вообще на каком-либо транспорте, с момента оккупации. Сейчас он бежал уже в
глубь квартала на другой стороне улицы и чувствовал, что ему чего-то
мучительно не хватает, как сигареты в тот период, когда он завязывал с
курением в девятнадцать лет. Да, по ходу дела Володя не оставлял попыток
выковырнуть голову анданорца из шлема, и внезапно ему это удалось - пальцы
ослабили петлю фиксирующего ремня, и, зацепившись, за нижнюю челюсть
безжизненно расслабленного рта. Владимир извлек из шлема мертвую голову.
Да, а не хватало Володе... кувалды. Он так сроднился со своим оружием, что
теперь ему его недоставало. "Вот ведь как быстро становишься настоящим
разбойником", - невесело додумалось Володе, со всех ног несущемуся по едва
освещенным улицам соседнего квартала. В одной руке он держал за волосы
башку анданорского патрульного, оказавшегося отталкивающего вида мужчиной
лет сорока, а в другой - сплющенную кувалдой морду инопланетного медведя,
который выл на разные голоса, словно ему никак не удавалось расстаться с
опостылевшей жизнью. Впрочем, подумалось Владимиру, физиономия анданорца
могла стать такой отвратительной уже после удара кувалдой и отчленения
головы. Это, подумалось Володе, испортило бы выражение лица кому угодно.
Владимир сам дивился циничности и холодности своих мыслей. Словно оттого,
что он убил человека, пусть и анданорца, он стал каким-то другим, намного
хуже, чем раньше. Владимир пробегал мимо аптеки, фонарь над которой, по
какому-то недоразумению, был не оранжевым, а мертвенно-синим. Мама говорила
Володе, что когда-то, очень давно, вся Москва озарялась такими
отвратительными, навевающими тоску фонарями. Вот уж, наверное, мрачно в
городе было, подумал Володя, голова которого - не та, что в руке, а та, что
на плечах, - грозила заболеть от пронзительного, осточертевшего воя.
"А мне-то, - забеспокоился он, подбегая к темному и вовсе не
освещенному контуру школы, в которой учился когда-то в незапамятную эпоху и
куда сейчас и бежал привычным с детства, впечатанным в подсознание
маршрутом, - придется теперь исповедаться, наверное, в убийстве анданорца".
Владимир ощущал, что словно бы кровь, которой брызгало тело, бессильно
ворочаясь, елозя по асфальту, втекла в него самого, осквернив его куда как
много хуже, чем если бы он наелся мяса в Страстную пятницу. Владимир остро
захотел пойти в храм и исповедаться в убийстве - сейчас же он стоял у
черных по серому контуров школы и неузнаваемо выросших за последние годы
деревьев и, ни секунды не медля, несмотря на столь отвлеченные мысли,
стремительно и сильно взмахнул рукой с зажатой в ней воющей металлической
башкой бешеного гризли и запульнул ее на самую крышу трехэтажного здания
школы. Теперь голова медведя выла сверху, это было намного тише, но
отчего-то еще более зловеще. Словно из компании, состоявшей из Володи,
мертвой головы и воющего медведя, ушел воющий медведь, и голова стала от
этого сразу как-то еще более мертвой. Да и действительно, смекнул Владимир,
она начинала остывать, потому и казалась с каждой минутой все более
неживой.
И Володя помчался мимо подслеповато потушенных окон и пока еще спящих
подобием смерти очертаний деревьев обратно к автобусной остановке,
стремительно, ощущая себя Персеем, сжимающим в руке голову горгоны Медузы.
Сравнение это, пришедшее в собственную Володину голову, было тем более
верным, что Владимиру очень не хотелось больше заглядывать в лицо убитого
им анданорца. Это было отчего-то патологично - смотреть в лицо отрезанной
тобой головы, будто ты - маньяк. Владимир выскочил, волоча остывающий
трофей, на залитую оранжевым светом тихую-тихую теперь магистраль, пересек
ее в обратном направлении тропой трамвайных пассажиров и присоединился - к
другой своей компании, ждавшей его на остановке. Тут было гораздо веселее -
здесь была его кувалда, а также пленный анданорец; когда Владимир забежал в
нишу остановки, тот, судя по всему, был без сознания, но, растолкав его,
Владимир добился-таки скорбного стона из-под такой же маски яростно
вылупившегося гризли, какую он только что закинул на крышу родной школы.
Только голова в этой маске была хотя и сотрясенной, но живой, и кровь,
необходимая для питания заключенного в ней мозга, пока что циркулировала по
и предназначенным для этого жилам, а не заливала асфальт. Снег же,
наметенный под крышу остановки, был красным от вот такой как раз, вытекшей
мимо, крови. И мертвое тело, без головы уже, валялось рядом.
Володя грубо оттащил как живого связанного пленника, так и пленника
мертвого, несвязанного - не убежит - в дальний угол стеклянной ниши
остановки, под рекламу кошачьей еды. "Да уж, - цинично шевельнулась в
уголке сознания та же гадкая незнакомая мысль, - котик бы с удовольствием
обгрыз анданорскую голову и шейку бы обглодал", - и, наспех сгребя ногами и
плакатом с призывной стюардессой туда же, в кучу, кровавый снег, Владимир,
встав над грудой тел - одно мертвое, внизу, другое пока что живое - сверху,
любовно придвинул к себе кувалду и закупорился изнутри плакатом. Не прошло
и минуты, как Володя услышал стремительно нараставший, такой знакомый уже
стрекот анданорских бэтээров. Владимир через почти непроглядно узкую щель
сбоку увидел, что их не менее пяти. Они ехали именно по этой самой улице,
которую две с половиной минуты назад Володя пробегал с окровавленной
головой, а еще на пять с небольшим минут раньше - с той же головой, но
закупоренной в воющем шлеме.
Раньше Владимир думал, что вот так, до секунд, все можно успеть,
только если ты персонаж фильма, или лет 10 учился в разведшколе, или если
ты разбойник в третьем поколении. АН нет. Помощь ли Божья, удача ли, случай
ли, судьба, звезды, инстинкт - нечто из этого или все это вместе сделали
так, что Владимир отработал роль столь совершенно, сколь это вообще было
возможно. Владимир даже не знал, что броневики появились так поздно - почти
через девять минут - только потому, что сперва прочесывали по спирали более
широкий спектр, чтобы поймать бойца Сопротивления, если он хотел бы сбежать
куда подальше. Теперь же, осмотрев естественные укрытия, включая
злосчастную остановку, удостоенную, разумеется, лишь беглого взгляда - она
была откровенно пуста, как коробка фокусника, - Двухместные маневренные
бэтээры дождались пехоту, полностью блокировавшую цепью квартал, в центре
которого, на крыше школы, выл шлем убитого патрульного. И в том квартале
штурмовики, возглавляемые носящими маску стингра, заглянут в каждую
квартиру, в каждый закуток. Но патруль номер 217 и банда повстанцев -
захватчикам и в голову не могло прийти, что это сделал один человек, да еще
таким незамысловатым орудием, - пропали бесследно.
Владимир дождался, пока стих шум на улице - бэтээры укатили восвояси,
штурмовики же углубились в квартал, - и перетащил мертвое тело, включая
голову, на явочную квартиру, ключ от которой дал ему Юрий, живого же
патрульного Володя решил пока забрать к себе для оказания первой помощи. И
вовсе не потому, что ему вдруг сделалось жаль пленного захватчика, просто
оттащи он раненого штурмовика по тому же адресу - и не будет никакой
гарантии, что посыльные Сопротивления застанут его в живых. Судя по звукам,
доносившимся из металлического шлема, того тошнило, как Володю после
контузии, причем неоднократно и обильно. Так что, предоставленный самому
себе, в герметичном шлеме, он скорее всего просто захлебнется, прежде чем
его заберут для опытов. А Сопротивлению и, стало быть, Земле живые
анданорцы много важнее мертвых, да и, что говорить, пять лет без голода
больше, чем один. Поместив же его на явочную квартиру без шлема или оказав
какую-либо нехитрую медпомощь, ну, там о кровотечение остановив, если надо
будет, можно заставить его продержаться до прибытия людей Зубцова. Да и к
автобусной остановки явочная квартира была заметно дальше, чем жилище
Владимира, а Володе более чем не хотелось бы нарваться на другой патруль с
раненым анданорским штурмовиком на плече. До своей квартиры Владимир
добрался без каких-либо приключений.
Глава 14
ВОЕННОПЛЕННЫЙ
Анданорский штурмовик, добытый живым, был легче своего убитого и
обезглавленного напарника, впрочем, тот, быть может, просто казался столь
тяжелым оттого, что был мертвым. Володя где-то читал, что тела покойников
всегда кажутся неподъемными. Так или иначе, но уже к трем часам ночи убитый
штурмовик в компании собственной головы лежал посреди единственной комнаты
по адресу, указанному полковником Зубцовым, живого же патрульного Володя
разместил на полу своей спальни и, сняв куртку, без промедлений приступил к
раскупориванию герметичных сочленений облачения пленника. Он надеялся даже
доставить его к обезглавленному напарнику этой же ночью, так как не
исключал возможности проведения обысков после исчезновения анданорцев.
Володя обнаружил на шейных пластинах патрульного, который, судя по всему,
не представлял опасности, так как был накрепко связан металлизированным
тросом и к тому же не оправился от удара кувалдой, небольшое углубление с
подобием семи кнопочек, предназначенных, как в наручных часах, для нажатия
острым тонким предметом. Володя смекнул, что снятие шлема в обычных
условиях проводится анданорцами путем набора специального кода на этом
сочленении. Также Владимир изобрел сегодня свой собственный метод снятия
головного убора - для этого надо было положить анданорского патрульного
головой на что-нибудь жесткое, а затем треснуть его кувалдой по башке.
Стыковочные пазы, будучи не в состоянии выдержать подобной перегрузки,
обнажают шею захватчика, перерезав которую остается лишь вытряхнуть голову
из покореженного шлема. Однако сейчас перед Володей стояла задача снять
каску с патрульного, не прибегая к помощи своего боевого молота. С кнопками
же Володя решил даже не экспериментировать - мало ли что может случиться,
если он наберет неверный пароль. Что угодно - от взрыва, способного
разнести полдома, до сигнала тревоги с новыми координатами в оккупационном
штабе.
И Володя притащил из-под телевизора целый ящик с инструментами и
принялся без промедления орудовать отвертками, ножовкой, а также зубилом и
молотком. Владимира всерьез беспокоило состояние пленника - он не
по-хорошему затих, а перед этим издавал какие-то хриплые, булькающие звуки,
будто захлебываясь рвотными массами. Конечно, мертвый он тоже стоил немало,
но Владимиру казалось обидным потерять его по столь дурацкой причине. С
другой стороны, быть может, анданорцы вообще дышат каким-либо иным газом,
но как-то не верилось, чтобы маска могла играть роль автономного источника
дыхания. Она, безусловно, фильтровала окружающий воздух, но навряд ли была
способна на что-либо еще.
Через двадцать минут напряженного физического труда Владимиру наконец
удалось отогнуть край шлема, из-под которого сразу же потянуло характерной,
отталкивающей кислятиной. Владимир вдруг почувствовал, как нож словно
позвал его из-за пояса, напоминая, как весело и эффектно он каких-нибудь
полтора часа; назад пропорол вот так же обнажившееся из-под точно такого же
медвежьего шлема горло второго патрульного. Владимир недовольно вытащил нож
и, с опаской держа его за рифленую, под пальцы, рукоять, отнес в ванную
комнату и, бросив в раковину, открыл кран, чтобы смыть с лезвия кровь.
Володе начинало всерьез казаться, что либо у него самого имелись теперь
некоторые проблемы с перегруженной запредельными впечатлениями, недавно
контуженной головой, либо же, и это: представлялось более вероятным, вещи,
при помощи, которых было совершено убийство, вот как его кувалда или же
этот нож, обретали подобие индивидуальности и, словно домашние животные,
выпрашивающие еду, склоняли своего владельца вновь пустить их в дело.
Владимиру как-то сразу стало легче оттого, что нож теперь печально
лежал в раковине, омываемый очищающими струями воды. Вернувшись к пленнику,
Владимир принялся ожесточенно орудовать стаместкой и молотком, легкими
ударами деформируя упирающийся металл. Наконец шлем отделился от шейных
пластин, и Володя начал аккуратно стягивать его с головы анданорского
патрульного, в надежде, что еще не слишком поздно и оккупант жив.
Под маской саблезубого медведя, пялившего глаза, Владимир обнаружил
такое, от чего его собственные глаза расширились, как у этого пещерного
мишки. Анданорский патрульный не дышал - дыхательные поры маски и рот были
забиты гадостью, вонявшей кислятиной. Но самым страшным было даже не то,
что он то ли уже умер, то ли балансировал на самом острие грани между
жизнью и смертью.
У оккупанта были гладкие, нежные щеки, чуть тронутые загадочными
голубоватыми тенями асфиксии; прямой, правильный, изящный нос. Закрытые
глаза обрамлялись густой бахромою черных ресниц. Даже сквозь отвратительную
желеобразную массу, покрывавшую рот и подбородок, было видно, что губы у
анданорца пухлые и упругие. Высокий и широкий лоб обрамляли пышные, густые
пепельно-серые локоны. Да что тут говорить - сколько на него ни смотри,
выходило, что анданорский патрульный этот был женщиной, ну что тут
поделать!
Володя почувствовал, как его собственное сердце судорожно забилось,
словно птица, попавшая в силок.
- Без паники, только без паники, - сказал себе вполголоса Владимир и
потащил в ванную эту бездыханную, но, быть может, еще хоть немного живую
патрульную, все так же закованную, от шеи и ниже, в черные рельефные
пластины, изображавшие, к слову, вполне мужское мускулистое тело, как
костюм Бэтмена из одноименного старинного фильма. Да еще связанную сверху
стальным тросом в пластиковой оболочке. Владимир повернул металлический
вентиль, направлявший воду в душ, и, посадив тело девушки коленями на пол,
за волосы держал ее голову над ванной и, заведя другой рукой металлическую
змею шланга снизу, промывал ее губы и рот изнутри мощным - слава Богу, не
отключили - потоком воды.
Нож, одиноко лежавший в керамической раковине, словно опять сказал
Володе, не вслух, конечно, а как будто громко прозвучав посторонней мыслью:
"Да что ты с ней возишься? Давай полоснем ее по горлу, да и дело с концом.
Сколько будет радости, сколько будет крови!"
- Да заткнись ты! - вслух бросил Владимир ножу и лишний раз
порадовался, что никто не мог услышать его реплики. "Вот так, наверное,
человек и начинает схо - лить с ума", - подумал Володя, положивший тело
девушки прямо в коридоре, головой к кухне, а связанными ногами - к
прихожей.
Пластины черного комбинезона обладали некоторой эластичностью, и
Володя, с трудом расположившись сбоку, принялся энергичными толчками делать
искусственное дыхание. На секунду его сбила с толку мысль, что там, под
броней, вернее всего скрывалась: еще и женская грудь, но это к теме не
относилось, и Володя что было силы дважды кряду надавил на пластины
костюма. Теперь - дошло до Володи - он должен был прильнуть своими губами к
губам захватчицы, как его учили в институте, и вдунут в них воздух. Не
раздумывая, Владимир, взявшись за подбородок, открыл девушке рот и,
склонившись над ее весьма привлекательным, особенно когда его помыли,
лицом, обхватил своими губами ее губы, предварительно вдохнув полную грудь
с воздуха.
Казалось, сердцу Володи одному-то тесно было в груди, столь волнующей
была нежданная сцена, а тут еще пришлось хватануть через край прозрачного
живительного газа, да столько, чтобы хватило на двоих. Владимир с силой
выдохнул, заметив, как у захватчицы смешно раздулись от напора щеки, а
потом словно какая-то пробка то ли продвинулась, то ли скользнула в сторону
в дыхательных путях пленницы, и Володя увидел, как ее грудь поднялась,
заполнившись изнутри. Владимир отпрянул и увидел, как она плавно опустилась
обратно; губы девушки оставались полуоткрытыми, так, что виден был ряд
безупречных белых зубок, только что промытых Володей под струей душа.
Владимир вновь набрал побольше воздуха и опять вдохнул его в, кажется, чуть
порозовевшие уста захватчицы. И лишь повторив процедуру еще один раз,
Володя попробовал нащупать пульс у девушки на шее. Да, все в порядке - под
левым ушком патрульной, красивым, надо сказать, ушком, бился упругий огонек
жизни, и Володя опять надул девушку воздухом, как в детстве надувал
воздушный шарик, и дождался, когда он выдохнется обратно, и еще делал это
опять и опять раза три, пока та вдруг судорожно, с шумом не втянула воздух
самостоятельно. И вот уже связанная пленница дышала сама, но в сознание
пока не приходила. "Пора перетащить ее на явочную квартиру", - будто
услышал в голове Володя совет от молчаливо стоявшей поодаль кувалды.
- Сам разберусь, - шепнул Володя и перетащил девушку в зал - размещать
ее в спальне ему показалось уж как-то чересчур пикантным. Черное связанное
тело лежало теперь на боку посреди ковра, и Володя даже удивился, насколько
более красивым стало лицо пленницы, когда на ее щеки и губы вернулись
краски жизни. Разумеется, Владимир вносил поправку на то, сколь
необыкновенны были обстоятельства их встречи, понимая, что из-за них
девушка могла показаться ему более привлекательной, чем была на самом деле,
- и все равно Володе столь дивного женского лика вообще видеть не
доводилось. Разве что в кино. А если сравнивать, к примеру, с Леной, так
выходило вовсе несопоставимо. Было в этом лице, даже лежавшем на ковре без
сознания, нечто аристократически-утонченное, в разрезе ли глаз, в маленьких
ли ноздрях точеного носа - плотоядные же скулы и упругий, полногубый,
чувственный рот говорили о первобытной силе и жизни, бьющей через край.
Самым же удивительным было то, сколь гармонично сливались такие разные темы
в один законченный, совершенный облик, в котором не было ничего
асимметричного или противоречивого. Кожа молодой женщины была очень белой,
будто никогда не видевшей солнца, но сейчас она не была тронута могильной
синевой - напротив, на щеках ее играл нежный румянец. Владимир заметил, что
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг