которая находится между песчинками, выкачают на поверхность, то все песчинки
остаются мокрыми -- с тоненькой плёнкой нефти, только и всего! Но никакими
силами не отдерёшь, не оторвёшь эту плёнку от песчинки. Огромная сила
притяжения держит её.
-- Да зачем же её отдирать, Никита Евсеевич? Пустяки какие!
-- Пустяки, говоришь? Вот я тебе сейчас покажу, какие это пустяки!
Казалось, Марееву этот урок геологии доставлял не меньше удовольствия,
чем Володе, которому очень весело было смотреть, как Мареев, оживлённый,
разгорячённый, угрожающе помахивал пальцем перед самым его носом.
-- Осторожно, Никита! -- смеялась Малевская. -- Ты ему нос отшибёшь...
-- Ничего! Молчи, Нина! Наука требует жертв.
-- Пожалуйста, Никита Евсеевич, -- с комичной серьёзностью заявил
Володя. -- Пожалуйста, мне не жалко.
-- Вот это я понимаю! -- воскликнул Мареев. -- Это значит, что он
настоящий энтузиаст науки... А вот другие энтузиасты сидели днями и ночами,
вооружённые карандашами и арифмометрами, считали, считали и наконец
подсчитали, сколько удерживается нефти в виде плёнки на всех песчинках
породы, насыщенной ею...
-- Ну?! -- Володя широко раскрыл глаза.
-- Ну, как ты думаешь, как они это делали? Брали одну песчинку, потом
другую, третью, четвёртую? А? Так, что ли?
Володя посмотрел на серьёзное лицо Мареева, потом на улыбающихся
Малевскую и Брускова и опять остановился на Марееве. Нерешительность, боязнь
подвоха, лукавство сменялись попеременно в его глазах.
-- Ну, знаете, Никита Евсеевич... -- сказал он наконец:
И так как краткость есть душа ума,
А многословие -- его прикраса,
Я буду краток...
По-моему, Никита Евсеевич, это было бы слишком... глупо!
Все рассмеялись.
-- Володя, -- укоризненно покачала головой Ма-левская. -- Хоть ты и
самого Шекспира приволок, но сказано слишком резко.
-- Формально это, конечно, слишком резко, -- подтвердил Мареев, -- но по
существу -- правильно. На такой подсчёт учёным энтузиастам и всей жизни не
хватило бы. Они просто брали какой-нибудь точный объём отработанной породы,
ну, скажем, кубический дециметр или кубический метр, взвешивали её в сыром
виде, потом максимально просушивали, прокаливали в печах и опять взвешивали.
Разница между первым и вторым весом давала вес нефти, которая оставалась в
породе после того, как из неё уже была как будто добыта вся нефть. И знаешь,
что оказалось? -- Мареев внушительно поднял палец и раздельно произнёс: --
Оказалось, что количество нефти, оставшейся в виде плёнки на песчинках, в
два раза превышает количество добытой из породы. Понимаешь? Обычными
способами добывается из недр всего лишь двадцать пять -- тридцать пять
процентов имеющейся там нефти!
-- Да что вы, Никита Евсеевич, неужели правда? -- изумился Володя. -- А
как же остальная нефть?
-- А остальная нефть, шестьдесят пять -- семьдесят пять процентов всех
запасов, пропадала для человека, оставалась на песчинках в виде плёнки.
Подсчитано, например, что на наших грозненских промыслах под поверхностью в
сто гектаров было заброшено по этой причине свыше ста миллионов тонн нефти,
а добыто там всего лишь тридцать миллионов тонн. Понимаешь теперь, какие это
пустяки?
-- Сто миллионов и тридцать миллионов! И ничего нельзя сделать? Так до
сих пор и пропадают?
-- Ну, нет, молодой человек! -- возразил Мареев. -- Наука давно пыталась
применить разные средства, но больших результатов не добилась, пока наши,
советские учёные не решили проблему.
-- Как же они это сделали?
-- Они ещё в 1931 году предложили свой способ, и он дал отличные
результаты. Они взяли для опыта толстую, длинную стальную трубу, с одного
конца наглухо закрытую, и плотно набили её насыщенным нефтью песком, взятым
из старых, заброшенных промыслов, где обычными способами нефть уже нельзя
было добыть. Они продержали несколько дней песок в трубе, чтобы посмотреть,
не вытечет ли из него хоть сколько-нибудь нефти. Ничего не вытекло. Стало
быть, свободной нефти в песке уже не было. После этого они в глухом конце
трубы при помощи электричества зажгли песок... Прошло немного времени, и из
открытого конца трубы появился газ и стала капать нефть. Когда горение
закончилось, весь песок в трубе оказался совершенно сухим, а в ведре
набралось порядочно нефти. Тогда наши учёные перенесли опыты на заброшенные
майкопские промысла. На небольшом расстоянии друг от друга они провели две
скважины до слоя нефтяного песка... Да что ты всё ёрзаешь на стуле? Сиди
спокойно!
-- Да ведь очень уж интересно, Никита Евсеевич! Невозможно сидеть
спокойно.
-- Ну, ладно!.. Так вот, в одну из этих скважин учёные набросали
древесного угля и подожгли его. Когда жар проник в толщу породы и там
загорелась нефть, из другой скважины появился газ, а потом на дне стала
скопляться нефть. От жара, распространявшегося по породе, образовался
сначала нефтяной газ, который гнал перед собой ко второй скважине нефть,
срывая её с песчинок. Вот этот способ, который называется способом
"подземной газификации нефти", и разрешил проблему. Теперь стало возможным
выбирать из недр почти всю, до последней капли нефть, и таким образом
нефтяные богатства страны увеличились в два-три раза.
Володя захлопал в ладоши.
-- Вот это -- работа!
Он не мог усидеть на месте. Что-то подмывало его, вызывало желание
прыгать, скакать, кричать, петь, смеяться.
-- Я буду учёным! -- кричал он в каком-то упоении. -- Я буду геологом! Я
буду учёным-геологом! Во что бы то ни стало! Нина, слышишь? Это будет очень
весело!
Он пустился в пляс, вскрикивая и размахивая руками. Малевская громко
смеялась. Щеки у неё порозовели, глаза вспыхивали.
-- Володька, Володька! -- кричала она сквозь смех. -- Ты --
медвежонок!.. Ты нелепый, неуклюжий медвежонок!
Марееву почему-то сделалось жарко, и он расстегнул воротник комбинезона.
При этом взгляд его упал на часы-браслетку.
-- Вам тут весело, ну, и веселитесь! А я должен спешить вниз, к
моторам...
Он спустился в люк, с сожалением оставляя беснующегося Володю и
смеющуюся Малевскую. Он чувствовал неодолимое желание остаться с ними. Но
обязанности вахтенного были важнее, и он скрылся в нижней камере, опустив за
собой люковую крышку. Внизу было свежее, и через минуту, сидя за вахтенным
журналом и прислушиваясь к шуму в шаровой каюте, он удивлённо качал головой.
Наверху Володя неистовствовал. Он громко пел, смеялся, прыгал, кружился,
крича, что это военная пляска ирокезов. Потом он стал тащить Малевскую
танцевать.
-- Нина, ты будешь моей бледнолицей пленницей! -- выкрикивал Володя,
запыхавшись, со взмокшими на лбу волосами. -- А Михаил -- раненый ирокез...
Истерически смеясь, Малевская отбивалась от него:
-- Ты не умеешь танцевать, Володька! Ты увалень! Ты дикарь! Давай, я
тебе лучше покажу культурный танец. Подожди, да подожди же, гадкий
мальчишка! Смотри, как надо!
Она начала кружиться по каюте, вскрикивая и притопывая ногами.
-- Я хочу музыки, Володька! -- вдруг крикнула она. -- Пусть будет
музыка!
Она подбежала к радиоприёмнику и включила одну из американских станций.
Раздалась танцевальная музыка. Тогда она подхватила Володю и начала кружить
его.
Волна веселья захватила и Брускова. Забыв про свою болезнь, с
покрасневшими ушами и блестящими глазами, он схватил оказавшуюся под рукой
стеклянную колбу и, стуча по ней изо всех сил ложкой, заорал диким голосом
что-то, отдалённо напоминающее боевую ирокезскую песню. Его неудержимо
тянуло присоединиться к пляске.
Дикая песня Брускова, рёв оркестра из репродуктора, звон колбы, хохот,
крики и топанье ног слились в какую-то сумасшедшую какофонию. Откуда-то,
возле полога над гамаком Малевской, сквозь шум и грохот едва пробивался
тихий звон, но никто не обращал на него внимания.
У Малевской пронеслось в голове: "Что мы делаем?.. Мы все как будто
взбесились!.." Но мысль промелькнула, и Малевская вновь закружилась в
сумасшедшем танце.
-- Ещё! Ещё!.. -- задыхался Володя, багрово-красный, с безумно
расширенными глазами.
"Вечер танцев" продолжался со всевозрастающей энергией.
Неожиданно громкий крик врезался в общий шум:
-- Что вы делаете?! Вы с ума сошли!
Всё замерло в каюте. Оркестр как раз в это мгновение сделал паузу.
Резкий и тревожный звон наполнил шаровую каюту. Три пары глаз -- горящих,
почти безумных -- устремились на Мареева, показавшегося в люке.
Внезапная мысль промелькнула в голове Мареева.
-- Кислород! -- закричал он. -- Жидкий кислород протекает!
Одним прыжком Мареев очутился посреди каюты.
-- Вниз! Вниз! -- кричал он. -- Скорее в нижнюю камеру!
Он почти сбросил Малевскую и Володю по лестнице, схватил Брускова, как
ребёнка, на руки и бегом снёс его к ним. Потом он опять взлетел в шаровую
каюту и сбросил за собой люковую крышку. Сорвать со стены газовую маску и
натянуть её на голову было делом одной секунды.
Под непрерывный тревожный звон Мареев быстро осмотрел аппарат
климатизации. Там всё было в порядке. Тогда он бросился к лестнице и взбежал
в верхнюю камеру. И вдруг, как молния, сверкнуло воспоминание: "Брусков
говорил... что-то разбилось при падении снаряда..."
Он лихорадочно осматривал один за другим баллоны с жидким кислородом.
-- Вот!
На третьем баллоне оказалась длинная, извивающаяся трещина. В одно
мгновение он закрыл её широкой тугой полосой из каучука. Потом спустился в
шаровую каюту, достал из лабораторного шкафчика бунзеновскую горелку и,
поставив её на столик, зажёг спичку. Спичка вспыхнула ярким, ослепительным
пламенем, и едва Мареев успел поднести её к открытой горелке, как
почувствовал на руке сильный ожог: в насыщенном кислородом воздухе спичка
сгорела целиком в одно мгновение. Из горелки с воем вырвался тонкий и
длинный -- почти до середины каюты -- язык голубоватого пламени. Пламя
продержалось несколько минут и начало спадать. Затихал тревожный звон
аппарата климатизации. Тогда Мареев потушил горелку и поспешно сбежал вниз,
в буровую камеру, плотно закрыв за собой люковую крышку.
Малевская и Володя лежали на полу, с трудом дыша, бледные, измученные, с
закрытыми глазами. Брусков спал, раскинув руки; он задыхался и тихо стонал.
Сквозь перевязку проступала кровь...
Моторы пели низкими голосами свою размеренную песню. Шуршала порода за
стальной оболочкой снаряда. Тихо скрежетали внизу коронка и ножи, врезаясь в
мягкий, податливый песчаник. Снаряд уверенно и невозмутимо продолжал свой
путь.
Сорвав газовую маску и вытирая пот на лбу, Мареев почти упал на стул и
закрыл глаза...
ГЛАВА 11. СОКРОВИЩА ГЛУБИН
Что случилось?
Что заставило такого спокойного, сдержанного человека, как Малевская,
потерять свою обычную уравновешенность? Почему умный, дисциплинированный
Володя превратился в дикого, необузданного сорванца? Даже больной, слабый
Брусков с каким-то необычным приливом сил готов был ринуться в сумасшедшую
пляску!
Мареев сидел в буровой камере за столиком и сосредоточенно производил на
бумаге какие-то сложные расчёты. Морщины забот густой сеткой покрыли его
лоб, чёрные брови слились и вытянулись в строгую черту.
Всё та же тишина, полная привычных звуков и однообразного шума, стояла в
камере.
Малевская, Брусков и Володя лежали на полу, укрытые лёгкими одеялами;
под головами у них подушки. Их сон был спокоен и ровен. Лишь голубоватая
бледность покрывала их лица, тени лежали под глазами, щёки похудели и
вытянулись, как будто после долгой, изнурительной болезни.
После первой помощи, оказанной товарищам, Мареев сел у столика и
задумался. Время от времени он поднимал голову и прислушивался. Звон
автоматического сигнализатора продолжался непрерывно: содержание кислорода в
верхних помещениях снаряда не вошло ещё в норму.
Как скоро оправятся Малевская и Володя? Как отразится эта встряска на
Брускове? Воздух, насыщенный испарениями жидкого кислорода, так усилил
сгорание тканей в их организмах, вызвал такое возбуждение, такую повышенную
трату энергии, что им нужен теперь длительный покой, усиленное питание,
чтобы восстановить потерянные в какие-нибудь полчаса силы. Неужели они
надолго выйдут из строя?
Потом мысли Мареева перешли к кислороду. И здесь положение не из
приятных. С карандашом в руке он начал подсчитывать.
Экспедиция взяла с собой запас кислорода в жидком и брикетированном виде
с расчётом, что один литр жидкого кислорода, превращаясь в восемьсот литров
газообразного, обеспечивает человека на тридцать часов, а один килограмм
бертолетовой соли даёт до четырёхсот литров газообразного кислорода, которых
хватит одному человеку, примерно, на пятнадцать часов. Продолжительность
экспедиции определялась в шесть месяцев плюс четырёхмесячный резерв. Для
троих членов экспедиции на эти десять месяцев было взято в переводе на
жидкий восемьсот литров кислорода.
Два события спутали все расчёты: появление Володи и утечка кислорода.
Для четырёх человек после этой неожиданной потери кислорода его запасов
хватит лишь на семь с половиной, самое большее -- на восемь месяцев.
Итак, резерв времени сократился до двух месяцев вместо четырёх. Из этих
двух месяцев трое суток уже ушли на ликвидацию аварии в подземной пещере. А
ведь это только начало пути. Что ожидает экспедицию впереди, какие ещё
задержки встретят её -- неизвестно...
Было над чем призадуматься. Мареев считал, пересчитывал, и складки на
лбу делались глубже, брови сходились всё теснее. Сигнальный звон аппарата
климатизации наконец прекратился. Лишь после того, как он умолк, Мареев
перенёс своих товарищей в шаровую каюту и уложил в гамаки. Они продолжали
спать крепким сном.
Двадцать часов одиноко нёс Мареев свою затянувшуюся вахту. Он производил
анализы пород, нефти, вёл записи, следил за приборами и аппаратами,
переключил повреждённый баллон с жидким кислородом на работу аппарата
климатизации.
Снаряд был пущен на максимальную скорость. В мягких нефтеносных
песчаниках он проходил больше восемнадцати метров в час.
Уже кончились залежи нефти и снаряд вошёл в подстилающий слой глинистых
сланцев, когда из-за полога над гамаком Малевской послышались вздохи,
длительные зевки, наконец слабый голос:
-- Что такое? Как будто меня палками всю избили...
-- Проснулась, Нина? -- тихо спросил Мареев, отрываясь от вахтенного
журнала.
-- Да, Никита. Но почему у меня такая слабость?
-- После похмелья, Ниночка... -- мягко ответил Мареев. -- Вы тут
устроили такую оргию...
После минутного молчания до Мареева донеслось тихое восклицание:
-- Вспомнила!.. Какой ужас!.. Опьянение?!
-- Абсолютно верно, Ниночка! Опьянение кислородом...
-- Ужасно... ужасно... Стыдно вспомнить...
-- Ну, это уж напрасно, Нина... При чём тут стыд? А ужас... Да,
действительно, было бы ужасно, если бы и я тут с вами остался... Страшно
подумать, чем бы тогда всё это кончилось. Какое счастье, что я вовремя ушёл
из каюты и опустил за собой люковую крышку! Последнее -- просто из
деликатности, чтобы вы веселились без стеснения. А вот оказалось, что именно
эта деликатность спасла нас всех. Ну, ладно! Как ты себя чувствуешь?
-- Слабость большая...
-- Есть хочешь?
-- Очень! -- тихо рассмеялась Малевская. -- А что с моими
"собутыльниками"?
-- Спят как убитые.
Мареев принёс еду.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг