Васе ничего не оставалось, как напялить Солнышкины шорты и свою безрукавку.
Хоть Василий и решил ничему не удивляться, при выходе из квартиры он
все же слегка удивился:
- Солнышко, а что, дверь закрывать ты не будешь?
- Думаешь, надо? Ну ладно, можно и закрыть. - Художник снял с гвоздика
в прихожей ключик и запер замок, которому Василий в "своем" мире не доверил
бы и почтового ящика, а сам ключ даже не положил в карман, а небрежно
засунул под коврик.
Выйдя из дома, Солнышко раскланялся с женщинами на скамеечке и потащил
Васю к "велосипедному" навесу.
- Вот этот - мой, - с гордостью сообщил Солнышко, беря старый
драндулет, раскрашенный яркими красками чуть не всех цветов радуги. - А ты
выбирай себе по размеру. Да вот хоть этот.
- А удобно ли без спросу? - засомневался Василий. - Чужой все-таки.
- Удобно, удобно, я обо всем договорился, - заверил Солнышко. - Сейчас,
только сидение чуть приподнимем...
Пока Солнышко возился с седлом, Дубов оглядел дом, из которого они
вышли. Это было трехэтажное здание барачного типа, одно из тех, что выросли
на окраинах Кислоярска в послевоенные годы. Присмотревшись, он увидел за
деревьями еще несколько таких же домов.
- Скажите, пожалуйста, это ведь район Кировской улицы? - обратился он к
старушкам.
- Кировской? - переспросила одна из них. - Да нет, я о такой и не
слыхивала. Там, за рощей - Зеленая улица, а здесь - Виноградная.
- Так ведь Виноградная - это и есть бывшая Кировская, - припомнила
вторая женщина. - Ты что, Степановна, забыла?
"Значит, если Виноградная - это Кировская, то Зеленая соответствует
нашему Индустриальному проезду, - сообразил Дубов. - А ведь сразу и не
узнаешь..."
В "нашем" Кислоярске Дубову коли и доводилось бывать в этой части
города, то, как правило, по профессиональной надобности: район Кировской и
Индустриального проезда считался одним из самых криминогенных. Да и чисто
внешне он выглядел совсем иначе: никаких садов и лужаек, а между бараками
простирались замусоренные пустыри с редкими деревьями и кустами.
- Красиво, правда? - сказал Солнышко, перехватив взгляд Василия. - Мы
тут всем городом порядок наводили, вот и Степановна с Семеновной соврать не
дадут! Ну, поехали, что ли?
Последние десять с лишним лет Дубов передвигался по городу и
окрестностям преимущественно на стареньком синем "Москвиче", приобретенном
по случаю еще в годы комсомольской работы, а на велосипед в последний раз
садился и того давнее, и теперь Василия беспокоило даже не столько то,
удержится ли он в седле, сколько - сумеет ли "вписаться" в общее движение
транспорта. Наблюдая за маневрами наиболее "продвинутых" велоджигитов,
Василий всякий раз дивился, как они ухитряются проскакивать между мчащимися
машинами и автобусами и при этом иногда остаются целыми и невредимыми.
Но все оказалось куда проще. На Кировской, или, вернее, Виноградной,
куда друзья попали, проехав по широкой тропе между двух бывших бараков,
транспортного движения как такового почти что не было: люди передвигались
преимущественно пешком или на велосипедах, а кое-кто даже на самокатах или
роликовых коньках, которые здесь явно служили не столько забавой, сколько
средством передвижения. Изредка попадавшиеся автомашины имели чисто
служебное назначение: скорая помощь, аварийная служба или перевозка
продуктов. Самой большой машиной оказалась старая добрая
мусоросборщица-"Норба", но не выкрашенная в ядовито-зеленые тона, как в
"нашем" Кислоярске, а размалеванная полуфантастическими зверями и
растениями. По верху шла разноцветная надпись: "Берегите природу, мать
вашу!"
- Я рисовал! - не без гордости крикнул Солнышко, обернувшись за рулем.
Он ехал впереди, показывая дорогу.
- Внушает, - похвалил Василий, хотя он и не был поклонником такого рода
живописи. - А чего у вас машин так мало?
- А зачем зря воздух загрязнять? - искренне удивился Солнышко. - Нет,
ну если кому нужно быстрее, или зимой, или еще какие причины, так у нас и
автобусы есть, и такси. А эту мусоросборку прикрыть хотели, да Петрович
настоял, чтобы оставить, пока ничего получше не придумали.
- Какой Петрович - Соловей-разбойник? - не подумав, переспросил Дубов.
- Вот именно, - засмеялся Солнышко. - Александр Петрович Разбойников,
наш мэр.
Василий еще раз мимолетно удивился - в отличие от Солнышка, Александр
Петрович был жив и, следовательно, на том свете никак находиться не мог.
Правда, и мэром он уже давно не являлся: увлекшись левым экстремизмом,
плавно переходящим в путчизм, товарищ Разбойников угодил на скамью
подсудимых, отсидел шесть лет, а в последние годы, не довольствуясь скромным
пенсионерским существованием, возглавлял Социалистическую партию. Словом,
Александр Петрович прошел тот славный путь, который ему в качестве одного из
вариантов спрогнозировал Васин приятель Генка после лекции профессора
Кунгурцева. Хотя Дубов этого не помнил и помнить не мог.
Понемногу освоившись в новых для него обстоятельствах уличного
движения, ранее виденных лишь по телевизору где-нибудь в Голландии, Дубов
понемногу начал поглядывать по сторонам, изучая окружающую его
действительность.
А действительность не очень отличалась от той, что была привычна
Василию. В этом предместье Кислоярска он бывал нечасто и помнил его довольно
смутно, однако в глаза бросалось обилие всяческой зелени, деревьев и
кустарников, которых здесь в таких количествах никогда не бывало, а заборы,
словно в оправдание нового имени улицы, были увиты диким виноградом.
Что до прохожих и велосипедистов, то большинство из них были одеты (или
раздеты) так же, как Солнышко, то есть в одних шортах или спортивных
трусиках, а меньшинство - как Василий, то есть в том же плюс в майке или
рубашке с очень короткими рукавами, а то и вовсе без рукавов. А в одном из
сквериков, коих вдоль Виноградной было бесчисленное множество, прямо на
траве загорали и вовсе без ничего несколько ребят и девочек.
- Счастливые, - вздохнул Василий, вспомнив, как они с друзьями ездили
загорать черт-те куда за город, на речку. Здесь, правда, не хватало реки, но
остальное в наличии имелось: и не по-городскому свежий воздух, и солнце, и
травка, и еще - естественность обнаженности, которой порой не хватало Васе и
его одноклассникам.
Одна из девчат, лет двенадцати-тринадцати, которую Дубов издали даже
принял за мальчика, показалась ему на кого-то очень похожей. Василий на миг
прекратил крутить педали, отчего чуть не свалился вместе со всем
велосипедом. Заметив, что на нее глядят, девочка улыбнулась и приветливо
замахала Васе рукой. Дубов страшно смутился и пришпорил своего двухколесного
коня.
Словно услышав его мысли, Солнышко еще раз обернулся:
- Узнал? Люськина дочка, Танюша. А вырастет - станет такая же
красавица!
О том, какой красавицей стала выросшая Люся, Дубов не имел ни малейшего
понятия - вскоре после окончания школы она куда-то уехала из Кислоярска, и с
тех пор о ней не было ни слуху, ни духу.
Проехав еще пару кварталов, Солнышко, а следом и Василий свернули с
Виноградной на более узкую улицу, которая в советское время носила имя
Урицкого, а затем была переименована в ул. Канегиссера, даром что имена
обоих этих исторических деятелей кислоярцам мало о чем говорили. Здесь же,
судя по вывеске на угловом доме, улица называлась Тихая, и это название
очень ей соответствовало, так как на нее выходило старейшее кладбище
города - Матвеевское. Вскоре вдоль тротуара показался дощатый забор, за
которым темнели кресты и памятники. А у неприметной калитки Солнышко
спешился и завел велосипед на территорию погоста. Василий немного удивился,
но последовал его примеру.
- Спрямим путь, - пояснил Солнышко, - а заодно от велика отдохнешь. Я ж
вижу, что ты с ним не очень-то ладишь.
Друзья вступили на широкую аллею с двумя рядами молодых елей по краям.
- Раньше не приживались - сохли, - заметил Солнышко. - А как только
военный завод закрыли, так сразу воздух стал в тыщу раз чище, и вот вам
пожалуйста, елки растут, будто в настоящем лесу. Здорово, правда? А вон
погляди туда. Да не туда, а левее. Видишь?
Василий хоть не сразу, но разглядел в еловых ветвях белку. Словно
почувствовав, что за ней наблюдают, белочка перепорхнула на более нижнюю
ветку и вскоре, спрыгнув на старинное замшелое надгробие, уселась на пышный
хвост и уставилась на людей маленькими глазками-бусинками.
- Вот попрошайка! Ну извини, не захватил угощения, - виновато развел
руками Солнышко. Белочка насмешливо фыркнула и, вспрыгнув обратно на ветку,
куда-то исчезла. - Правда, хороша? И главное, никто их ниоткуда не завозил,
сами завелись. А еще тут, говорят, ежики появились. Сам не видал, врать не
буду, но люди видели. Правда, здорово: на кладбище - и ежики?!
Хотя Василий и не очень понимал, для чего на кладбище ежики, он
одобрительно закивал, чтобы не обижать равнодушием своего восторженного
друга. Ведя велосипед, Солнышко продолжал увлеченно рассказывать о редких
растениях и животных, обитающих на Матвеевском кладбище, так что Дубова так
и подмывало спросить, не открылся ли здесь филиал зоопарка и ботанического
сада. Вполуха слушая Солнышко, Василий машинально разглядывал памятники и
читал надписи, и чем дальше, тем более ему казалось, что кладбище чем-то
отличается от того, которое было в "его" Кислоярске. Сначала он не мог
понять, чем именно, а потом сообразил, или, вернее сказать, ощутил, что
оказался как бы на двух кладбищах одновременно. Одно, условно говоря, Старое
Матвеевское, олицетворялось огромными крестами и надгробиями, аляповатыми
оградами, а в звуковом выражении - вороньим карканьем, долетавшим откуда-то
сверху, из крон вековых деревьев. Новое же кладбище как бы незаметно
врастало в старое - небольшими легкими памятниками, невысокими холмиками,
засаженными зеленым дерном, оградками из кустарника, наконец, молодыми
елками, белочками и веселым чириканьем воробьев и каких-то других пташек, в
названиях которых путался даже Солнышко. А сравнивая надписи на могильных
камнях, Дубов установил, что "новому" кладбищу лет пятнадцать-восемнадцать,
но никак не более двадцати.
Чтобы спрямить дорогу через кладбище, нужно было пройти по той аллее,
которая теперь звалась Еловой, а затем повернуть на центральную. Однако
Солнышко отчего-то свернул на какую-то довольно узкую дорожку. Так как
продвигаться здесь можно было не очень быстро, то Василий успевал
прочитывать все подписи на памятниках, попадавшихся на пути.
Одна могилка, из "новых", привлекла особое внимание Василия. Рядом с
аккуратным прямоугольным холмиком, засаженным какой-то веселой травкой
вперемежку с ромашками и васильками, стояла невысокая белая плита, на
которой было выбито: "Васенька Дубов". (Именно так - Васенька, а не Василий
или хотя бы Вася).
"Тезка", - подумал Дубов, но когда сумел прочитать то, что было под
именем, то ему стало малость не по себе: тезкин год рождения совпадал с его
годом, а год кончины значился - 1988. Отсутствие дня и месяца в обеих датах
еще внушали надежду, что это простое совпадение, но Солнышко, прислонив
велосипед к вековой липе, отправился между могил именно туда, к месту
последнего упокоения юноши, которого звали Васенькой Дубовым. Василию ничего
не оставалось, как последовать за Солнышком.
Последние сомнения исчезли, когда Дубову удалось получше разглядеть
темное пятно над именем покойного - это была фотография, а точнее, фотокопия
с рисунка спящего мальчика. Василий тотчас узнал свой портрет, который
нарисовал Солнышко незадолго до собственной гибели.
Солнышко нагнулся к камню, нежно погладил его, будто спящего ребенка, и
повернулся к Василию:
- Извини, Вася, забыл цветочков прихватить. Ну ничего, на обратном пути
завезем. А заодно напомни, чтобы я купил орешков, белочек покормим. - И,
перехватив взгляд Дубова, прикованный к портрету, пояснил: - Нет, ну ты не
подумай, у нас и фотки твои сохранились, и более похожие портреты, но мы
выбрали этот, он ведь и тебе самому нравился.
Тут Василий не выдержал:
- Прости, пожалуйста, Солнышко, но я тебе задам один очень глупый
вопрос. Тебе не кажется странным, что ты так заботливо прибираешь мою
могилку и одновременно разговариваешь со мною живым?
Однако Солнышко ничуть не смутился:
- А я никогда по-настоящему и не верил, что тебя не стало. Даже у
учителя спрашивал, правда ли, что ты жив, а он мне ответил, ну, ты ж его
знаешь, он любит позаумничать, что, дескать, в каком-то смысле так оно и
есть.
Василий, разумеется, понятия не имел, о каком учителе толкует его друг,
но переспрашивать не стал.
- Я его тогда спросил - мол, если ты в каком-то смысле жив, то не могли
бы мы с тобой в каком-то смысле встретиться. Учитель сказал, что это
вообще-то не положено, но если очень хочется, то можно. А вчера он мне
позвонил и сказал: "Принимай гостя". Я сразу все понял, и вот пожалуйста -
мы снова вместе.
- А я ничего не понял, - вздохнул Вася.
- Потом заглянем к учителю - он тебе все объяснит, - пообещал
Солнышко. - Ну ладно, поехали дальше.
И они поехали. Вернее, пошли, катя велосипеды. После нескольких
поворотов, они вышли на центральную аллею, а по ней - к главному выходу с
Матвеевского кладбища. За железнодорожным переездом открывалась перспектива
Матвеевской улицы. Как и в "нашем" Кислоярске, она была покрыта булыжником,
что очень затрудняло движение машин, а езду на велосипеде делало бы совсем
невыносимой, если бы не широкие асфальтированные тротуары.
- Решили оставить, как есть, - пояснил Солнышко. - История все-таки. Не
мы брусчатку клали, не нам ее и убирать. Да ничего, Вася, мы поедем другим
путем. - И с этими словами он привычно вскочил на велосипед.
"Другой путь" оказался безымянным переулком, который отходил от
Матвеевской улицы, а вторым концом в прежние годы упирался в проходную
военного завода, того самого, из-за которого на кладбище не приживались
хвойные деревья. Василий не знал, как выглядел этот завод, не имевший даже
названия, только "почтовый ящик номер такой-то", при советской власти, но
бывал на его территории уже в более поздние годы. Большинство корпусов были
"приватизированы", а на самом деле - просто разгромлены и разграблены и
имели такой вид, как будто подверглись массированному нападению той
продукции, которую долгие годы выпускали. Лишь несколько небольших
вспомогательных корпусов, куда вселились фирмы, имели более-менее пристойный
вид, отчего общая картина запустения выглядела еще безрадостнее.
Совсем не то было здесь, в Кислоярске "потустороннем", как Василий
продолжал его звать, хотя уже не совсем был уверен в точности такого
обозначения.
Переулок не прерывался у проходной, которой здесь и не было, а
продолжался дальше, через бывший завод. Да и безымянным он больше не был -
сердце Василия на миг дрогнуло, когда он прочел название: "Улица Сорочья".
Территория бывшего завода разительно отличалась от того, что мог видеть
Василий в "своем" Кислоярске. В ярких, праздничных зданиях трудно было
узнать те мрачноватые серые корпуса, где люди, высшее творение природы,
производили орудия для уничтожения себе подобных. Теперь здесь размещались
мастерские, гостинницы, кафе, а кое-где и обычные жилые дома. Ну и,
разумеется, все свободное пространство занимали деревья, цветочные клумбы и
зеленые лужайки.
- А там, - Солнышко махнул рукой куда-то в сторону, - даже вишневый сад
посадили. Ты бы поглядел, как он хорош весной, в цвету!..
И вдруг Василий затормозил, как вкопанный: на месте прежнего
технического водоема возвышалась церквушка, полностью повторявшая ту, где
служил отец Александр, даже ограда была точно такая же, разве что более
новая и не покосившаяся. Конечно, это могло быть и совпадением - мало ли на
свете похожих церквей - но стояла она не просто где-то, а на Сорочьей улице.
Хотя в Царь-Городе Сорочья улица находилась в совсем другой стороне.
Не добавила ясности и памятная доска, вделанная в ограду: "Храм Всех
Святых на Сороках. Восстановлен стараниями Кислоярской общественности в
1997-2001 годах". Далее следовал список юридических и физических лиц, коим
общественность выражала особую благодарность за содействие, и первым номером
значился председатель горисполкома Александр Петрович Разбойников. Даже
после всех сюрпризов Василий был потрясен до глубин души - представить себе
пламенного коммуниста и борца с религиозным мракобесием товарища
Разбойникова восстанавливающим опиомокурильню для народа он никак не мог.
- Васька, что ты там копаешься? - раздался чуть не над ухом голос
Солнышка. - А-а, вот оно что. А я и не знал, что ты памятниками
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг