человеке, мне прямо в лицо.
- Вы идиот, Берни! Действительно, Джакомо прав: трудно с интеллигентами.
Ведь я вас посылаю совсем не для того, чтобы вы, четверо, подтвердили мое
открытие какого-то супер- или гиперпространства. Наоборот, если вы хотите
воспользоваться пятитысячным гонораром, вы должны молчать, как мертвец. Иначе
вы им и станете. Джакомо Спинелли отправил на тот свет не один десяток людей.
И вы сами слышали: ни одного процесса! Примете вы или не примете моего
предложения, вы должны молчать даже о том, что от меня услышали. Во-первых,
вас засмеют, а во-вторых, с вами может случиться несчастье: подколют
где-нибудь в переулке или нечаянно собьет въехавший на тротуар грузовик.
Потому я и откровенен с вами, Берни, что не боюсь огласки.
- За что же вы платите непомерный по нынешним временам гонорар, Стон? -
спросил я.
- За то, чтобы каждый из вас вынес чемодан с хрустальными осколками, на
которых вы проваляетесь несколько часов в этом диковинном гиперпространстве.
Очнетесь, набьете осколками чемодан и вернетесь назад к "ведьмину столбу" на
шоссе. И никакого баловства с камешками. Парнишки Спинелли вас обыщут, возьмут
чемоданы и доставят вас в контору на Мейсенской улице. Там вы и получите свои
пять тысяч чеком или наличными. И болтать не станете. У доктора Харриса, кроме
кардиограммы, хранится и энцефалограмма - запись нервной деятельности вашего
мозга. А запись эта подтвердит, что вы болтун, враль, фантазер, человек с
неустойчивой психикой. Так что, если вы и сболтнете что-нибудь в вашем
институте или в газетах, я привлеку вас к суду за клевету и процесс выиграю. И
это еще в лучшем для вас случае, интеллигент Берни Янг. Вот так, как говорит
мой друг Джакомо Спинелли.
- Пять тысяч, - машинально проговорил я.
- Совершенно точно, Берни. Можете их мысленно уже заприходовать.
- А если я откажусь?
- Получите только сто за процедуры у доктора Харриса. И забудьте обо мне.
Только зачем же отказываться от пяти тысяч?
- Timeo danaos et dano ferentes, - процитировал я без перевода.
- Латынь или греческий? К сожалению, не знаю. Только, по-моему, не стоит
пренебрегать моим предложением. Вы подходите. Нервная система в порядке:
коридор пройдете без труда. Когда о галлюцинациях предупреждают, они не столь
беспокоят. Чемодан небольшой, хотя и вместительный. А до репутации Эйнштейна
вам все равно не дотянуться. Даже газеты предварительно обратятся ко мне. А
ученые? Вы же знаете наших ученых. Тут вам ни Лобачевский, ни Эйнштейн не
помогут.
Я помолчал. Логика Стона обезоруживала. Если я расскажу о нашем разговоре,
скажем, в "Леймонтской хронике", то вместо дискуссии в научных кругах меня в
лучшем случае ожидает койка в психиатрической клинике. Ведь кроме так
называемых научных традиций, верных Эвклиду и Ньютону, есть и миллионы Стона,
и "парнишки" Спинелли, и грузовики, что иногда сшибают прохожих, если те
неосторожно ступают на край тротуара.
Я вздохнул и сказал:
- Я согласен на ваше предложение, господин Стон.
Он чуть-чуть приподнялся над столом с чарующей улыбкой банкира,
принимающего вклад выгодного клиента.
- Я был уверен в этом, Берни. Умница. Только не слишком откровенничайте с
будущими коллегами. Они знают только то, что необходимо знать, чтобы вынести
чемодан на шоссе.
Берни Янг. Коллеги по эксперименту
Половина восьмого.
Вечер, когда город затихает перед уикендом.
Прохожих почти нет: магазины закрыты. Автомашин на улицах вдвое меньше:
они уже увезли за город владельцев собственных вилл и коттеджей. Служащие
сидят в пивных и барах или играют дома с детьми. Некоторые решают кроссворды -
эти уже поужинали.
Поужинал и я с двумя молчаливыми "парнишками" в пиджаках с оттопыренным
левым бортом, не отходившими от меня даже на полминуты. Мне разрешили только
позвонить хозяйке меблированных комнат, объяснив, что я уезжаю по делам на
несколько дней, а юридическая контора "Винc и Водичка" взялась оформить в
институте мой отпуск. "Парнишки" молча довели меня до машины, один сел рядом,
другой за руль.
- А вы не глухонемые? - поинтересовался я.
- Мы все слышим и видим, а когда нужно, принимаем меры, - сказал сидевший
рядом. - Только разговаривать не положено. Упражняйся в одиночку.
И это было все, что он сказал за тридцать-сорок километров пути по шоссе к
белому коттеджу с черепичной крышей и двойной оградой. Между первым и вторым
ее рядом, преодолеть которые без специальных приспособлений было бы нелегко,
нас встретил яростный лай собак, свободно носившихся по огороженному
пространству, видимо, для того, чтобы никто не мог пересечь его безнаказанно.
За внутренней изгородью на пустой луговине, окружавшей коттедж с симметрично
расположенными рядышком бассейном и теннисным кортом, никого не было, кроме
двух охранников, таких же "парнишек", как и мои в машине. Один открыл ворота,
щеголяя беззубой ухмылкой, - зубы ему, должно быть, выбили еще в ранней
юности; другой продолжал кейфовать в соломенном кресле у входа, рыжий и
заросший, должно быть, и не знавший, что существуют на свете такие
инструменты, как бритва и ножницы.
- Смена прибыла, - прошамкал беззубый, - теперь погуляем.
- Погоди. Еще нагуляешься, пока хозяин не посвистит, - буркнул один из
моих "парнишек". - Вот отведем гостя в положенные ему хоромы, а там уже будет
видно, кто, где и куда.
Я молча вылез и пошел к дому. Рыжий "зимовщик", даже не взглянув в мою
сторону, только указал большим толстым пальцем на дверь. Меня провели по
лестнице на второй этаж и не слишком вежливо просунули в одну из открытых
белых дверей. Как только я вошел, дверь закрылась, и я остался один в
обстановке обычного гостиничного номера, какие снимают средней руки дельцы и
актеры с ангажементом. Две комнаты с коврами и ванной, обставленные дорого и
пестро. Все это я уже видел; только странный белый врез в стене - что-то вроде
скрытого сейфа или бара - отличал комнату от сотен ее гостиничных двойников. Я
попробовал открыть врез-дверцу, и она легко подалась, обнажив металлическую
пустоту примерно полуметровой емкости. Я закрыл ее и подошел к столу, на
котором, кроме телефона, был и селектор, могущий связать меня в одиночку или
одновременно с администратором, дежурной горничной, барменом и лицами под
номерами от одного до пяти. Три из них светились, два были выключены. Я нажал
кнопку с надписью "Бар" и услышал мелодичный голос динамика:
- Что желает господин Янг?
- Черный кофе без сахара и рюмку коньяку. - После обильного ужина с
"парнишками" Стона есть не хотелось.
- Через три минуты откройте белую дверцу в стенке, и получите требуемое.
Туда же вернете пустую посуду.
Я так и сделал. Белый сейф подал мне по лифту из бара коньяк и кофе, и я
мог наконец в одиночестве обдумать все происшедшее.
И опять ошибся: "одиночество" не состоялось. В комнату без стука, как
Джакомо Спинелли, и даже без условно принятых вежливых реплик вроде
"разрешите", "можно", "извините, я на минуту", вошел человек лет пятидесяти, а
может быть, и моложе, судя по его внешнему виду: не сед, не лыс, не обрюзг, не
ожирел. Только морщины у глаз и у губ свидетельствовали об извечной работе
времени. Да и зубы вставные, сверкнувшие слишком белой пластмассой, не
говорили о молодости.
- Нидзевецкий, - представился он, подойдя ближе, но не протягивая руки, -
для друзей Стас. Отправляюсь вместе с вами сегодня-завтра зарабатывать по пять
тысяч на брата.
- Садитесь, - сказал я, - здесь хороший французский коньяк. Сейчас закажу
бутылку.
- Уже освоили? - усмехнулся он. - Но мне ближе к заветной кнопочке, -
протянул руку к селектору и в ответ на вкрадчивый шепот динамика скомандовал,
как в строю: - Господину Берни Янгу требуется еще бутылка и второй бокал... -
А когда заказ был уже сервирован, соизволил наконец обратиться ко мне: - Вы
хорошо знаете, куда и зачем нам придется идти?
- А вы? - спросил я в ответ, помня предупреждение Стона не откровенничать.
Нидзевецкий ухмыльнулся, как школьник, подсмотревший ответ в подстрочнике.
- Честно говоря, я не верю в эту неэвклидову геометрию. Ни в четвертое, ни
в пятое измерение. Есть дырка в шахту, только замаскированная. Какой-нибудь
оптический фокус. В определенный день определенного месяца, в определенный час
на рассвете или на закате дырка эта видна простым глазом. Ныряй - и все как в
цирке, только без клоунов.
- Я тоже не верю, только не столь уж решительно, - сказал я. - Неэвклидовы
геометрии есть и будут, а Эйнштейн опроверг и Ньютона. Так что, пока не
пришлось нырнуть в эту дырку, не будем обсуждать ее местоположение в
пространстве.
Нидзевецкий погрел коньяк в кулаке и выпил. Он не выглядел ни пьяным, ни
охмелевшим, только глубокие темные глаза его чуть блестели.
- Значит, ученый-физик Янг не собирается ставить никаких научных
экспериментов, - процедил он не без иронии. - Его, как и нас грешных,
интересуют только пять тысяч в местной валюте?
Я пожал плечами: ни спорить, ни поддакивать Нидзевецкому мне не хотелось.
- И физики и лирики одинаково в ней нуждаются.
- Я не лирик, - зло сказал Нидзевецкий, - я неудачник. Врач-недоучка,
фельдшер. В армии не дослужился выше поручика. Потерял два литра крови,
совесть, честь и надежду на будущее. На большее, чем прилично водить машину
или сделать укол камфары умирающему, не способен. Не выучился.
- Так почему же вы не вернетесь на родину? - спросил я. - Там, говорят,
легко найти и работу и уважение. В любом гараже нужен шофер, в любой больнице
- фельдшер.
- Не знаю, - вздохнул Нидзевецкий. - Засосало болото. Привык думать, что
без денег ты никому не нужен. А тут сразу пять тысяч кредиток. Есть смысл
рискнуть.
- И так же думают все наши коллеги?
- Гвоздь вообще ничего не думает - не обучен. Умеет стрелять без промаха
или без выстрела - кулаком в переносицу, и добывать деньги у ближнего своего
одним из этих двух способов. А за пять тысяч головой рискнет, если есть шанс
выжить. И у Этточки вы ничего не узнаете, хоть и говорит она на трех языках,
но так плохо на каждом и с таким угнетающим произношением, что смысл не
улавливаешь.
- Кто же она по национальности?
- Этта Фин? Не знаю. Легче всего назвать ее мисс Фин, но подойдет и
мадемуазель Фин, и фрейлейн Финхен.
Нидзевецкий залпом выпил бокал коньяка и налил другой.
- Много пьете, - сказал я. - Военная привычка?
- Отчасти. А сейчас, если хотите честно, пью со страху.
- Перед экспериментом?
- Если называть это экспериментом. Пройти тридцать метров по коридору и
вернуться обратно - как будто не так уж сложно. А странный односторонний
паралич - в клинике, где я стажировался, называли его латеральным - вызывается
обычно обмораживанием или кровоизлиянием в мозг. Стон уверяет, что это -
воздействие пока еще необъяснимой реакции двух встречных потоков воздуха. Но,
сохранив сердце, не утратим ли мы какие-то клеточки мозга? Мне показалось, что
у Стона, например, левое плечо отведено назад и жесты левой руки чуть-чуть
замедленны.
- Преувеличиваете. Со Стоном я разговаривал около часа. Он вставал,
двигался, закуривал, сбивал коктейли. И жестикуляция и походка его совершенно
нормальны.
- Тогда почему он не идет с нами?
- Черную работу он в состоянии предоставить другим.
- И заплатить за нее по пять тысяч?
Я не успел ответить. Нидзевецкий встал и, как мне показалось, с тоской
взглянув на остатки коньяка в бутылке, молча повернулся и вышел не прощаясь. Я
не остановил его: говорить нам было уже не о чем.
Не о чем оказалось говорить и с другими моими спутниками по предстоявшему
путешествию, с которыми я встретился утром за завтраком. Гвоздь вообще молчал,
поглощая еду в тройном против нормы количестве. Он походил на "парнишек"
Спинелли, только был постарше и побогаче опытом. Коротко стриженый бобрик,
шрам на лбу, обтянутые оливковой кожей скулы и потемневшие протезы вместо
выбитых когда-то зубов все это подтверждали.
Этта была суха, замкнута и застенчива, на все вопросы отвечала: "да",
"нет", "не знаю", "простите, не помню", "не видела", "не замечала". Вопросы
задавал ей Нидзевецкий, видимо, для того, чтобы подтвердить данную ей вчера
характеристику. Я же прислушивался не столько к ее ломаному языку, сколько к
интонациям и произношению.
- Не спрашивайте Этту о ее национальности, - засмеялся Нидзевецкий. - Это
тайна.
- Я просто не любить говорить о себе, - ответила Этта.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг