке Мари и рассказывать
внучке о том, как они с дедушкой переписывались через библиотеку. А вокруг
меня будут благоухать цветы и шелестеть листья. Точно так же, как сейчас.
Так же, как сейчас... А еще лет через десять меня не станет, а вся эта
живность будет по-прежнему зеленеть, щебетать и распускаться. И следующее
лето уже не придет. И я больше не увижу Мари. Потому что не станет и ее. И
все это ждет нас только из-за того, что мы верим в свою обреченность". Я со
злостью отшвырнул прут: Никуда мое знание Не ушло! Никуда и не уйдет. И
никогда. До последней минуты. Которая могла бы и не быть последней.
Тесье по-прежнему занимал комнату номер 36. За полтора года номер,
конечно, стерся из памяти, но коридор был тот же самый. Когда я, озираясь по
сторонам, подошел к кабинету, массивная дверь была приоткрыта. Еще за
несколько метров до нее до меня стал доноситься знакомый голос. Подойдя еще
ближе, я понял, что Тесье говорит с кем-то по телефону. Для монолога это
было слишком странно (да и не склонен он был к монологам), а ответов
собеседника не было слышно. Сначала я хотел показаться ему на глаза, но
потом рассудил, что особо торопиться некуда, и, прислонившись к стене, стал
ждать. Вот они - последние минуты в здании института. Чемоданы собраны,
повязка снята, трехдневная адаптация закончена, вид неба уже не приводит в
восторженное состояние. Теперь осталось только "пройтись по денежным
вопросам", как выразилась эта безликая личность. Как его, между прочим,
зовут? А какая разница? Сейчас я "пройдусь по вопросам" с Тесье, мы
обменяемся прощальным рукопожатием, и невзрачный человек без имени повезет
меня к Мари. Часам к трём дня, наверное, приедем. Я выйду из машины с
тонированными стеклами и никогда больше не встречу ни его, ни Тесье. Кстати,
о Тесье: что-то он расшумелся.
Я прислушался. Хозяин эксперимента показывал свою административную
сторону и грозно распекал какого-то Этьена. Что натворил этот бедняга, было
неясно, но на его голову сыпались громы и молнии.
- Это вам не муниципалитет! - неслось из кабинета. - Здесь бумажками
отделаться нельзя! Контракт был подписан, значит, надо платить! Ах, ошибка?
Так вот, эта сумма будет вычтена из вашей зарплаты!.. Значительно больше?
Тогда из десяти зарплат!
Через минуту мне надоело слушать этот малопонятный поток угроз, и я
стал думать о предстоящей встрече. За стеной продолжалась головомойка,
Этьену грозили увольнением и непотерпением, но я больше не вслушивался. Мои
мысли были далеко. Сегодня я остановлюсь у Мари, а завтра, наверное, надо
будет искать квартиру... Сложно представить ее с большим животом... А на
следующей неделе мы пойдем к врачу уже вместе... Минут через пять я осознал,
что угрозы стихли. И, судя по тону, Тесье говорил уже с кем-то другим.
Теперь он был вежлив и приветлив. "Так он никогда не слезет с телефона", - с
неудовольствием подумал я и уже хотел было постучать, как вдруг одна из его
фраз показалась мне интересной.
- Конечно, - донеслось до меня, - те, кто платит деньги, должны знать,
что с экспериментом все в порядке...
Затем последовал довольный смешок.
- Да, подготовьте, пожалуйста, полугодовой отчет. Вы его превосходно
составляете. И не забудьте свои коронные формулировки. Особенно эту:
"...отсутствие геронтологических изменений в объекте наблюдений...".
Спонсоры должны быть спокойны.
Тесье опять усмехнулся. Я замер, прислушиваясь к разговору. Прерывать
его уже больше не хотелось.
- Что еще? Истекающие контракты?.. Кто нам нужен? Адад, Седьмой,
Вторая... Хорошо. Двенадцатый? Почему он? Мне казалось, что у него еще много
времени.
Он замолчал, слушая ответ невидимого собеседника. Я ничего не понимал.
Двенадцатый? Истекающий контракт у Двенадцатого? Какой же у него может быть
контракт? Наверное, я ослышался. Однако следующая фраза прозвучала очень
отчетливо.
- Да, вы правы, Двенадцатого на порядок сложнее заменять... Да,
колорит. Прежнее руководство... Прежнее руководство совершило немало ошибок,
но я их не виню. Как бы то ни было, двадцать три года назад они приняли
верное решение. Если бы они рассудили иначе, я бы сегодня здесь не сидел.
Так что мне грех на них жаловаться.
Нет, это не ошибка. Они действительно хотят его заменить. Но как можно
искать замену Двенадцатому? Что за абсурд? И что это за решение они приняли
двадцать три года назад? Тесье снова замолчал. Было слышно, как он шелестит
бумагами.
- ...Конечно, не можем. Кого-кого, а его переквалифицировать
невозможно. ...Вот именно, кое-кто может быть слишком удивлен. А мы ведь
должны радовать спонсоров, не так ли?.. Да, как всегда, поговорю лично до
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг