еще теплилась в безвольном теле.
Вода из фляги привела его в чувство. Открыв глаза, Сигмон узнал Поттона
и застонал. Староста, тут же вцепился в него как клещ, насел с вопросами,
желая знать, что стряслось на этот раз. Сигмон отвечал тихо, часто сбивался,
но толпа, окружившая курьера, затаив дыхание, ловила каждое слово. Узнав,
что нечисть уничтожена, колдун убит, а его дом сожжен, крестьяне обрадовано
зашумели. Враг был уничтожен, и следовательно, больше не было нужды
продолжать опасный поход в неизвестность. Подхватив Сигмона на руки, они
потащили его в деревню, а староста, на радостях назвавший курьера сыном,
пустился вперед - успокоить баб, заранее поднявших вой по своим мужикам.
Сигмона внесли во двор Поттона, когда солнце уже поднималось над лесом,
заливая деревню теплом. Пока его несли, Сигмон очнулся и даже успел
рассказать деревенским подробности сражения. Он все еще был слаб, но
чувствовал себя преотлично. Начало нового дня он принимал как начало новой
жизни, свое второе рождение, и ему казалось, что с каждой минутой в него
вливаются новые силы.
Когда крестьяне подошли к деревне, он окончательно пришел в себя и даже
хотел идти сам, но ему не позволили. Деревенские на руках пронесли его по
улице ко двору старосты и положили у колодца на заботливо подстеленную
рогожу.
Во дворе собралась, без малого, вся деревня. Шумели: кто хвалил гостя,
кто сомневался в его рассказе, а кто и звал земляков сходить проверить - все
ли так, как говорит чужак.
Сигмон сел, прислонился спиной к срубу колодца и отмахнулся от помощи
деревенских баб, хотевших снять с него порванную одежду. Он положил меч на
траву, подставил лицо солнечным лучам и прищурился. Тан не обращал никакого
внимания на крики деревенских, ему было наплевать на все кроме одного - он
жив и на свободе. Кошмар последних дней отступал, и уже начинал забываться:
рассудок услужливо вычеркивал из памяти страдания. Сигмон знал, что никогда
не забудет того, что случилось, никогда... Но сейчас ему хотелось сидеть,
подставляя лицо утренним лучам солнце и ни о чем не думать. Он был готов
сидеть так вечно.
Из блаженного оцепенения его вывел староста. Встав на колени, он одной
рукой ухватился за плечо Сигмона, а вторую сунул ему под нос. В руке
оказалась глиняная кружка. Его содержимое было настолько духовито, что у
Сигмона аж слезы выступили. Он широко раскрыл глаза, принял кружку, и единим
махом выпил самогон. Староста аж крякнул. Потом отнял опустевшую кружку и
поднялся на ноги.
-Что встали! - заорал он. - Марш по дворам. Работать кто будет?
-Как он там? - крикнули из толпы.
-Живой! К вечеру очухается! Ну-ка, расходитесь, земляки. Приходите к
вечеру, там и поговорим. Косматый!
-А!
-Бери кумов, сходи к дому колдуна. Посмотри, как оно там. Может, чего
дожечь надобно.
-Иду!
Сигмон ухватился за край колодца и поднялся. Ему стало лучше. Самогон
пробежался по жилам огнем, взбодрил, заставил сердце биться чаще. Хотелось
дышать полной грудью, кричать от радости и петь. Хотелось жить.
Деревенские уже начали расходится, поглядывая в сторону гостя, а
староста стоял к нему спиной и беседовал с пятью крепкими мужиками, видно,
кумовьями того самого Косматого. На крыльце дома стояла Мариша, жена
старосты. Она прижимала к лицу платок, и ее плечи вздрагивали. Сигмон
взглянул на нее и тут же отвернулся.
В животе урчало. Хотелось есть - жареный бараний бок подошел бы в самый
раз. И пить. Самогон. Или хотя бы воды, холодной прозрачной воды - самой
обыкновенной.
Оглядевшись, Сигмон нашел ведро, бросил его в колодец и закрутил ворот,
выбирая цепь. Оно вернулось к нему полное прозрачной чистой воды, такой,
какая бывает только во снах. Курьер плеснул этой красотой себе в лицо,
зажмурился от счастья, потом поднял ведро и припал к краю. Пил долго. Вода
смягчила горло, обожженное самогоном, холодным комом ухнула в живот. Сигмону
сразу стало легче, словно с плеч упал тяжелый камень. Он поднял ведро,
облился с головы до ног и довольно зафыркал. Потом бросил ведро в колодец и
содрал с тела остатки рубахи. Ему страшно захотелось смыть с себя всю грязь,
которой он оброс в темнице.
Сигмон сначала и не заметил, как стало тихо. Лишь когда в полной тишине
скрип колодезного ворота громом разнесся по деревне, он почуял неладное.
Обернувшись, курьер увидел, что староста и кумовья Косматого пялятся на него
во все глаза. Из-за плетня смотрели еще трое - все с открытыми ртами. Стало
так тихо, что был слышен звон мошкары.
-Что? - спросил Сигмон, чувствуя, как живот сводит судорогой. - Что?
Никто не ответил. Лишь один из мужиков ухватил рукав старосты, поднял
дрожащую руку, и ткнул пальцем в Сигмона. Курьер опустил взгляд. Пальцы его
разжались, зазвенела цепь, и ведро с грохотом ухнуло в колодец.
От пупка до самой шеи кожа Сигмона стала черной. Она была покрыта
выдавленными ромбами и больше всего напоминала шкуру змеи. На груди
красовались две глубокие царапины - от когтей демона. Сигмон дрожащей рукой
коснулся их и обнаружил, что грудь на ощупь стала твердой, как камень, и
холодной как лед. Чужая кожа шла от пояса до шеи, покрывала плечи и
спускалась до самых локтей - словно курьер натянул кольчужную рубашку.
-Нет, - прошептал Сигмон, вспоминая, как колдун тыкал в него мечом. -
Нет!
В том, что это результат опытов Фаомара, Сигмон не сомневался. Все его
мучения вылились в это - чужую крепкую кожу, ставшую живой кольчугой.
-Проклятый колдун! - крикнул Сигмон изо всех сих. - Проклятый!
Из-за плетня, робко донеслось:
-Нежить?
-Нет! - крикнул Сигмон. - Это от колдуна! Он издевался надо мной,
пытал!
Но было поздно. Толпа подхватила крик. Те, что стояли ближе, двинулись
на Сигмона. Под сильными руками деревенских мужиков захрустел забор, - колья
выворачивали из земли, отдирали доски. И только староста отвернулся, закрыл
руками лицо, и упал на колени.
-Стойте, - крикнул курьер, выставив вперед руку. -Я объясню! Это от
пыток!
Мужики в первом ряду остановились, но за ними шли другие. Те, что ушли
раньше теперь возвращались на крик, неся в руках колья, вилы, топоры...
-Нечисть, - крикнули из толпы. - Эта тварь вернулась!
-Мужики, бей его, пока не утек! Рази!
-Огнем его, огнем!
Сигмон с ужасом смотрел на приближавшихся мужиков. Ему вспомнился
Фаомар, назвавший толпу многоголовым чудовищем, лишенным разума. Ей ничего
нельзя объяснить, рассказать, втолковать, она не слышит слов. У нее нет
ушей. Только клыки.
Тан отшатнулся от наступающей толпы. Сейчас она походила на стоглавую
гидру, изображение которой Сигмон видел еще в детстве, в книгах отца.
Фаомар... Бедный маг. Он так и не оправился от удара судьбы. Толпа сломала
его, заставила возненавидеть людей и уйти от них подальше, стать
отшельником. Сигмон прикусил губу и внезапно понял, что у него остался
только один выход.
Босая нога курьера поддела меч и оплетенная кожей рукоять уже привычно
легла в ладонь, неся спокойствие и уверенность.
-Назад! - гаркнул Сигмон во все горло. - Назад!
Мужики из первых рядов отшатнулись, полезли назад. Вперед выступили
другие - с кольями и вилами. Заблестели ножи, над толпой взметнулись
топоры, - деревенские не собирались отступать.
Сигмон шагнул назад, держа меч перед собой. Его время было на исходе,
толпа готовилась набросится на него, навалиться разом, засыпать телами,
задавить... Но он никак не мог решиться. Нужно было прыгнуть вперед,
расчистить себе дорогу мечом, прорубиться сквозь строй мужиков. Пусть
деревенские ни в чем не виноваты, пусть они считают его нежитью, чудовищем.
А для него чудовища - они. Неблагодарные твари, готовые убить его,
уцелевшего в схватке с демоном, из-за простого подозрения... Но что дальше?
Он мог бы перебить всю деревню, чувствовал, сил - хватит. Но чем тогда он
будет отличаться от того демона, которого вчера разрубил на куски этим самым
мечом? Чем?
Толпа напирала. Сигмон широким взмахом срубил вилы самого смелого
мужика, и остальные шарахнулись назад.
-Конь! - крикнул Сигмон. - Где мой конь?
Никто не ответил. Из толпы вылетел нож, глухо стукнул о грудь тана и
отлетел в траву. Курьер выругался, перескочил через сруб колодца и побежал к
сараю - туда, где староста держал лошадей. Осмелевшие мужики заорали и
кинулись следом, потрясая своим нехитрым оружием.
Сигмон заскочил в сарай, захлопнул дверь, обернулся и облегченно
вздохнул. Он угадал - рядом с доходягой Поттона стоял его Ураган. Конечно,
чужая лошадь, вернувшаяся без седока, достанется главному - то есть
старосте.
В дверь глухо шмякнули - видно, плечом, с разбега.
-Убью! - рявкнул Сигмон и бросился в глубь сарая.
Сорвав со столба уздечку, он подбежал к Урагану и жеребец захрапел,
подался назад, вращая глазами. Сигмон обхватил руками его голову, прижался к
ней лицом.
-Ну же, - бормотал он. - Давай попробуем, давай.
Конь беспокойно переступил с ноги на ногу, но, почуяв знакомый запах,
фыркнул и расслабился. Признал.
Сигмон быстро надел на него уздечку и оглянулся, поискав взглядом
седло. Его нигде не было видно, и курьер выругался, - жадный староста
наверняка утащил его в дом.
На крыше что-то загрохотало, и курьер пригнулся, опасаясь, что наверх
забрался стрелок. Тут же все стихло, но зато потянуло горелой травой, и
Сигмон догадался, что в ход пошли факелы.
-Собачьи дети, - выдохнул он и вспрыгнул на спину Урагану.
В открытое окно влетел еще один факел, и покатился по полу поджигая
сено. Оно занялось в десятке мест, и пламя с ревом взметнулось до потолка.
Ураган захрапел, испугано заржал и подался назад.
-Вперед, - крикнул Сигмон, отчаянно колотя пятками бока жеребца. -
Вперед!
Ураган прыгнул через огонь и заплясал у закрытых ворот. Сигмон осадил
жеребца и с размаха ударил в них ногой. От удара створки распахнулись,
затрещали и сорвались с петель. Ураган тут же прыгнул наружу, спасаясь от
клубов сизого дыма, подмял кого-то, прошелся по мягкому, и одним прыжком
оказался у плетня.
Сигмон обернулся. Толпа мужиков, окруживших пылающий сарай старосты,
яростно горланила вслед. Вдогонку курьеру полетели вилы и топоры. Он
пригнулся к самой шее Урагана и послал его вперед, к забору. Разоренный
мужиками на колья, он не стал препятствием для жеребца. Тот птицей
перепорхнул через обломки и помчался по улице.
Оставляя за собой клубы сизой пыли, Ураган несся к околице. Со всех
сторон неслась брань, в наездника кидали чем попало - и горшками и топорами
и всем, что под руку повернется. Больно ударило по ноге, потом задело
голову... А потом деревня кончилась.
Ураган шел галопом по лесной дороге, по той самой, что привела курьера
в деревню. Сам Сигмон на нее даже не смотрел. Он прижимался лицом к шее
жеребца и плакал. В полный голос, навзрыд. Ему не было больно, нет. Но
Сигмон знал, что теперь, ему до конца дней своих придется нести на теле
отметину колдуна. И кличку - чудовище. Ведь он стал уродом, выродком, и
теперь ему нет места среди людей. Если его тайну раскроют, то в любом городе
повториться то же, что в этой деревне. Но Сигмон знал, он - не чудовище. Он
и пальцем не тронул никого из толпы - в отличие от той твари, что вселилась
в дочь колдуна. Сигмон знал, он - человек. Надо только найти чистую рубаху и
прикрыть это отвратительное клеймо оставленное проклятым колдуном на его
теле. И все будет в порядке. Все наладится. Теперь все должно быть хорошо.
Должно. Сигмон верил в это, истово верил, потому что больше не во что было
верить. Но сердце почему-то болталось в груди холодным комком, и он все
плотнее вжимался лицом в гриву Урагана.
И слезы не кончались.
ОБЫКНОВЕННОЕ ЧУДОВИЩЕ
Пол камеры источал леденящий холод. Сигмон лежал на спине и чувствовал,
как постепенно немеют ноги и руки. Легкая рубаха и старые армейские штаны не
спасали от стылых камней. Спина ничего не чувствовала - новая кожа спасала и
от холода и от жары, в этом тан уже успел убедиться. Хотелось
перевернуться, - затылок начал ныть от холода, да и шея затекла, но он не
мог: заклинание сковало его тело невидимыми цепями. Оно должно было лишить и
сознания, но что-то не получилось. Маги ошиблись, наверно не приняли в
расчет того, что он уже не совсем человек. Теперь Сигмон мог и думать и
слышать, но не мог двигаться. И - говорить. Оставалось только валяться немой
колодой на холодном полу, и дожидаться, когда два мага из городской коллегии
Вента соизволят зайти в камеру и посмотреть, на что наткнулась военная
разведка. Сигмон надеялся только на то, что маги снимут заклинание, чтобы
поговорить с ним. И тогда все, наконец, проясниться. Больше надеяться было
не на что.
Он допустил одну ошибку. Всего одну маленькую ошибочку, но она
оказалась одной из тех, о которых жалеют всю оставшуюся жизнь. Как правило -
не слишком долгую. Ведь тогда, выбравшись из деревни, он почему-то
вообразил, что стоит только вернуться к привычной жизни и все пойдет
по-прежнему. Все станет как раньше, и подвал Фаомара забудется, как страшный
сон. Сигмон верил в это, ему хотелось, чтобы так было, и он обманул сам
себя. Обмануть других ему не удалось.
Когда курьер, опоздавший на целый месяц, появился на заставе, -
оборванный, как бродяжка, голодный, измученный, то его встретили, как
положено: без лишних разговоров скрутили и бросили в застенок. Тан не
сопротивлялся, - надеялся, что вскоре все выясниться. Начальник гарнизона
явился к нему лично, правда, только через сутки, и только потому, что тан
отказался разговаривать с низшими чинами. Сигмон попытался рассказать ему,
что произошло: и про демона и про колдуна Фаомара и про деревню. Граф
Тимарон сочувственно кивал, и в его глазах не было ничего кроме безнадежной
скуки, - он слышал сотни таких историй. От дезертиров. Но стоило тану
задрать грязную рубаху, снятую с огородного пугала в одной из деревень, как
все изменилось в мгновенье ока. Граф, разом поверивший словам пленника,
птицей выпорхнул из камеры, так споро, словно заключенный попытался съесть
его заживо.
Через несколько минут полковой маг свалил тана с ног заклинанием,
обездвижил, а кузнецы заковали пленника в цепи. Потом его бросили в железную
клетку, водрузили на повозку и уже к вечеру отправили в Вент.
Тана держали в клетке всю дорогу - как дикого зверя. Полковой маг,
головой отвечавший за пленника, держал его в полузабытье, не ослабляя
магических уз ни на миг. В полубреду Сигмон не уставал проклинать себя за
глупость, но сделать ничего не мог: он попался. Удобного случая для побега
так и не представилось, молодой маг хорошо знал свое дело, к тому же до жути
боялся пленника и потому не спускал с него глаз. Бывшему курьеру оставалось
лишь покориться судьбе.
Она привела его в подвал казармы, в холодную камеру темницы, где ему
доводилось бывать прежде. Брошенный за решетку, голодный, измученный, Сигмон
проклинал и судьбу, и колдуна, и свою глупость. Все оказалось напрасным -
его мучения, жертвы, решения... Одна темница сменилась другой, только и
всего. Иногда он думал, что лучше бы стал настоящим чудовищем, полудиким
зверем, обреченным вечно скрываться в лесу. Зато там не было бы цепей.
В темнице вентского гарнизона он провел два дня. Сначала Сигмон пытался
разговаривать с тюремщиками: требовал позвать графа Тиффера - начальника
кадетского корпуса, капитана Веламара - начальника курьерской службы и
вообще хоть кого-нибудь. Ему не отвечали. Стражники старались держаться
подальше от пленника, а еду бросали в камеру, прямо на пол. Сорвав голос в
первый же день, тан отчаялся. Никто к нему так и не пришел. И все же, ему
повезло.
К вечеру второго дня в темницу явился старший курьерской смены сержант
Ритик. Они дружили с Сигмоном еще со времен учебы. И когда до него дошли
слухи о странном пленнике, сержант решил сам посмотреть, во что превратился
его товарищ.
Они говорили недолго, минут десять - скоро должна была начаться смена
караула и сержант торопился. Но и этого времени ему хватило, чтобы убедиться
в том, что тан по-прежнему человек. Это не составило труда - всего лишь
нужно было поговорить с пленником как с человеком. Ритик сделал это и
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг