Вернер посмотрел на молодого Резерфорда. Казалось, портрет ободряюще
подмигнул.
- Конкретно: направление исследования. Что предлагаете? - спросил Вернер.
- Что может предлагать дремучий невежда? Скажем, открыть новую науку,
родную сестру кристаллофизики.
- Точнее?
- Биокристаллофизику.
Вернер еще более сузился. Сейчас он мог бы жить в двух измерениях.
- Вы думаете, это... живое? - недоверчиво спросил он, посмотрев камень на
свет.
- Думаю. Может, оно было живым. И даже более - разумным.
- А вы не сошли с ума?
Я только пожал плечами.
- А где же мы найдем средства для исследований? Здесь, к сожалению, это
невозможно: воспротивится ученый совет института.
- Мы найдем противоядие. У меня есть еще камешки.
Я наскреб в кармане и рассыпал по столу горсть алмазных орешков поменьше,
не повысив вернеровского любопытства ни на полградуса. Он только скользнул
своим единственным глазом по рассыпанным хрусталикам и подождал разъяснений.
- Мы реализуем часть их на ювелирном рынке и создадим свою лабораторию для
исследований.
- Не выйдет, - хохотнул откуда-то взявшийся Стон.
И меня опять это не удивило, как, впрочем, и Вернера.
- Почему? - спросил он, не повышая голоса.
- Потому что бриллианты добыты в моей шахте, на моей земле.
- Это не ваша шахта, это другой мир, господин Стон, - сказал я, - и это
совсем не бриллианты.
- Это вы мне говорите, мне, единственному монополисту торговли
драгоценностями в Леймонте. Леймонтского ювелирного рынка уже нет, это мой
рынок, Янг. Теперь вы не получите ни камней, ни обещанных пяти тысяч.
- Вы украли у меня не пять тысяч, а пять миллионов, - сказал я.
- Может быть, и больше, - хихикнул Стон.
- Мне не надо ваших миллионов, Стон, - проговорила выступившая из
гнездящейся у стен темноты Этта Фин, - у меня тоже есть камни.
- Советую их сдать моим "парнишкам", фрейлейн.
- Твоих "парнишек" уже нет, - сказал еще один голос. - Они у "ведьмина
столба" остались. Троих пришил.
Загадки возникали одна за другой. На этот раз - Гвоздь и Нидзевецкий. У
Гвоздя - автомат, крепко прижатый к бедру.
- У меня здесь не миллионы, а миллиарды, - усмехнулся Гвоздь, тряхнув
чемоданом. - А им и горсточки хватит, - добавил он, кивнув на меня с Эттой, -
пусть строят свою лабораторию.
Стон, не отвечая, воззрился на Нидзевецкого:
- А где же ваш чемодан, Нидзевецкий?
- Меня здесь нет. Я остался там, в шахте.
Смутные стены лаборатории Вернера раздвинулись и снова засверкали далекими
и близкими гранями кокона. Нидзевецкий лежал ничком на алмазной россыпи,
впиваясь дрожащими пальцами в похрустывающие осколки.
- Я опять полз на брюхе от немецких танков, но не могу пережить это
вторично! - с трудом выдохнул он.
С последним усилием он приподнялся на руках и не то пропел, но то
всхлипнул:
- Червоны маки на Монтекассино... - Свистящий вздох его оборвал строчку.
Я склонился над ним, приложил ухо к груди. Сердце его молчало.
- По-моему, он уже мертв, - сказал я.
- Почему вы все опять повторяете? Это же не кино! - вскинулась Этта. В
глазах у нее прыгали сумасшедшие искорки. - Ведь только две, две минуты назад
мы все это слышали!
- Разве? - удивился я. - Я вижу и слышу все это впервые.
- Но ведь вы же были со мной, рядом!
- Конечно. Но видели мы с вами нечто другое.
- И я, - засмеялся Гвоздь. - Представьте себе, тоже видел. Без вас,
правда, но видел.
Сводятся кое-какие старые счеты. Хуан Термигло по кличке Гвоздь
Вот именно, что без вас. Куда только делись вы, не знаю. Оглянулся назад -
никого, вынырнул на божий свет - тоже никого. Один "ведьмин столб", выгоревший
на солнцепеке. А у столба - машина. Вроде бы тот же "форд", на котором сюда
приехал, а вроде бы и не тот. Обошел я кругом - ни души. Ни второй машины, ни
"парнишек". Заглянул в окно к шоферу - баранка на месте, все остальное чин
чином, только ключей нет. Как же, я думаю, тебя открою, коли у меня тоже ни
ключей, ни отмычек. А дверь вдруг сама собой открывается - не рывком, не с
отмаха, а вежливо, с приглашением. Должно быть, "форд" новый, с программным
управлением, автоматический. Фотоэлемент какой-нибудь или реле: подошел,
включилась механика, и дверца раз-два - и готово!
А тут еще голос, приятный такой, ласковый, как у адвоката, которого хочешь
нанять за хорошие денежки. Неизвестно, откуда голос, только явственно
приглашает: садитесь, мол, и чемоданчик не забудьте.
Ну, чемоданчик, набитый каратами, за которым меня Стон на смерть гонял,
чемоданчик этот, понятно, я не забыл, между ног поставил и развалился позади
пустого водительского кресла. А дверца сама собой мягко захлопнулась, и "форд"
газанул, словно за рулем сидел шофер первого класса, к высоким скоростям
привыкший, как гонщик на Кот д'Азюр.
- А куда же мы едем? - спрашиваю.
- На этот вопрос мне отвечать не положено. Едем, куда программа
предписывает, и будет все как стеклышко - в общем, порядок.
Может быть, он и не так говорил, джентльменистее, вроде аристократа или
директора банка, это я так пересказываю, потому что не обучался говорить
книжно, да там, где обучали меня, даже Библию не раскрывали, только руку на
нее клали, когда на суде подводили к присяге.
- А вы кто же будете? - спрашиваю. - Инженер-невидимка?
- Зачем, - говорит, - просто автомобиль. Машина с программным управлением
и с переводом на ручное, если пассажиру захочется.
- Компьютер? - Слово это я уже знал и произнес небрежно.
- Если хотите, да, только с ограниченным диапазоном мышления. Вы, конечно,
не понимаете, что такое ограниченный диапазон мышления. Ну как бы - вам
сказать поточнее: привезти-отвезти, поговорить по-хорошему, показать, что
захочется пассажиру.
- А мне, - говорю, - ничего не хочется, я город этот как облупленный знаю.
Немало делов тут понаделано.
Да, много хороших делишек, за которые в сумме - вышка, не меньше, но в
Брюсселе мне пластическую операцию сделали, в нос горбинку вставили,
подбородок заострили, на висках кожу подрезали, отчего они вглубь запали.
Совсем другим человеком стал - не Хуаном Термигло, которого Интерпол по всему
шарику разыскивал, а Гвоздем без фамилии - это так меня у наемников в Анголе
прозвали, черт меня туда занес, должно быть, для практики, чтобы не забывал о
дешевизне человеческой жизни. Это он догадался засунуть мне сердце не слева, а
справа, отчего вынесла меня нелегкая на "ведьмин столб", с которого и началось
нисхождение в Мальстрем. Нидзевецкий так наш поход называл; книжный был
человек, жаль, что хоть справа сердчишко было, а не выдержало. Камни кругом,
как реклама ночью, горели, да не просто горели, а пытали нас светом, как
говорят, в гестапо пытали, да и в нашей контрразведке у наемников в
португальской Анголе. Я-то привычный - вынес, а поляк погиб в конце концов,
всё немецкие танки вспоминал: должно быть, пятки тогда горели.
А в Леймонте у меня немало дружков было... Слава богу, никто не узнал,
даже Спинелли. Как-никак в "парнишках" у меня ходил, когда мы вчетвером
ювелирную лавочку брали: "Франциск Тардье, самые дорогие в Леймонте кольца,
серьги, ожерелья, кулоны". С нее все и началось. Пока мы с Гориллой и Кэпом
прикрывали отступление, Джакомо весь багаж в неизвестном направлении увез;
Гориллу прошила автоматная очередь, Кэп влип, а я еле-еле на полицейском
мотоцикле ушел. Ну, а дальше все проще простого. "Парнишек" моих Джакомо
перекупил, двухмиллионной выручкой поделился с кем нужно, а мне пришлось
пластооперацию делать, чтобы полицейские в Европе на меня не заглядывались.
Пришло наконец время сводить старые счеты, пришло... В моем чемодане не
два и не пять, а полсотни миллионов, если на глазок считать, а то и более
выйдет. Уж я-то знаю. Слава богу, не интеллигент вроде этого лопоухого физика,
могу чистый бриллиант отличить от стекляшки - столько их в свое время через
мои руки прошло. Пусть без огранки, природа огранила их так, что красоту да
подлинность даже полуслепой увидит. Ну, а профессиональных гранильщиков я
найду; где искать, знаю не хуже Стона: догадываюсь, почему бывший карточный
шулер всех в Леймонте в кулак зажал, даже Плучек-банкир, говорят, с ним первый
раскланивается. Ничего, посчитаемся и со Стоном. Хуан Термигло и не таких
припечатывал.
Тут машина моя останавливается прямо у лестницы беломраморной, широченной
и с колоннами, как в Италии. Что кругом, не видно, только лестница да колонны,
а там, где лестница поворачивает, серебряные рыцари в латах на страже стоят.
Слышу, как дверца, мягко щелкнув, открывается и голос почтительно
приглашает:
- Проходите, господин Гвоздь. Приехали. Прямо по лестнице. Вас ждут и
проводят.
Оглядываюсь, никто меня не ждет, пальмы да кактусы, синее небо, как в
Акрополе, а серебряные стражи гремят металлическими доспехами и металлическими
голосами:
- Человек с чемоданом подымается наверх. Пропускать без вопросов.
Я всегда мечтал о такой автоматической жизни. Чтобы двери сами собой
открывались, без лакеев и без охранников, мелодично и с музыкой или добрыми
пожеланиями; чтобы лестницы, как эскалаторы, сами подымались и опускались,
вежливо и дружелюбно подталкивая вперед; а если идет враг, чтобы невидимые
дула брали его на мушку и молниеносные очереди без промаха отправляли его на
тот свет. В моем действительном мире кулака и беззакония, пистолетов и
полицейских, фальшивых документов и фальшивых друзей, бешеных денег и бешеных
волков с автоматами о такой автоуправляемой жизни можно было только мечтать. И
ребячьи мечты взрослого профессионала-мошенника расплатились со мной этой
удивительной лестницей с разговаривающими дверьми, которые, приветствуя,
почтительно направляли меня в кабинет шефа.
И вот наконец последняя дверь и ее предупреждающее напутствие:
- Шеф ждет. Поставь у входа чемодан, когда войдешь; руки на затылок, когда
сядешь.
Стон сидел за столом, похожим на саркофаг, с седым зачесом над тремя
морщинами, рассекающими лоб, не старый и не молодой, а много, много поживший.
Колючий взгляд его недобро встретил меня и не отступил, хотя у меня самого в
глазах столько злости, что на семерых хватит. Но Стон смотрел не столько зло,
сколько безжалостно, ледяной взгляд прокурора или судьи, уверенного в том, что
приговор присяжных будет: виновен. На то, что я чемодана у дверей не оставил и
рук на затылок не положил, он не обратил внимания, только спросил:
- А где остальные?
- Не следил, - говорю, - к столбу не вышли. Я один как был, так и приехал.
Машина сама открылась, завелась, газанула да еще поговорила о том о сём.
Говорю об этом так, между прочим, словно ничего удивительного тут нет и
говорящая автомашина для меня штука обычная, вроде магнитофона. И Стон тоже не
удивляется и равнодушно, будто я ему не миллионы, а старые бутылки принес,
кивает на дверь: чемодан, мол, отдай Джакомо Спинелли, а гонорар получишь, как
договорено.
- Есть оговорочка, - поправляю я его, - договаривались о стеклышках для
науки, а в чемодане алмазы для огранки. Потому и расчет будет другой.
- О расчете, - говорит, - разговаривать надо с Джакомо, я ему все дела
передал. Как он скажет, так и будет.
А я смеюсь и похлопываю по автомату под мышкой: будет, мол, как я скажу, а
с Джакомо у меня старые счеты: авось разберемся.
И тут стена поворачивается, как на шарнирах, и передо мной уже другой
стол, а за столом не Стон, а Джакомо Спинелли. Меня он не узнал, как и в
первый раз, когда я по объявлению пришел. Мы-то с ним одногодки, обоим под
сорок, только я за эти семь лет разлуки в худобу подался, а он обрюзг. Из-под
обтяжной трикотажки жиры выпирают кольцами, как автопокрышки, положенные одна
на другую. Сидит передо мной этаким живым Буддой и с моего чемодана, как удав
с притихшего кролика, глаз не сводит.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг