такими, как теперь. А там, - Солнышко непринужденно погладил себя "там", -
только теперь начали расти, потому, наверное, и цвет такой. Но не
беспокойся, и там тоже со временем порыжеют!
И Солнышко протянул ей почти готовый рисунок.
- Неужели это я? - удивилась Варя, разглядывая портрет. - По-моему,
дорогой художник, вы мне грубо и откровенно льстите!
- Льщу, - согласился Солнышко. - Откровенно и грубо... Извини, я
сейчас.
И Солнышко вновь побежал в коридор - к телефону.
***
Проводив Надежду и Васятку, доктор оказался, что называется,
предоставлен самому себе. Или, вернее, воспоминаниям двадцатилетней
давности, которые встали перед ним "воочию, во всей своей самости", как
писал в одном из стихотворений известный кислоярский поэт Владислав Щербина.
А вскоре перед Серапионычем воочию и во всей своей самости явился и сам
Щербина: сей служитель муз неспешно шествовал мимо автобусной остановки,
размахивая авоськой, внутри которой белел непрозрачный полиэтиленовый мешок.
В мешке угадывались очертания поллитровой бутылки водки, что в этот час было
немалою ценностью, так как до двух часов пополудни, когда открывались винные
магазины, было еще довольно далеко. Серапионычу не нужно было обладать ни
дубовской дедукцией, ни чаликовской интуицией, чтобы догадаться, куда
следует славный стихотворец - его путь лежал в близлежащее кафе-столовую ©
10, более известное под названием "Овца". Сие заведение никогда не
пустовало, ибо облюбовавшие его круги творческой интеллигенции простирались
настолько широко, что охватывали почти все население города. И
действительно, Кислоярск издревле отличался от других градов и весей
Российской провинции тем, что чуть ли не каждый второй всерьез мнил себя
гениальным писателем, художником или музыкантом, а каждый первый - знатоком
и ценителем всех этих видов изящного искусства. Но больше всего на душу
населения приходилось именно поэтов. И поскольку почти каждый из них считал
себя гением, а остальных в лучшем случае ремесленниками, то частенько
возникала проблема со слушателями их рифмованной (или не очень) продукции.
Зная об этом, Серапионыч попытался было спрятаться за фонарный столб, но
поздно - Щербина его уже заметил:
- Владлен Серапионыч, вот уж кого не чаял встретить! Идемте в "Овцу", я
буду читать свою новую поэму. Ну и закуска, вестимо, будет, - поэт игриво
скосил взор на авоську.
Доктор прикинул, что предложение Щербины, пожалуй, не такое уж
никчемное. Отчего бы и не забежать на пол часика в "Овцу"? Серапионыч любил
искусство вообще и поэзию в частности, и даже шедевры Кислоярских
гениев-надомников не смогли отшибить у него чувства прекрасного. К тому же
надо было чем-то себя занять: Анна Сергеевна и Каширский отъехали на
следующем пятом автобусе, и доктор решил за ними не следовать, будучи
уверен, что Надя с Васяткой прекрасно справятся и без него.
- Ладно уж, идемте, - позволил доктор себя уговорить. - Но только
ненадолго.
- Ну конечно, совсем ненадолго, - обрадовался Щербина. - Ведь мы же все
на работе, просто решили в обеденный перерыв собраться!
Не имея возможности зарабатывать на жизнь литературным трудом,
кислоярские поэты вынуждены были устраиваться на "настоящую" работу, причем
желательно на такую, где меньше всего задействовался их головной мозг;
подметая двор или кидая уголь в топку, они творили свои бессметрные
произведения, украдкой примеряя, в каком месте благодарные потомки установят
мраморную плиту, гласящую, что такой-то великий поэт, отвергнутый
неблагодарными современниками, в этой котельной был вынужден зарабатывать
себе на корку хлеба. Серапионычу немало приходилось слышать о тяжкой доле
поэта от еще одной непризнанной сочинительницы, пожилой морговской уборщицы
тети Дуси, писавшей детские стишки в стиле Агнии Барто.
Когда Щербина и Серапионыч явились в "Овцу", там за двумя сдвинутыми
столиками уже сидели несколько поэтов и поэтесс. Прямо над ними, на стене,
белело огромное пятно, которое при некоторой доле художественного
воображения можно было принять за овцу - никто не помнил, откуда и когда оно
появилось, но все считали неотъемлемой частью харчевни. И если бы "овчиное"
пятно однажды исчезло со стены, то творческая интеллигенция ощутила бы, что
в ее творческой жизни чего-то не хватает.
- Извините за опоздание, - приветствовал Щербина собратьев и сосестер
по искусству, присаживаясь вместе с доктором за стол. - Позвольте на этот
раз начать наше заседание без формальностей.
Поэты сразу поняли, о чем речь. Откуда-то появились кружки, чашки и
даже картонные стаканчики из-под мороженого, и Щербина очень ловко прямо под
столом разлил водку, даже не вынимая бутылку из авоськи.
- Ну, за поэзию! - провозгласила Софья Кассирова, поэтесса
рембрандтовско-рубенсовских очертаний.
Когда первый тост был закушен (запит чаем, занюхан рукавом или краюшкой
хлеба), Щербина извлек из кармана замусоленную школьную тетрадку в косую
линеечку, на обложке которой Серапионыч узрел надпись: "Путешествие в Париж.
Сочинение Вл. Щербины, 1984 год".
Нельзя сказать, что администрация "Овцы" была в восторге от того, что
поэты пьют принесенный алкоголь, вместо того чтобы приобретать его в разлив
и на месте (естественно, с неизбежными наценкой и недоливом), но бороться с
этим было совершенно бесполезно: без выпивки творческие личности обходиться
не могли, а на "официальную" выпивку у них хронически не хватало средств.
Дождавшись, когда все закусят, Щербина встал и торжественно, чуть
нараспев, стал читать:
- Я видел Париж воочию,
Париж видел меня...
Далее речь шла о приключениях лирического героя поэмы в дремучем
Бульонском лесу и о высокой развесистой ржи Елисеевских лугов, глядя на
которую, поэт вспоминал свою возлюбленную, исчезнувшую в Звездной
Бесконечности.
- Вы и вправду были в Париже? - тихо спросил Серапионыч, когда поэт
кончил чтение под общие вежливые аплодисменты - никто не понял толком, что
хотел сказать автор, но яркие образы поэмы, кажется, проняли всех.
- Был ли я в Париже? - переспросил Щербина. - Ну разумеется, не был!
Кто меня туда пустит? Дело не в Париже, а во Всемирной Душе.
- А-а, ну понятно, - закивал Серапионыч, хотя не имел ни малейшего
представления, что это за Всемирная Душа и какое она имеет отношение к
Парижу.
После Щербины во весь свой могучий рост поднялась Софья Кассирова -
признанная певица Древнего Египта, пирамид, фараонов и священных Нильских
крокодилов. Собственно, таковою она стала, разрабатывая сию благодатную тему
на протяжении восьмидесятых и девяностых годов, так что теперь Серапионычу,
похоже, посчастливилось присутствовать при первых шагах гениальной поэтессы
на "египетском" поприще.
Прополоскав глотку остатками того, что было в стаканчике, Софья
принялась вещать замогильным (если не сказать - запирамидным) голосом:
- Если Нил великий разольется,
В берега его уж не вогнать,
Если жрец Омона не вернется,
Как мне век свой в горе вековать?
Выйду утром я на берег Нила,
Где цвели туманы над рекой,
И священной пасти крокодила
Поклонюся буйной головой...
Серапионычу вспомнились более поздние, еще не написанные строки из этой
же серии -
"Жрецу Омона поклоняся в храме,
Отправилась я к Нилу в ближний путь,
Где аллигатор острыми зубами
Ласкал мою девическую грудь" -
и он отметил немалый прогресс госпожи Кассировой в раскрытии
"египетской" темы.
После Кассировой слово взял еще один стихотворец, некто Александр
Мешковский:
- Недавно мне приснился вещий сон,
Был так неясен, так тревожен он -
Грядущее я зрел в безумной мгле,
Грядущее на небе и земле...
Стихотворение Мешковского было встречено наиболее бурными
аплодисментами - как показалось Серапионычу, это было вызвано не столько
художественными достоинствами, сколько тем, что по размерам оно значительно
уступало опусам Щербины и Кассировой, а это было немаловажно в ожидании
следующего тоста.
И тут Серапионыч тоже решил блеснуть. Трудно сказать, что стало тому
виною - то ли водка, которую он не употреблял последние два десятка лет, то
ли стихи в авторском исполнении, а скорее всего, то и другое в гремучей
смеси - но доктор не спеша поднялся за столом. Поэты с любопытством затихли,
ибо Серапионыч вообще-то был редким гостем их посиделок, а если и появлялся,
то говорил мало, а больше слушал.
- Мне очень понравились все ваши стихи, - прокашлявшись, начал доктор.
При этом он заглянул в стаканчик из-под мороженого, где плескались остатки
жидкости, но пить не стал, а поставил на стол, где его тут же допил
Щербина. - Знаете, я особенно хотел бы отметить "Вещий сон". Скажите,
Александр, ваше стихотворение основано, так сказать, на личном опыте, или...
Или как?
- Или как, - нехотя ответил Мешковский. - То есть вообще-то я сны вижу,
но насколько они вещие, это уж дело другое. А здесь вещий сон - это как бы
художественный образ...
- Как у Щербины, - с ехидцей вставила Кассирова. - Образ солнца,
встающего над Парижем между ног Эйфелевой башни!
- Опошлить можно все, что угодно, - слегка надулся Щербина. - В вашей
занимательной египтологии всяких двусмысленностей куда больше, чем у меня!
Вот, например...
- Да, так вот, насчет вещих снов, - гнул свое Серапионыч. - Извините,
что отклоняюсь от литературы, но лично я и вправду на днях видел вещий сон!
Это сенсационное сообщение вызвало скептические улыбки на лицах поэтов,
лишь одна малоприметная и не очень молодая дама спросила:
- И как, он уже сбылся?
Даму звали Ольгой Заплатиной, и друзья-поэты обычно поглядывали на нее
чуть свысока, ведь мало того что Ольга Ильинична стихам предпочитала прозу,
так еще в своих произведениях избегала всяческих авангардных "наворотов", а
напротив - старалась излагать мысли по возможности простым и доступным
языком. Разумеется, коллеги по Музе считали, что сочинительница таким
образом "выпендривается" и пренебрежительно именовали ее творчество
"соцреализмом". Однако Заплатина не обижалась, а продолжала делать свое
дело.
- Увы, Ольга Ильинична, пока еще нет, - улыбнулся доктор. - Но если
кто-нибудь запомнит, что я теперь скажу, то лет через двадцать сможет
проверить, сбылось это или не сбылось.
- Именно двадцать? - недоверчиво переспросил Щербина.
- Что-то около того, - подтвердил доктор. - И, кстати, я узнал о
дальнейшей судьбе многих своих знакомых.
- Владлен Серапионыч, а как насчет присутствующих? - вкрадчивым голосом
спросил кто-то из поэтов.
- Насчет всех не скажу, но кое-чье будущее я запомнил, - скромно
ответил доктор. - Хотя, право же, стоит ли говорить об этом?
- Стоит, стоит! - загалдели заинтригованные стихотворцы. - Говорите,
раз уж начали!
- Ну что ж господа, вы сами этого хотели, - позволил себя уговорить
Серапионыч. - Вот, например, вы, любезнейший Щербина. В какой-то момент вы
достигнете определенных вершин, сделаетесь даже председателем литературного
общества, но увлечение треклятым зельем сыграет с вами дурную шутку: я видел
(во сне, конечно), как вы торгуете на базаре рейтузами, всю выручку
пропиваете, и в конце концов... - Доктор замолк.
- И что же в конце концов? - как-то неестественно засмеявшись,
поторопил Щербина.
- Ах, ну стоит ли, - заколебался доктор. - Да мало ли чего увидишь в
вещем сне? Впрочем, извольте: дело окончится тем, что в науке именуют
делириум тременс, а в быту - белой горячкой.
- Очень смешно, - проворчал Щербина.
- Не менее занятная биография ждет и нашу милейшую госпожу Кассирову, -
продолжал Серапионыч. - Не пройдет и десяти лет, как вы, любезнейшая Софья,
займетесь политикой...
- Вы хотите сказать - вступлю в партию? - изумилась Кассирова.
- И не в одну, - радостно подхватил доктор, - в несколько сразу!
- Но ведь у нас только одна партия, - возразил кто-то из поэтов. И с
едва скрытым сарказмом добавил: - Руководящая и направляющая.
- А будет много, - заверил доктор. - По числу мелких и крупных
олигархов. И каждая - руководящая и направляющая.
- Что еще за олигархи? - переспросила Софья. - Наверное, вы хотели
сказать - аллигаторы?
- Нет-нет, именно олигархи, - подтвердил доктор. - Хотя между теми и
другими немало общего... Но, впрочем, из-за увлечения эзотерикой и все тем
же треклятым зельем конец у вас будет таким же, как у Щербины.
- Да-а? - удивилась Кассирова. - Уж не имеете ли вы в виду, что я
сделаю операцию по изме...
- Нет-нет, я имел в виду белую горячку, - поспешно перебил доктор. - А
вот вас, господин Мешковский, чара сия минует - вы сумеете вовремя
остановиться. Правда, ваша поэтическая деятельность несколько потускнеет, но
зато вы станете уважаемым человеком, общественным деятелем на ниве
сексуального равноправия, а также редактором веб-портала...
- Какого, простите, портала? - с удивлением переспросил Мешковский.
- Ну, интернет-портала, - уточнил Серапионыч. - Как бы вам это получше
объяснить? Интернет - это такая субстанция, которая вроде как бы существует,
но пощупать ее очень трудно. Я уточню у знакомого админа, то есть
провайдера, и тогда разъясню вам более толково.
После таких слов в головах многих поэтов мелькнула схожая мысль -
дескать, совсем допился доктор своего медицинского спиртика, вот ему уже и
снится всякая жуть-муть. Лишь прозаик Ольга Заплатина отнеслась к докторским
прорицаниям с некоторым пиететом. Она даже решилась задать ему наводящий
вопрос:
- Владлен Серапионыч, а вы не видели в вашем вещем сне - может быть,
кто-то из нас чего-то достигнет собственно на литературном поприще?
- Вот как раз вы, Оленька, и достигнете, - радостно сообщил Серапионыч.
Это заявление отнюдь не повысило доверие к откровениям доктора -
скорее, наоборот: уж Ольгу-то Ильиничну никто не воспринимал всерьез как
литератора. Да и сама Заплатина не рассматривала сочинительство в качестве
главного дела своей жизни - для нее это было не более чем хобби.
- Да-да, именно Ольга Ильинична станет известной писательницей
детективного жанра, - почувствовав, что ему не очень-то верят, загорячился
доктор. - Ее имя займет достойное место в ряду таких мэтров, как Агата
Кристи, Александра Маринина, Дарья Донцова, Елизавета Абари...
Доктор не договорил - он и сам понял, что хватил через край, и слегка
пошел на попятный:
- Впрочем, это же только вещий сон, не более.
(Хотя отнюдь не во сне, а наяву Владлен Серапионыч неделю назад, или
без недели двадцать лет вперед, собственноручно присутствовал на презентации
заключительной части заплатинской трилогии "Покойник с человеческим лицом",
куда входили книги: "Концерт в морге", "Помолвка на кладбище" и третья,
самая остросюжетная - "Пожар в крематории").
Но доктор не стал ничего говорить, ибо понимал - если он начнет
перечислять будущие бестселлеры Заплатиной ("Гроб из Урюпинска", "Щука -
рыба нетерпеливая", "Повидло из волчьих ягод", "Телевизор для Слепого",
"Радио для Глухого", "Муму для Немого", "Намордник для Бешеного" и многие
прочие), то Ольга Ильинична может воспринять это уже как откровенное
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг