появление в снаряде! Это он, Володя, пионер, звеньевой отряда, будет
причиной гибели экспедиции! Из-за него погибнут три великих человека, герои
Советской страны!..
Володя застонал, как от боли, и заворочался в гамаке...
И ничего нельзя сделать! Ничего! Шахта не успеет на помощь. Все отлично
видят и знают это. Они только не говорят ничего в его, Володи, присутствии,
не хотят его расстраивать. Он слышал вчера из верхней камеры, как Михаил,
задыхаясь, после того как поднялся из нижней камеры в каюту, сказал, что
лучше кончить эту волынку, чем так мучиться. Нина шикнула на него и потом
долго и горячо что-то говорила приглушенным голосом.
Как тихо все эти дни в каюте! Не слышно обычных шуток и смеха. Все
двигаются медленно, с трудом, при малейшем усилии задыхаются -- не хватает
кислорода. Что хотел сказать Михаил, когда говорил, что надо кончить
волынку? Пустить кислород? Но этого нельзя делать! Тогда гибель, смерть! Но
ведь всё равно не хватит... Неужели смерть?.. И это он виноват! Он один!
Дрожа от ужаса, Володя сел в гамаке и широко раскрытыми глазами
посмотрел в голубую прозрачную темноту.
Гамак тихо качнулся под ним несколько раз и остановился. Тяжело дышал
Брусков. Тишина стояла немая, мёртвая, тяжёлая, как те миллионы тонн,
которые придавили снаряд глубоко в подземных недрах.
Брусков забормотал что-то сквозь сон; потом ясно послышалось:
"Довольно... Не хочу...", и опять неразборчивое бормотанье. Володя
вздрогнул, испуганно оглянулся, опять лёг и плотно закрыл глаза.
Он слышал, как медленно и тяжело поднимался Мареев по лестнице, как он
прошёл через каюту и поднялся в верхнюю камеру, к Малевской. Оттуда смутно
доносились тихие голоса, они уходили всё дальше и дальше и наконец совсем
растворились в нарастающем шуме улицы. Широкая, просторная улица с рядами
высоких деревьев по обеим её сторонам... Весёлые голоса звучат всё громче и
громче... Это -- школа, высокая, светлая, с широким подъездом, охваченным
полукругом колонн. Знакомая, родная школа, и в то же время какая-то
холодная, чуждая... Володя должен войти в подъезд, его тянет туда. Но ноги
приросли к асфальту, их невозможно оторвать... Голоса и смех за стеной
звенят и зовут к себе. Володя рвётся туда, но нет сил идти... Вдруг кто-то
огромный и мощный поднимает Володю и швыряет в подъезд... От страха
обрывается сердце, и Володя просыпается.
Тревожно проходят "ночи", как все в снаряде называют часы,
предназначенные для общего сна. Часы эти совпадают с ночными часами на
поверхности, чтобы поддерживать с ней связь в дневное время. Но за последние
двое суток настроение из-за недостатка кислорода, скупо отпускаемого
Мареевым, так упало, что постепенно у всех пропала охота вести разговоры с
поверхностью.
Да и разговоры-то все одни и те же. Говорили о кислороде, запасы
которого тают на глазах, между тем как материалов для его получения почти
уже нет. Сказать об этом откровенно Цейтлину, терзаемому беспокойством и
страхом, сказать всем, работающим для спасения экспедиции, -- значило бы
лишить их последней надежды и энергии. И потому отвечали уклончиво, общими
фразами, и это было мучительно. Говорили о воде, которую теперь выдавали по
маленькому стакану на целый день. А Цейтлин, кроме того, постоянно и
настойчиво спрашивает о самочувствии. Но какое может быть самочувствие,
когда каждое движение, каждое усилие вызывает неимоверную усталость,
головокружение? И опять, чтобы не огорчать своими жалобами Цейтлина и всех
других на поверхности, приходится лгать или отвечать бессодержательным
"ничего".
* * *
Вчера, когда Мареев отошёл от микрофона, Брусков встал с гамака и
выключил радиоприёмник.
-- Зачем ты это сделал, Михаил? -- спросил Мареев, наблюдая за
Брусковым.
-- Надоело! -- задыхаясь, ответил тот, медленно возвращаясь на место. --
Всё равно крышка... Зачем обманывать других... и терзать себя? Я бы с
удовольствием совсем разбил радиостанцию...
В каюте, кроме них, никого не было. Малевская и Володя находились в
буровой камере. Мареев бросил наверх беспокойный взгляд.
-- Не говори так громко, Михаил! Они могут услышать...
Он глубоко вздохнул и помолчал. Было тяжело говорить.
-- Почему ты думаешь, что обязательно -- крышка?.. Мы не должны
приходить в отчаяние до последней минуты.
-- Самообман!
-- Нет, надежда!
-- Кому как нравится...
-- К нам придут на помощь, я уверен...
-- Не дотянем до этого.
-- Только не раскисать!
-- Не хочу изображать дурака... Повторяю: лучше кончить волынку сразу,
без мучений. Дал бы ты лучше кислороду вволю напоследок...
-- Мишук, дружище, не говори так! Это недостойно коммуниста!
-- Знаю, знаю, Никита... -- Брусков заглушил голос до шёпота, не сводя
горящих глаз с Мареева. -- Но нет сил. И... страшно, Никита, страшно... Не
боюсь смерти, если разом. Но вижу её медленное, неотвратимое, мучительное
приближение. Все жилы вытянет, прежде чем прихлопнет!
Мареев ударил кулаком по столу и вскочил со стула.
-- Неправда! -- крикнул он придушенным голосом. -- Неправда! Будет
помощь! Найдём выход! Родина всё сделает! Всё! Илья, Андрей Иванович, все
наши друзья придумают!.. Придумают!.. Молчи. Идут!
-- Молчу.
Задыхаясь, в полном изнеможении Мареев опустился на стул.
Малевская медленно спускалась по лестнице. Она бросила взгляд на
возбужденное лицо Мареева, на горящие уши Брускова, глубоко, прерывисто
вздохнула, прошла к своему гамаку и легла.
-- О чём вы спорили?
-- О шахте, -- торопливо ответил Мареев.
-- А-а-а... -- вяло протянула Малевская и закрыла глаза.
Она была очень бледна. Черты лица обострились, щёки впали, тёмные круги,
словно колодцы, втянули глаза. Яркий свет электрической лампы падал прямо на
её неподвижное, почти безжизненное тело, на застывшее матово-бледное лицо.
Только грудь часто и высоко поднималась, с усилием ловя глотки воздуха.
"Как в агонии", -- промелькнуло в мозгу Мареева, и он чуть не застонал.
Он привстал со стула, не сводя расширенных глаз с лица Малевской. "Ей худо,
надо пустить кислород".
-- Что с тобой, Нина? -- тихо спросил он.
-- Ничего особенного... -- Малевская раскрыла глаза и, встретив взгляд
Мареева, полный тревоги, слабо улыбнулась и сказала; -- Не беспокойся,
Никита. Я просто... очень устала, работать тяжело... Там остался Володя
доканчивать...
-- Ну, полежи... Закрой глаза, отдохни... Я позову и Володю...
-- Пусть кончит... Там ещё немного...
-- Хорошо, хорошо... Но больше сегодня не работайте... Много получится
кислорода?
Малевская закрыла глаза и отрицательно покачала головой.
-- Пустяки... Чуть больше литра...
Мареев опустил голову на ладони, оперся локтями о колени и задумался.
Тишина, как чёрное безмолвное озеро, надолго заполнила каюту. Мареев не
слышал, как Володя спустился из верхней камеры, как встала Малевская, как
приготовлен был ужин на столе возле него.
Ужин прошёл в молчании. Мареев ел машинально; голова была тяжёлая, как
чугунное ядро. Когда все улеглись спать, он спустился в нижнюю камеру и
принялся за отчётный доклад о результатах экспедиции: с того дня, как снаряд
потерпел последнюю аварию, Мареев необычайно торопился с этой работой...
Он поздно лёг и быстро уснул.
* * *
Володя только что забылся тяжёлым сном после страшной встречи со школой.
Он увидел себя на лугу, залитом солнечными лучами, покрытом зелёным травяным
ковром с цветами невиданной красоты. Володя за кем-то гнался, полный тревоги
и страха. Он догонял, догонял и вдруг понял, что это Нина в своём голубом
комбинезоне бежит от него. Он кричал, просил, плакал и всё бежал, но Нина не
оборачивалась. Он уже почти догнал её, как вдруг перед ними раскрылась
страшная чёрная пропасть, Нина сорвалась и, взмахнув руками, безмолвно
исчезла в мрачной, бездонной глубине...
Володя заметался и, громко вскрикнув, проснулся. Он оглядел каюту
расширившимися от ужаса глазами. Всё было спокойно. В тишине он расслышал
дыхание Малевской. Володя с облегчением вздохнул. Слева висит гамак Никиты
Евсеевича, а там, дальше, за ним, -- Михаила.
Какое странное, свистящее дыхание доносится оттуда! Володя высунулся
насколько можно из гамака и вгляделся в глубокий сумрак каюты. Почему так
странно свисает чуть не до полу обнажённая белая рука? И сам Михаил лежит
поперёк гамака, как-то неестественно запрокинув голову... Что это за тёмное
пятно на полу под его рукой?
Что-то ударило в мозг и в сердце, и отчаянный крик пронёсся по всему
снаряду:
-- Кровь!.. Кровь!.. Нина! Кровь!..
В следующее мгновение яркий свет залил каюту.
-- Михаил! Михаил! -- кричал Мареев, бросаясь к Брускову.
Брусков лежал, чуть заметно дыша, запрокинув голову и свесив руку. Рукав
пижамы был засучен, и по обнажённой руке извилистой полоской медленно
стекала густая тёмная кровь. На полу, под белыми, как мрамор, пальцами,
собралась уже небольшая лужица, и свет играл на ней весёлыми и злыми
искорками. Поодаль невинно и тускло поблескивала маленькая бритвенная
пластинка.
-- Ничего, ничего... -- шептала Малевская побелевшими губами, туго
стягивая бинтом руку Брускова повыше маленькой ранки, похожей на безобидную
царапину.
Поднятая кверху рука качалась из стороны в сторону; Володя не в силах
был удержать её и сам с затуманенным сознанием качался вместе с ней. Он
смертельно боялся лишь одного: только бы не вступить ногой в ужасную
лужицу...
-- Ничего, ничего... -- продолжала невнятно Малевская, дрожащими руками
завязывая узел. -- Крови вытекло немного...
-- Миша... Мишук мой... -- говорил Мареев, укладывая Брускова в
гамаке. -- Зачем ты это сделал?.. Что это? Нина, смотри!.. Записка!..
Он выхватил из другой руки Брускова зажатую в ней узкую полоску бумаги с
несколькими неровными карандашными строками и, запинаясь, прочёл:
"Дорогие мои, ухожу от вас. Нет ни смысла, ни сил. Зато у вас останется
больше шансов. Простите меня".
Малевская молча хлопотала над неподвижно лежащим Брусковым.
Мареев замер с запиской в руках. Потом он сорвался с места, бросился в
нижнюю камеру, к баллону с кислородом, и повернул вентиль на полную подачу
газа.
Жизнь вливалась в каюту полной и мощной струей.
-- Ну что, Нина? -- со страхом спросил Мареев, выходя из люка и плотно
закрывая за собой крышку. -- Мы не опоздали?
-- Нет, нет, Никита, -- ответила Малевская, стоя над неподвижным
Брусковым. -- Он не успел потерять много крови... Посмотри, у него появилась
уже краска на лице... дыхание глубже и ровнее. Ты хорошо сделал, что пустил
кислород.
Когда Брусков наконец очнулся, он долго смотрел на склонившихся над ним
Малевскую, Мареева и Володю, на их измученные, счастливые лица и ничего не
отвечал на все заботливые, полные беспокойства вопросы. Потом он повернул
голову, глубоко и прерывисто вздохнул и закрыл глаза. Малевская всё же
заставила его проглотить немного вина и снотворного лекарства и тихо увела
от гамака Мареева и Володю. Они долго сидели молча и неподвижно вокруг
столика, в зыбком сумраке, опять заполнившем каюту, прислушиваясь к ровному
дыханию Брускова. Потом Малевская отправила Мареева и Володю спать, заявив,
что останется дежурить возле больного. Они покорно исполнили её
распоряжение: в эту ночь её права были неоспоримы... Впрочем, просидев в
одиночестве несколько часов и убедившись в спокойном, крепком сне Брускова,
Малевская тоже легла и скоро заснула.
...Именно в эту ночь Цейтлин несколько раз тщетно пытался добиться
разговора со снарядом, чтобы сообщить о прибытии бригады бурильщиков из
Грозного. Он успокаивал себя и других:
-- Наверное, что-то там испортилось в их радиостанции... Ну, Брусков
быстро исправит её... О, вы не знаете Брускова! Он на этот счёт молодец!..
Подождём до завтра.
ГЛАВА 24. ЗАКОНЫ КОРАБЛЕКРУШЕНИЯ
На поверхности был уже полдень, когда Брусков открыл глаза и увидел над
собой лицо Мареева. Ладонь Мареева с неловкой нежностью прошлась по давно не
бритой голове Брускова, и счастливая улыбка сгладила резкие борозды морщин
на его лице.
-- Ну, что, Мишук? -- тихо спросил он, чтобы не разбудить Малевскую и
Володю. -- Тебе лучше?
Со странной неподвижностью в лице и взгляде Брусков ответил:
-- Да... Ты пустил кислород?
-- Конечно, Мишук! Без этого нельзя было.
-- Пойди закрой его, Никита!
-- Я подожду с этим, пока ты совсем оправишься.
-- Нет, закрой! И так уж потеряно из-за меня всё, что сэкономили.
-- Пустяки! Об этом не стоит говорить... Ты лучше не волнуйся и помолчи.
У Брускова покраснели уши, сверкнули глаза.
-- Закрой, Никита! Я сейчас же сорву повязку, если ты этого не сделаешь!
От неожиданности Мареев на мгновение растерялся. Он молча посмотрел на
Брускова, потом, словно приняв какое-то решение, спокойно повернулся и
направился к люку, ведущему в нижнюю камеру.
-- Возвращайся поскорей, Никита! -- голос Брускова сразу упал. -- Мне
нужно с тобой поговорить...
-- Хорошо, хорошо... Сейчас...
Он скоро вернулся и сел на стул возле гамака Брускова.
-- Может быть, отложим, Мишук? Тебе нужен покой...
-- Нет, нет... Мне совсем хорошо... Слушай, Никита... Я поступил очень
дурно... Прости меня... как начальник и как товарищ...
-- Не надо говорить об этом, Мишук, -- мягко сказал Мареев. -- Успеем...
-- Нет, надо, Никита... Я много думал... Я уже давно не сплю... Я понял:
это было похоже на бегство... Оставить вас -- значит внести деморализацию,
повлиять на вашу стойкость, на ваше мужество... Это было проявлением высшей
степени эгоизма, почти предательством. Как я мог так упасть?!
-- Ну, не волнуйся, Мишук, дорогой мой... Это уже всё в прошлом, далёком
прошлом... Забудем...
-- Если бы можно было забыть, Никита!.. А расход кислорода, вызванный
моим поступком!
Он глухо застонал, закрыв глаза, точно испытывая непереносимую
физическую боль.
-- Да будет тебе, Мишук! Ну, о чём говорить! Я запрещаю тебе касаться
этих вопросов. Они сданы в архив, вычеркнуты из памяти...
-- Хорошо, Никита... Перейдём к другому. Я хочу тебе кое-что
предложить... Нам нужно продержаться как можно дольше. Удастся ли --
неизвестно, но зачем рисковать всем, если один из нас может спастись
наверняка и тем самым сохранить для остальных некоторое количество
кислорода?
Лицо Мареева делалось всё более серьёзным. Он кивнул головой и сказал:
-- Понимаю... Торпеда?!.. Я думал об этом... Но ты продолжай,
продолжай...
-- Ты думал о торпеде? -- удивился Брусков. -- Почему же ты не хочешь
использовать её?
-- Видишь ли, Мишук... во-первых, я хотел воспользоваться ею лишь в
самом крайнем случае, когда мы дошли бы до предела. Ты ведь понимаешь,
восемьсот шестьдесят четыре метра! Это не шутка! На такой риск можно идти,
когда выбора уже нет... когда здесь ждёт... верный конец... Во-вторых, кто
должен быть первым? Кого нужно первым спасти? Конечно, ребёнка, Володю! Не
правда ли?
Брусков молча кивнул головой.
-- Ну, вот, -- продолжал Мареев, -- его-то и страшнее всего отправлять
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг