* * *
Джу привел ее домой. То есть, шел–то он в префектуру, но это,
во–первых, было по пути, во вторых – дождь рушился с неба с прежней
силой, а до префектуры еще оставалось поллиги немощеными улицами по
колено в грязи. «Оставлю ее тут, а сам схожу и предупрежу Шана», – ре
шил он.
В Порт попасть не получилось, да и первоначальный порыв Джу под
холодным дождиком изрядно поостыл. Обстоятельства не позволили ему
вести себя свободно и действовать согласно настроению. Не судьба. Мо
жет, оно и к лучшему. Это грех – думать только о себе.
Джу выпустил находку из–под крыла плаща в свое полуосвещенное не
погашенной лампой жилище, сам плащ стряхнул и бросил на сложенные по
ленья у входа.
Между комнатой и маленькой кухонькой, где кроме плиты, сундука и
рукомойника мало что могло разместиться, двери не было. Только поро
жек–ступенька, о который все гости Джу обычно спотыкались. Женщина ос
торожно прошла в комнату, а Джу наскоро смахнул воду с лица и волос
рукомойным полотенцем и залез в сундук, чтобы взять принесенные позав
чера из прачечной простыни. Развязал шнурок на наволочке, внутри ко
торой лежало белье, бросил одну простынь на постель.
– Снимай с себя все и сушись, – велел он, мельком глянув в сторо
ну гостьи. – Я не буду смотреть, отвернусь.
Он быстро сложил в плиту растопку, дрова, поджег кору трутовника
и оставил дверцу слегка приоткрытой, чтоб огонь быстрее разгорелся.
– Я поставлю для тебя чайник, – между делом говорил он. – Сядешь
к огню или залезешь под одеяло. А я дойду до префектуры и сообщу де
журному, что ты здесь. На тот случай, если о тебе беспокоятся...
Она в это время возилась с одеждой и простыней и ничего не отве
чала. Джу закончил кухонные дела, поднялся и шагнул через порожек –
все ж, прежде, чем уйти, следовало убрать со стола ворованные докумен
ты. Зябко кутаясь в простыню и поджимая маленькие пальчики на босых
ногах, женщина стояла на не очень чистом полу. Уродливая мокрая одежда
повисла на спинке кровати – увидев эту черную куртку и штаны, Джу сра
зу перестал сомневаться, что его находка в самом деле из Большого
Улья: занимаясь на берегу пруда своими документами, он все же обратил
немного внимания на посольство.
Они с женщиной встретились взглядами, и Джу остановился. Облизнул
губы, чувствуя, что впадает в искушение. Он презирал себя за это, но
ничего не в силах был поделать. Джу не мог к ней подойти. И не смо
треть на нее тоже не мог.
Он ненавидел красивых женщин. Вернее, «ненавидел» – слишком
сильно сказано. Но что–то от ненависти в его отношении к ним было. Он
не являлся женоненавистником вообще. Скорее, наоборот. Довольно рано
узнав на собственном опыте, для чего женщина нужна мужчине, он не со
бирался отказываться от радостей, которые они доставляют. Просто его
практика общения с противоположным полом, несмотря на разнообразнейший
опыт, на протяжении нескольких лет оставалась кривовата на один бок: в
жизни Джу ни разу еще не встретилась женщина, которая дарила бы лю
бовь, а не торговала ею. Проще говоря, все его знакомства сводились к
проституткам.
Женщин, которые не обладали красотой, но добились положения в
обществе и, следовательно, дорого стоили, Джу глубоко уважал и даже
был влюблен в такую. Но, по скудости средств, для удовлетворения со
бственных потребностей он вынужден был пользоваться тем товаром, что
попроще и подешевле. Что же касалось красавиц на продажу, то они слиш
ком часто и слишком обидно смеялись над Джу, покупавшим любовь дурну
шек, чтобы он мог питать к привлекательным женщинам что–либо, кроме
озлобления.
Сейчас перед ним стояла чья–то мечта. Тусклым золотом отливали
волосы; между тонкими, вразлет, бровями, лежала маленькая недовольная
морщинка; на нежные щеки падала тень от ресниц; глаза были темны и пе
чальны, совсем как у ангелов, нарисованных на стенах храма Рух; зато
тело принадлежало отменной вкусной бабе – вопреки своему обещанию от
вернуться, Джу боковым зрением уловил чудесный ракурс: она стоит спи
ной, одежда с нее уже упала, а простынь какую–то долю мгновения еще не
накинута, и вся она, как сахар, светится в полумраке; издали кажется,
что она маленькая и нежная, но на самом деле берешься – и очень хорошо
чувствуешь, за что...
Джу тут же мысленно обругал себя. Черт знает что мигом заняло все
его мысли, и куда только подевались прежние умстовования о рухнувшей
жизни и подлой судьбе?.. Он растерялся лишь на миг, но ей этого мига
хватило, чтобы перехватить инициативу. Теперь командовала она.
– Ты... никуда не пойдешь. Ни в перфектуру, ни в Большой Улей...
Никуда. – Сама она еще дрожала, но хрипловатый низкий голос звучал
с нажимом. – Я – свободный человек. Я сам выбираю – вернуться мне или
замерзнуть на улице. Понимаешь? За себя я решаю сам. Ты ведь не зна
ешь, почему я ушел из Большого Улья? Я скажу. Мне предложили выбирать:
хочу я быть женой вашего государя, или не хочу. Когда я вернусь в
Большой Улей, это будет значить, что я принял решение.
На непослушных ногах Джу сделал несколько шагов, стараясь де
ржаться от женщины подальше, и сел на единственный в комнате стул. Он
сдвинул локтем документы на столе и ладонью закрыл лицо от света,
чувствуя, что щеки у него горят. Удалось ли ему скрыть, какое впечат
ление она на него произвела? Хорошо бы, если да. Не так уж много при
лампе разглядишь...
Он жалел, что она такая. Слишком хорошая.
В голосе своей гостьи и в ее движениях Джу узнавал холодные и
рассчетливые повадки великолепной маленькой суки. Замерзшая, мокрая,
жалкая – она все равно продолжала набивать себе цену. Джу пожалел ее
на старой дамбе, не зная, кто она, как она выглядит. Ему вначале вооб
ще показалось, что он нашел ребенка. Но сейчас жалости Джу не испыты
вал. Желание она вызывала, да. Но не жалость. С этой девочкой все ему
было ясно: она наглая, сильная, хоть и притворяется слабой, и себе на
уме. Не понял Джу только одно: почему она продолжает говорить о себе в
мужском роде. Вроде бы, она хорошо знала таргский – даже акцент в ее
речи уловить можно было не сразу. Наверное, в Большом Улье так приня
то...
Она ступила чуть ближе по направлению к нему, в интонации прос
кользнула капризная нотка, как будто Джу не сидел тут, словно глотком
подавившись, а, наоборот, не верил в ее слова и пытался спорить:
– Это все серьезно, молодой господин. Я даже не спрашиваю, как
тебя зовут, мне лучше не знать, чтоб я не проговорился. Мне неизвест
но, как в вашем обществе, а в нашем будущим супругам нехорошо накануне
свадьбы находиться наедине с... посторонними людьми.
Джу лицемерно повел бровью, чудовищным усилием воли изображая
спокойствие небожителя. По крайней мере один убедительный довод за то,
чтобы не сообщать ничего в префектуру, она ему привела: отправься он
туда с новостями – Джу навеки приобретет репутацию человека, который
имел шанс потискать белые бока будущей государыни, и не воспользовался
этим шансом. Если она, конечно, не лжет.
– Ну и как? Решение принято? – поинтересовался Джу.
Змеиные темные глаза долго смотрели на него, испытывая его терпе
ние, потом взгляд ушел куда–то к ножкам стола. Женщина неопределенно
качнула головой. Взгляд у нее был точно такой, как у Иля: словно чело
век смотрит на тебя сквозь закопченое стеклышко, что–то думает о тебе,
а плохо или хорошо – узнаешь только когда гром грянет прямо над голо
вой.
– Мне неизвестно, как в вашем обществе, – медленно произнес
Джу, – но в нашем выйти замуж за государя считается наилучшей перспек
тивой для... честной девушки.
Она шагнула еще чуть–чуть. Господи, зачем она к нему идет?! Не
понимает, что ли?..
– А я не честная, – сказала она. – И я не девушка.
Повернулась и побрела на кухню. Залезла на сундук, поджала колени
к подбородку, положила на них голову.
Джу сглотнул сухой ком в горле. Что–то надо было с этим делать.
Причем, срочно. Кое–как он скатал в трубку переворошенные листки дела,
сунул в голенище и бросил его к стене, за изголовье кровати. Пробежал
мимо женщины, схватил с поленницы свой плащ и был таков.
