интервью одному электронному изданию. И вот ее вопль души оказался
услышан... Черкнув пару строк, что благодарна за предложение, но помирать в
ближайшие двести лет не планирует даже виртуально, госпожа
Абаринова-Кожухова перешла к следующему письму.
Второе послание было чуть более деловым - от Александра Шелковича,
редактора web-портала "RigaArt" (www.rigaart.km.ru) и одноименной
электронной библиотеки рижских авторов, которой госпожа Абаринова
предоставила эксклюзивные права на публикацию отрывков из своего будущего
шедевра.
"Денек добрый, милейшая моя Лизаветушка, - писал редактор, - как
поживаете, как ваше драгоценнейшее здоровьице?.."
Пробежав следующие полтора десятка строчек, содержащих общие
рассуждения о том да о сем, коими издревле славился господин Шелкович,
Елизавета добралась собственно до сути дела:
"А на сей раз, яхонтовая вы наша, мы тут с нашим техническим редактором
посоветовались, и я решил в рамках очередного Слова к читателю предложить
его благосклонному вниманию такой отрывочек из вашего "Царя мышей":
"Поминки по убиенному Государю продолжались прямо в его рабочей
горнице, более того - в непосредственной близости от останков покойного.
Поминальщики сидели кто где на стульях, отчасти бывших в горнице, отчасти
прихваченных из приемной. Отличаясь чисто немецкой аккуратностью, господин
Херклафф не только тщательно обглодал каждую косточку, но и сложил их на
лежанке в углу комнаты. Поначалу вид царских костей несколько смущал
пирующих, и они, случайно бросив туда взор, поспешно отводили глаза, но
вскоре привыкли и воспринимали такое соседство как нечто само собой
разумеющееся.
Когда кувшин был допит, дьяк Борис Мартьяныч куда-то сбегал и притащил
целый бочонок вина.
- О, я знаю, это весьма знатное винцо, - тут же определил князь
Святославский. - Оно лучше всего идет под пирог с капустой, каковой в
прежние годы недурственно стряпали на Боярской улице. Но не в той харчевне,
что рядом с домом купца Кочерыжкина - тоже, к слову сказать,
пресвоеобразнейший был человек - а ближе к набережной. - Князь аж зажмурился
от нахлынувших приятных воспоминаний. - Бывалоча, откушаешь кусочек пирога,
еще горячего, прямо с печки, да запьешь винцом...
- А без пирога можно? - прервал княжеские воспоминания боярин Шандыба.
- Можно, - с тяжким вздохом ответил Святославский.
- Тогда наливайте, - велел Шандыба.
Тем временем дьяк безуспешно пытался вскрыть бочку:
- Тут затычка особая - по правде, я даже не знаю, как ее вытащить. Наш
царский виночерпий как-то умеет с ними обходиться, у него для таких бочек
даже особые приспособления имеются...
- А может, внутрь протолкнуть? - предложил Рыжий. Он уже был изрядно
"под мухой", хотя и выпил совсем немного - сказывалась непривычка к
хмельному.
- Конечно, протолкнуть, чего там с нею цацкаться! - зычным голосом
подхватил Шандыба. Он стал оглядывать горницу в поисках подходящего предмета
и в конце концов остановился на царской лежанке. Выбрав кость
соответствующего размера, боярин приладил ее к затычке и резко пристукнул
ладонью. Затычка проскочила внутрь, а Шандыба, передав бочонок Борису
Мартьянычу, преспокойно положил кость на место".
Елизавета немного удивилась - отчего господину Шелковичу пришла
фантазия публиковать именно этот разухабисто-чернушный отрывок, однако в
ответном письме дала редактору "добро".
Покончив с почтой, инженерша человеческих и вурдалаческих душ принялась
за работу. Замыслы замыслами, а в ближайшие месяцы предстояла кропотливая
работа над текстом, прежде чем его можно будет отдать на суд читателя. А
прежде всего нужно было перенести с бумаги на компьютер эпилог "Царя мышей",
где Елизавета после почти миллиона байтов информации о том, "как жить
нельзя", решила поразмыслить, как, по ее субъективному мнению, жить можно и
должно. Для этого госпожа Абаринова смоделировала еще одну параллельную
реальность, якобы возникшую около двадцати лет назад. Туда писательница,
придумав хитроумный фантастический ход, отправила Василия Дубова и заставила
его встретить своего друга детства по прозвищу Солнышко, который в "нашем"
мире давно погиб:
"Проехав еще пару кварталов, Солнышко, а следом и Василий свернули с
Виноградной на более узкую улицу, которая в советское время носила имя
Урицкого, а затем была переименована в ул. Канегиссера, даром что имена
обоих этих исторических деятелей кислоярцам мало о чем говорили. Здесь же,
судя по вывеске на угловом доме, улица называлась Тихая, и это название
очень ей соответствовало, так как на нее выходило старейшее кладбище
города - Матвеевское. Вскоре вдоль тротуара показался дощатый забор, за
которым темнели кресты и памятники. А у неприметной калитки Солнышко
спешился и завел велосипед на территорию погоста. Василий немного удивился,
но последовал его примеру.
- Спрямим путь, - пояснил Солнышко, - а заодно от велика отдохнешь. Я ж
вижу, что ты с ним не очень-то ладишь.
Друзья вступили на широкую аллею с двумя рядами молодых елей по краям.
- Раньше не приживались - сохли, - заметил Солнышко. - А как только
военный завод закрыли, так сразу воздух стал в тыщу раз чище, и вот вам
пожалуйста, елки растут, будто в настоящем лесу. Здорово, правда? А вон
гляди туда. Да не туда, а левее. Видишь?
Василий хоть не сразу, но разглядел в еловых ветвях белку - на его
памяти ничего подобного на Матвеевском кладбище, да и вообще в черте города,
не бывало. Словно почувствовав, что за ней наблюдают, белочка перепорхнула
на более нижнюю ветку и вскоре, спрыгнув на какое-то старинное замшелое
надгробие, уселась на пышный хвост и уставилась на людей маленькими
глазками-бусинками.
- Вот попрошайка! Ну извини, не захватил угощения, - виновато развел
руками Солнышко. Белочка насмешливо фыркнула и, вспрыгнув обратно на ветку,
куда-то исчезла.
- Правда, хороша? И главное, никто их ниоткуда не завозил, сами
завелись. А еще тут, говорят, ежики появились. Сам не видел, врать не буду,
но люди видели. Правда, здорово: на кладбище - и ежики?!
Хотя Василий и не очень понимал, для чего на кладбище ежики, он
одобрительно закивал, чтобы не обижать равнодушием своего восторженного
друга. Ведя велосипед, Солнышко продолжал увлеченно рассказывать о редких
растениях и животных, обитающих на Матвеевском кладбище, так что Дубова так
и подмывало спросить, не открылся ли здесь филиал зоо- и ботанического сада.
Вполуха слушая Солнышко, Василий машинально разглядывал памятники и читал
надписи, и чем дальше они продвигались по еловой аллее, тем более ему
казалось, что кладбище чем-то отличается от того, которое было в "его"
Кислоярске. Сначала он не мог понять, чем именно, а потом сообразил, или,
вернее сказать, ощутил, что оказался как бы на двух кладбищах одновременно.
Одно, условно говоря, Старое Матвеевское, олицетворялось огромными крестами,
аляповатыми оградами, а в звуковом выражении - вороньим карканьем,
долетавшим откуда-то сверху, из крон вековых деревьев. Новое же кладбище как
бы незаметно врастало в Старое - небольшими легкими памятниками, невысокими
холмиками, засаженными зеленым дерном, оградками из кустарника, наконец,
молодыми елками, белочками и веселым чириканьем воробьев и каких-то других
пташек, в названиях которых путался даже Солнышко. А сравнивая надписи на
могильных камнях, Дубов установил, что "новому" кладбищу лет
пятнадцать-восемнадцать, но никак не более двадцати..."
Вдруг Елизавета с удивлением поймала себя на мысли, что эти строчки
очень перекликаются с ее мечтой о Хайгейтском кладбище (разумеется, не
виртуальном), хотя она готова была поклясться чем угодно, что во время
написания эпилога об этом даже не вспоминала.
Тут раздался звонок в дверь - почтальон Петерис принес заказное письмо.
(Кстати, именно Петерис послужил писательнице прообразом одного из ее
сквозных персонажей - почтальонши тети Веры). Вообще-то Елизавета вела
переписку в основном по "мылу", то есть по электронной почте, а по обычной
получала разве что счета Латтелекома.
Но на сей раз послание было откуда-то из Российской глубинки. Проводив
Петериса, Елизавета принялась рассматривать конверт. И адрес, и имя были ее,
а отправителем значился некто В.Краснов. Среди своих знакомых, а тем более
российских, ничего подобного Елизавета не знала, разве что название города о
чем-то смутно напомнило. И тут писательницу осенило - пару лет назад именно
оттуда ей писали поклонники ее творчества. Елизавета, конечно, ответила, что
очень польщена и все такое, но на том переписка и заглохла.
Со смутной тревогой Елизавета вскрыла конверт. Письмо было написано
старательным полудетским почерком на двойном листке, вырванном из тетрадки в
клеточку:
"Уважаемая госпожа Абаринова-Кожухова! Извините, что отнимаю у Вас
время, однако вы единственная, кто мог бы дать мне совет в создавшемся
положении..."
Здесь писательница отметила, что девяносто девять человек из ста,
включая коллег по цеху, написали бы "в создавшейся ситуации", и прониклась к
незнакомому ей В.Краснову невольной симпатией.
"Мой старший брат, Краснов Аркадий, вступил в клуб Вашего имени и много
рассказывал дома, какие увлекательные дела там происходят. Когда я прочитал
Ваши книги (они ходят у нас в распечатке с интернета), то упросил брата,
чтобы он замолвил за меня словечко перед руководством клуба. Вскоре меня,
несмотря на несовершеннолетний возраст, приняли кандидатом в дружинники к
воеводе Селифану".
- Что за чепуха! - воскликнула Елизавета. - Они там что, отождествляют
себя с вурдалаками?
"Я честно старался стать примерным воином князя Григория, а воеводе
Селифану доверял даже больше, чем родителям, - продолжал Краснов-младший, -
пока некоторые события не вынудили меня усомниться в благородстве его
намерений. Дело в том, что клуб - весьма закрытая организация, куда не так
просто попасть. И когда Мишка Сидоров из параллельного класса вдруг ни с
того ни с сего принялся расспрашивать меня о нашем клубе, я, согласно
уставу, тут же дал знать об этом непосредственному начальству, то есть
воеводе Селифану. На мой вопрос, что можно рассказывать посторонним, а что
нет, Селифан выдал мне ксерокопию статьи "Клуб по интересам", напечатанную в
прошлом году в одной из городских газет, и посоветовал не очень выходить за
ее пределы. (Это, кажется, единствнная публикация о нашем клубе). Однако,
едва я открыл рот, Миша сказал: "Что ты мне статью пересказываешь, я и без
тебя про вашу шайку гораздо больше "накопал!". А через несколько дней его
подкараулили на темном пустыре и шандарахнули чем-то по голове, кажется,
ломом. Хорошо хоть не до смерти, но состояние до сих пор, как говорят, очень
тяжелое. Тогда я не связывал нападение на Мишу с его расспросами, но на этом
дело не кончилось. На очередных загородних сборах дружины вместо самодельных
картонных мечей нам выдали одинаковые ломики, и это странным образом
напомнило мне о нападении на Мишу Сидорова..."
Елизавета чисто по-писательски отметила, что оборот "странным образом
напомнило" выглядит слишком литературным для подростка, да еще из далекой
провинции, но вспомнив, что В.Краснов читал ее книги, решила, что, в
общем-то, ничего удивительного тут нет: слог госпожи Абариновой как раз
отличался подобными изысками. Справедливости ради нужно отметить, что
словесные изыски в ее книгах очень непринужденно соседствовали с выражениями
более чем простонародными, поэтому и употребленное в письме чуть выше
словечко "шандарахнули" читалось тоже вполне "по-кожуховски".
Писательница вздохнула и продолжила чтение:
"Перед тем, как обратиться к дружинникам с обычной речью, Селифан
отослал меня принести его портсигар, но у меня возникло подозрение, что он
хочет сказать моим старшим товарищам нечто такое, чего я не должен знать. И
тогда я впервые ослушался воеводиного приказа и спрятался за еловыми
зарослями..."
Елизавета мысленно подчеркнула слово "ослушался" - восемьдесят
процентов наверняка написали бы "проигнорировал приказ", а девятнадцать -
"пренебрег приказом", и признала, что юный ослушник принадлежит к тому же
одному проценту носителей "великого и могучего", что и сама госпожа
Абаринова.
"...и спрятался за еловыми зарослями, откуда наблюдал за происходящим
на нашей полянке. Вскоре Селифан отпустил в город большую часть дружинников,
а троих, в том числе и моего брата, попросил задержаться для особого
разговора. Однако находился я далеко, а говорил Селифан не очень громко, и
поэтому я очень мало что смог услышать. Все, что я понял - в наши ряды
проникла измена, и предателя нужно убрать. Я подумал, что это, наверное,
составная часть военно-патриотческих игр, в которой должны участвовать
только избранные. А спросить я не мог даже у Аркадия, ибо тогда пришлось бы
сознаться, что нарушил воеводин приказ. Однако через несколько дней Аркаша
вернулся домой очень поздно и в совершенно ужасном состоянии, хотя и был
трезв (он вообще не пьет). Едва переступив через порог, брат кинулся в
ванную, где его долго и мучительно рвало. Заглянув в его незакрытую сумку, я
увидел нож со следами крови. А утром радио и газеты сообщили, что накануне
был найден с несколькими ножевыми ранениями труп ди-джея местной
радиостанции Гроба, он же - один из руководителей нашего общества Гробослав.
Еще через несколько дней стали известны результаты экспертизы - удары
нанесены тремя разными людьми, в том числе одним левшой. А из тех троих, что
задержал Селифан, левша один - Аркадий".
- Ну и ну, а я-то думала, что такое лишь в книжках бывает, - подивилась
писательница, припомнив, что сама в каком-то детективе описала нечто
отдаленно похожее.
Письмо завершалось следующими словами:
"Подскажите, пожалуйста, что мне теперь делать? Если я сообщу, куда
следует, то тем самым предам своих друзей и, более того, своего брата. А
если нет, то стану молчаливым соучастником, может быть, еще и новых
преступлений. И этого я себе никогда не прощу.
С искренним уважением, Владимир Краснов".
Елизавета отложила письмо и бездумно уставилась в экран монитора. Она
бы и рада была что-то посоветовать Владимиру Краснову, но что она могла
сказать, кроме общих слов о том, "что такое хорошо и что такое плохо"?
Вообще-то госпожа Абаринова-Кожухова принадлежала к той не очень
многочисленной части литераторов, которые, прежде чем что-то написать, а уж
тем более предать написанное гласности, задумываются о том, "как наше слово
отзовется". Даже самый пристрастный недоброжелатель не мог бы упрекнуть
Елизавету в потакании низменным чувствам и инстинктам, а уж тем более - в
пропаганде войны, насилия, расизма, нацизма, коммунизма и призывам к
общественному беспорядку. Напротив, если в произведениях Абариновой и
заходила речь об этих пороках, то они подвергались самому решительному
порицанию. (Заметим, порой слишком прямолинейно и публицистично, даже в
ущерб художественности). Правда, одно время по интернет-форумам ходил некто,
скрывавшийся под псевдонимом, который мы называть не будем, дабы не делать
ему лишней рекламы, и обвинял Абаринову не более и не менее, как в
разжигании национальной розни, хотя любой читатель, мало-мальски знакомый с
ее творчеством, прекрасно понимает, что это невозможно "по определению".
Впрочем, довольно скоро сей господин, зарвавшись в своем
клеветнически-доносительском усердии, разоблачил себя как мелкого
скандалиста и провокатора-любителя, к которому вполне применима поговорка:
"Лучше всего умеют подставлять ножку карлики. Это их уровень".
И уж, разумеется, даже в страшном сне Елизавета не могла бы
представить, что кого-то ее творчество подвигнет на самую элементарную
уголовщину. Переняв от своего героя Василия Дубова некоторые навыки
логического мышления, Абаринова-Кожухова без труда могла сообразить, что
истинный размах преступной шайки "ее имени" куда шире, чем это приоткрылось
юному Володе Краснову.
Но что она могла сделать?
***
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
УПЫРИНАЯ ОХОТА
Тут только Дубов, придя в себя, оглядел поле боя, усеянное стражниками
Григория. А сам князь так и продолжал стоять на троне, с явным страхом глядя
на своих противников.
- Вон отсюда! - внезапно выкрикнул он. Видимо, это было все, что ему
пришло в голову в столь критическую минуту.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг