одного.
-- Зачем же одного? -- оживлённо спросил Брусков, приподнимаясь на
локте.
-- Для двух человек на трое-четверо суток торпеда не сможет взять
кислорода... Торпедный резервуар...
-- Пустяки, Никита... дорогой мой! -- с возрастающим оживлением прервал
Мареева Брусков. -- Четыре часа работы -- и мы из большого пустого баллона
сделаем маленький дополнительный резервуар, и вот тебе двойной запас
кислорода.
-- Но ты забываешь ничтожный объём торпеды. Где поместить даже маленький
баллон? А двойной запас продовольствия, воды?..
-- К чёрту продовольствие! -- размахивал здоровой рукой Брусков. --
Можно и поголодать! Эка важность! Минимальный, голодный запас пищи и воды, а
впереди -- жизнь!
Мареев задумался.
-- Имей к тому же в виду, -- продолжал доказывать Брусков, -- насколько
увеличатся шансы для остающихся! С остатками кислорода два человека смогут
протянуть вдвое больше времени!
Становилось заметно труднее дышать. Опять знакомое удушье, недостаток
воздуха, который приходится ловить судорожными глотками.
-- Надо подумать, Михаил, -- медленно покачал головой Мареев. -- Во
многом ты, кажется, прав...
-- Решай скорее, Никита, -- с побледневшими щеками проговорил Брусков,
опуская голову на подушку. -- Чем скорее, тем лучше...
Основное заключалось в том, что после неожиданного расхода, вызванного
последними событиями, запасы кислорода достигли именно того предела, о
котором говорил Мареев. Брусков был прав. Чем больше думал Мареев, тем
сильнее склонялся к его предложению. Откладывать дальше -- значило ухудшать
положение и отправляющихся в торпеде и остающихся в снаряде. Особенно
последних: отправлять торпеду нужно с полным запасом кислорода, иначе
теряется смысл всей операции -- спасти хотя бы часть экспедиции. Тогда
остающиеся обречены. Нужно спешить, пока есть чем делиться. По крайней мере
Володя и Михаил будут спасены...
Лицо Мареева потемнело, скулы заострились. Да, да!.. Конечно, Михаил!
Это ясно... Он имеет больше права на спасение, чем кто-либо другой из
взрослых. Даже больше, чем женщина. Он ведь болен, слаб... Мареев сжал зубы,
желваки заиграли под скулами. "Дети и женщины -- первыми в шлюпку!" А
больной? Он ведь не выдержит. Он не перенесёт мучительного ожидания помощи с
поверхности. А Нина? Она сильна, здорова, -- подумал Мареев. Он провёл рукой
по лбу. Да... Володя и Михаил!.. Конечно, Володя и Михаил! И никто другой...
Не Володя и Нина, а Володя и Михаил... Тут уж ничего не поделаешь!
Мареев задыхался. Он несколько раз пытался пройтись по каюте, но должен
был возвращаться к стулу и садиться. Давно уже проснулись Малевская и Володя
и разговаривали с значительно окрепшим Брусковым. Они вяло закончили свой
несложный туалет и приготовились к позднему завтраку. Завтракали медленно и
апатично. Брусков хотел было пойти к столу, но его не пустили, и он остался
в гамаке.
Всё тяжелее становилось на душе Мареева. Он не мог заставить себя
объявить о своём решении.
Перед обедом Малевская переменила повязку на руке Брускова. Его
шутливое, бодрое настроение оживило Малевскую, но заставило ещё больше
сомкнуться линию бровей Мареева.
-- Какой ты молодец, Михаил! -- говорила Малевская, заканчивая
перевязку. -- До ужина полежи, а потом и встать можно.
-- Я много потерял крови? -- спросил Брусков.
-- Пустяки! Не больше стакана.
Малевская собиралась лечь и отдохнуть после этой, ставшей чрезвычайно
утомительной, работы, когда Мареев позвал её и Володю к столу. В кратких
словах он объяснил им положение и сообщил о выводах, к которым пришли они с
Брусковым во время утренней беседы.
-- Двое должны и могут отправиться в торпеде на поверхность, -- глухо
говорил он, выводя карандашом замысловатые завитушки на клочке бумаги. --
Это очень опасно, но облегчит положение остающихся: можно будет дольше
продержаться в ожидании помощи с поверхности.
Малевская, ещё больше побледнев, растерянно смотрела то на Мареева, то
на Брускова.
-- Как же так? -- проговорила она с усилием. -- Я думала, мы все
вместе...
-- Это было бы неразумно, Нина, -- ответил Мареев.
-- Кто же? -- упавшим голосом спросила Малевская. -- Кто должен
отправиться?
-- Володя и Михаил.
Два возгласа -- радости и возмущения -- одновременно прозвучали из
разных углов каюты.
-- Правда? -- с просиявшим лицом вскрикнула Малевская.
-- Как? -- закричал Брусков, резко поднявшись в гамаке и чуть не
вывалившись из него. -- Я?!
Красные пятна покрыли его лицо, большие уши вспыхнули.
Поражённый Мареев поднял глаза.
-- Ты сказал -- я? -- дрожа и задыхаясь, говорил Брусков. -- Я пойду на
поверхность?! Никогда! Нина пойдёт! Пойдут женщина и ребёнок!
-- Ты болен, Михаил, -- с трудом приходя в себя, ответил Мареев. -- Ты
ослабел, тебе нельзя здесь оставаться...
-- Я здоров! Я так же здоров, как вы все!.. Спроси Нину... Она только
что сказала, что после ужина я могу встать... Правда, Нина?
-- Да... -- растерянно ответила Малевская, -- но выдержать здесь...
-- Пустяки! В торпеде будет труднее. Я не пойду, Никита! Не пойду... Не
пой-ду...
Он бессвязно хрипел, трясущимися руками то расстёгивая, то застёгивая
пижаму на одну и ту же пуговицу. Внезапно он замолчал, бледность разлилась
по его лицу, и с какой-то страшной догадкой он остановил расширившиеся глаза
на Марееве.
-- Никита... -- бормотал он. -- Никита... Это, может быть...
наказание?.. Ты... изгоняешь меня?..
-- Михаил! Как ты мог это подумать?
Мареев вскочил и бросился к Брускову. Он обнял его за плечи, на
мгновение прижал к себе и принялся укладывать на подушку.
-- Как ты мог это подумать? Лежи... успокойся... не говори ни слова... Я
прекращаю совещание...
-- Отмени решение... -- продолжал твердить Брусков.
-- Подожди... Дай мне прийти в себя. Прости меня... я не ожидал, что это
на тебя так повлияет... Полежи спокойно. Нина, дай ему чего-нибудь. Пусть
заснёт. А мы с Володей примемся за баллон...
Слишком ли велика была усталость после всего пережитого в этот день
Брусковым, или взволнованная Малевская отмерила ему слишком большую дозу
лекарства, но он проспал и обед и ужин. За это время Мареев с помощью Володи
успел разрезать пустой баллон из-под кислорода и приварить к его верхней
части новое дно. Закончив эту работу, он вспомнил, что давно не разговаривал
с поверхностью. За последние сутки было столько волнений и забот, что
действительно можно было забыть многое, даже более важное. Но Мареева
удивляло молчание Цейтлина. С некоторым беспокойством он подошёл к микрофону
и сейчас же заметил, что радиоприёмник снаряда выключен. Он вспомнил
вчерашний поступок Брускова и подосадовал на свою забывчивость.
Цейтлин так обрадовался установлению связи, что даже не расспрашивал,
почему она была нарушена. Он спешил сообщить Марееву счастливую весть о
прибытии бригады бурильщиков, которая через трое-четверо суток подаст в
снаряд воздух, кислород и, по выражению Цейтлина, "всё, что угодно".
Это была очень важная новость, но Мареев сейчас же понял, что она имеет
значение лишь при условии отправления торпеды и только для тех, кто
останется в снаряде. Если же все останутся ждать, то скважина подойдёт
слишком поздно: оставшегося кислорода даже при самом скромном расходовании
хватит для четырёх человек только на трое суток. Таким образом, торпеда
оставалась единственным шансом на спасение.
-- Очень хорошо, Илья, -- сказал Мареев, быстро придя к этим выводам. --
Бурильщики увеличат наши шансы. Но всё-таки нам не обойтись без помощи
торпеды...
-- Торпеды? Что ты этим хочешь сказать?
Мареев подробно ознакомил Цейтлина с действительным положением вещей и
со своим решением отправить в торпеде на поверхность Володю и одного из
взрослых членов экспедиции. Цейтлин был чрезвычайно поражён.
-- Как же так, Никита? -- спросил он. -- Ведь раньше ты сообщал совсем
другое о запасах кислорода. У вас должна была получиться какая-то экономия?
-- Она и получилась. Но сегодня её пришлось всю целиком израсходовать и
сверх того много истратить из основного запаса...
И Мареев осторожно рассказал Цейтлину о внезапной болезни Брускова,
которая вызвала необходимость в усиленной трате кислорода как для него, так
и для остальных членов экспедиции, много работавших в эти тяжёлые часы. Что
касается воды, то её так мало и так приходится уже страдать от жажды, что
надеяться на электролиз нечего.
В конце концов Цейтлин, донельзя огорчённый, всё же согласился, что без
отправления торпеды не обойтись. Решили, что Цейтлин немедленно начнёт
готовить площадку для приёма торпеды, всячески ускоряя в то же время работу
бурильщиков.
Отправление торпеды назначили на восемь часов утра следующего дня.
Необходимо было проверить её механизмы, радиостанцию, зарядить аккумуляторы,
обеспечить людей продовольствием и водой. Дел оставалось много, и они
требовали добавочного расхода кислорода для увеличения работоспособности
людей.
Окончив разговор с Цейтлиным, Мареев позвал Володю и спустился с ним в
нижнюю камеру. Надо было начать снаряжение торпеды в долгий, опасный путь.
После перемены положения всего снаряда торпеда лежала почти
горизонтально, днищем на трёхногом домкрате, а корпусом на трёх слегка
изогнутых полозьях, протянутых до выходного люка.
-- Никита Евсеевич, -- сказал Володя, разворачивая длинный провод для
зарядки аккумуляторов, -- Никита Евсеевич, с какой скоростью сможет идти
торпеда в этих породах?
-- Если в габбро она могла делать по восемь метров в час, то здесь не
менее десяти, -- ответил Мареев, тщательно осматривая выходной люк торпеды.
-- Значит, в пути придётся быть около восьмидесяти шести часов, или трое
с половиной суток, -- подсчитал Володя, думая о чём-то своём.
-- Да, немного больше этого, -- согласился Мареев. -- Я тебе потом
подробно объясню, как нужно будет вести торпеду, -- добавил он.
Володя помолчал, сохраняя всё то же выражение сосредоточенности.
Задумчивость не покидала его с тех пор, как было твёрдо решено, что он
отправится в торпеде. Через некоторое время он опять обратился к Марееву:
-- Никита Евсеевич, а какой запас кислорода будет в торпеде?
Мареев повернул голову и бегло посмотрел на него.
-- На четверо суток, -- ответил он.
-- Для полного... то есть нормального дыхания? -- продолжал допрашивать
всё с тем же сосредоточенным видом Володя.
-- Да, конечно...
После короткого молчания Володя опять спросил:
-- А в снаряде сколько останется кислорода? На сколько времени?
-- Чего это ты допытываешься, Володя? -- спросил в свою очередь Мареев
и, не дождавшись ответа, сказал: -- После вашего отъезда в снаряде останется
некоторая часть кислорода из того, что приходилось бы на вашу долю.
Благодаря этому остающиеся смогут, экономно расходуя его, ждать около пяти
суток.
-- Пять суток... пять суток... -- задумчиво повторял Володя. -- И не
больше, Никита Евсеевич?
-- Может быть, немного больше.
-- Но ведь и в торпеде можно экономно дышать, -- быстро сказал
Володя. -- Зачем же давать нам полный запас? Оставьте ещё немного для
себя...
Мареев усмехнулся и покачал головой.
-- Спасибо, Володя... Но этого нельзя делать... Мало ли что случится с
торпедой в пути! Скорость, может быть, будет не та... Какая-нибудь
неожиданная задержка... Ну, иди, присоедини аккумуляторы...
Когда Володя уже скрылся в торпеде, Мареев сказал ему вслед:
-- Через пять минут после того, как начнётся зарядка, пусти на малый ход
буровой аппарат...
-- Хорошо, Никита Евсеевич, -- донёсся голос Володи.
Скоро послышалось приглушенное гудение мотора в торпеде, и её тупая
вершина, покрытая чешуёй из острых пластинок, начала медленно вращаться.
Мареев внимательно осматривал каждую пластинку и с помощью приборов проверял
её прочность. Но мысль возвращалась к вопросам, неотступно следовавшим за
Мареевым.
Сможет ли торпеда благополучно добраться до поверхности? Трое с
половиной суток! А подпочвенные воды? Что, если торпеда встретит пласты,
сильно насыщенные водой? Геологи с поверхности говорят, что почва насыщена
умеренно. Но это общее заключение о всём геологическом разрезе местности, а
точных, детальных сведений у них нет... И ещё вопрос -- кого оставить в
снаряде? Кто отправится с Володей в торпеде?
Отправить Нину? Это было бы правильно, и от этого радость и грусть
одновременно сжимают сердце... Нина будет спасена!.. И это значит, что
больше он никогда не увидит её... Никогда!.. Они разойдутся: она -- в жизнь,
светлую, радостную, а он... Успеют ли бурильщики?.. Сомнительно,
сомнительно... Но можно ли оставлять Михаила? После всего пережитого им
сможет ли он перенести новые страдания? Кроме того, оставить Нину -- значит
морально убить Михаила... И ещё -- радиостанция... Михаил необходим здесь на
случай её аварии...
Мареев не знал, на что решиться. Глаза следили за приборами, руки
привычно, почти бессознательно, но твёрдо, уверенно работали...
В шаровой каюте Малевская собирала один из киноаппаратов торпеды. Она
уже давно работала над увеличением дальности его действия хотя бы ещё на
несколько метров. Теперь она добилась этого, доведя максимальную дистанцию
до тридцати двух метров. Надо было ускорить сборку аппарата и поставить его
на место. Но работа валилась из рук. Малевская поминутно вскакивала, делала
несколько шагов по каюте, но сейчас же, усталая, с трудом дыша, возвращалась
на место и принималась опять за аппарат. Она часто бросала нетерпеливые
взгляды на гамак у противоположной стены, где за занавеской спал Брусков.
Он недолго испытывал её терпение. Вскоре после ухода Мареева и Володи в
нижнюю камеру он проснулся, окрепший и голодный.
-- Ниночка, есть хочу! -- были первые его слова.
Он быстро оделся и сел за стол, на котором Малевская приготовила ему
ужин.
Брусков ел жадно, с волчьим аппетитом, пытаясь одновременно вести
разговор. Однако Малевская отвечала скупо, нехотя, занятая какими-то своими
мыслями.
-- Что ты такая скучная, Нина? -- нерешительно спросил её Брусков,
складывая салфетку и собирая посуду со стола.
Малевская, склонившись над киноаппаратом за своим рабочим столиком, с
минуту помедлила ответом. Потом энергично тряхнула головой и резко
повернулась к Брускову.
-- Как ты себя чувствуешь, Михаил?
-- Спасибо, хорошо, -- с некоторым удивлением ответил Брусков. -- К чему
это ты?
-- Мне нужно серьёзно поговорить с тобой... Ты решительно настаиваешь на
том, чтобы именно я отправилась в торпеде?
Брусков посмотрел на Малевскую и сейчас же отвёл глаза.
-- Да, -- проговорил он, насупившись.
-- Почему? Потому что я -- женщина?
-- Да.
-- Почему же именно теперь ты вспомнил об этом? -- Малевская уже не
скрывала своего волнения. -- Кажется, за время нашей экспедиции я не давала
повода делать различие между нами. Я работала наравне с вами, я подвергалась
тем же опасностям, я физически здорова, сильна и закалена не менее, если не
более, чем ты... Почему же ты теперь вытащил из сундуков прошлого это
пыльное рыцарское знамя и размахиваешь им, даже не спрашивая моего мнения?
Кто дал тебе право говорить за меня и диктовать Никите правила рыцарского
поведения?
Брусков не отвечал. С красными пятнами на лице он молчал, складывая и
разворачивая салфетку.
-- Почему ты молчишь, Михаил? -- говорила Малевская, не сводя с него
глаз. В них появилось что-то новое, необычное для Малевской. Сурово сжались
тонкие брови, всегда весёлые, ласковые глаза жгли горячим голубым пламенем.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг