Включив фиолетовую мигалку и пугая сиреной случайных прохожих на опустевших улицах города, комиссар полиции лихо подрулил на патрульной тачке к пылающему особняку, с трудом пытаясь подавить в себе злобу; достал таки его этот мерзавец, по самому больному месту ударил, подонок.

Комиссар Вольф гордился своим домом, который считался образцом средневековой архитектуры и вложил в него много сил и стараний в последние годы. Одно то, что у многих высокопоставленных чиновников виллы располагались в пригороде, а он умудрился отгрохать себе дворец в самом центре столицы, говорило о его умении выжать из своего служебного положения максимум выгод, на что, собственно, и намекал в своих регулярных доносах к министру, покойный майор Петербургский.

Столб черного густого дыма медленно тянулся в небо; освещенное кровавым заревом пожара оно было видно далеко вокруг. Давно уже в Тель–Авиве не пускали такого великолепного петушка; арабы предпочитали жечь молодые леса под Иерусалимом: вред, наносимый природе, обходился государству дороже, чем поджог частных домов.

Несмотря на поздний час и боязнь нос к носу столкнуться с привидениями, тель–авивцы побросали насиженные перед телевизорами места и взобрались на крыши высотных зданий, чтобы полюбоваться на охваченный пламенем дом комиссара полиции, о котором шла слава яростного бабника и антисемита, не раз сворачивавшего скулы фанатичным ортодоксам. Особняк был застрахован на крупную сумму, но Иуда Вольф, тайком от супруги, хранил в нем немало вещей, не указанных в страховом полисе, что и побуждало его теперь бесполезно суетиться между пожарниками, призывая их спасти хоть что–нибудь из личных бумаг. Он побежал к левому крылу дома, на которое уже перекинулось всепожирающее дыхание огня, выбил широкие ставни зарешеченного окна и тяжело ввалился во внутрь флигеля, рассчитывая спасти припрятанные, на случай развода с Ривкой, ценности. О разводе в последние годы он думал все чаще и чаще. Он подозревал, что и Ривка готова расстаться с ним; хотя супруги ни разу не касались этой темы в семейных ссорах. Комиссар полиции давно уже понял, что их супружеский корабль дал течь и вскоре затонет, столкнувшись с подводным рифом, именуемым Неверность. Ему было горько сознавать, что самую первую и истинную любовь свою (он всегда был убежден, что по–настоящему любит только Ривку) он, в сущности, прошляпил. Что тут было делать, он всегда был человеком больших страстей и привык часто менять женщин: такова была специфика его работы, постоянное напряжение требовало своего исхода, а расслабиться можно было только в обществе юных и свежих прелестниц. Жена, к сожалению, не пожелала с этим считаться. Ну и пусть! Что не говори, а он что–то да значит в этой абсурдной стране, и с ним пойдет в постель любая женщина даже такая недотрога как эта студентка с юридического факультета. Студентку он приберегал для себя на случай возможного развода. Увы, с ней то, как раз у него не очень ладилось в последние дни: до сих пор не дала ему то, что он давно уже добивался от нее и вообще, кажется, воротит нос в сторону окружного прокурора, который пообещал ей место стажера в городском суде.

Во флигеле было темно и дымно. Стены кабинета, в который он стремительно вошел, неосторожно сбив на пути изящный сосуд ливанского фарфора, уже охватили языки синего пламени, но спасти нужные документы в письменном столе было еще можно. Накрыв голову фрачной жилеткой, которую пришлось смочить водой из массивного графина, Иуда смело направился в самое пекло пожара, но тут из огня и дыма навстречу ему неожиданно выступил герцог, судя по всему давно уже поджидавший «предателя» в его рабочем кабинете.

Знал ведь, подлец, где затаиться. Комиссар обычно рассматривал здесь порнографические журналы или тайком от супруги часами ворковал по телефону со своими любовницами. Тут же он держал пакет контрольных акций, припрятанные в ящиках письменного стола, а также миниатюрную шкатулку с бриллиантами, подаренную ему королем наркобизнеса в Яффо. Со словами – «Умри, христопродавец!" – герцог вторично за истекшие сутки нокаутировал главу полицейского управления резким ударом в массивный подбородок. Сметая на пути стол, стулья и кадку с уродливым кактусом, Иуда с грохотом повалился на зеркальный паркет, а элегантный Балкруа щегольски поправил на себе дорогой клетчатый галстук, и, сдув, воображаемую пылинку со своего изысканного пиджака, важно направился к выходу. Это грациозное движение он перенял у знаменитого актера «Камерного театра», которого задушил несколько часов назад в удушливой гримерной, куда случайно забрел в поисках приличного костюма. Актер, который должен был играть в этот вечер «Идиота», полагая, что прибыл мальчик, которого он заказывал по телефону, восхищенный атлетическим сложением герцога сладострастно лапнул его за мускулистую ягодицу, и это решило его участь.

После столкновения в русской церквушке в районе старого Яффо прошло не более суток, но Балкруа успел уже облачиться в элегантный костюм от Гучи, и выглядел настоящим франтом, на что обратила внимание Ривка, когда он, растолкав суетящихся во дворе пожарников, с достоинством истинного джентльмена подошел к машине комиссара.

– О ля–ля, сэр, с кем имею честь? – игриво сказала она, призывно улыбаясь аристократу. Сразу же сообразив, кто перед ним, Балкруа резко схватил даму за плечи и грубо стал запихивать ее в машину. Сильные руки рыцаря возбуждали Ривку, но опытная львица тель–авивских салонов умела держать марку.

– Не толкайся, мужлан, – гордо сказала она, надув капризные губки, – я сама сяду.

Герцог тяжело втиснул свое могучее тело в не предусмотренную для столь могучих габаритов кабину и как заправский водитель не раз, участвовавший в престижных гонках, мягко повернул ключ зажигания; управлять полицейским «Фордом " ему уже нравилось куда больше, нежели боевым конем.

Второй удар, сбивший Иуду Вольфа с ног, был точным повторением первого (в русской церкви Михаила Архангела) за тем лишь исключением, что тогда в часовне его приводили в чувство полицейские шавки, а теперь это были бравые пожарники, сходу окатившие его холодной водой из брандспойта.

Первое, что пришло ему в голову, когда он очнулся, едва не задохнувшись под мощной струей обжигающей воды, была мысль о том – удалось ли этим «козлам» спасти документы. По кислой физиономии усатого начальника он понял, что «нет». Зря он прятал их дома, ведь можно было снять сейф в банке, как ему подсказывал об этом внутренний голос. Но при дележе имущества на них могла бы наложить лапу Ривка, а он не любил рисковать понапрасну. Впрочем, был еще вариант – он мог передать бумаги на хранение своей секретарше. Об этом ему тоже говорил внутренний голос, который редко ошибался. Эта достойная женщина была предана ему, и на нее вполне можно было положиться. Однажды он подумал даже, что если они с Ривкой когда–нибудь разбегутся, лучшей кандидатуры в жены, чем эта тихая нежная подруга ему, пожалуй, не найти, но то, что она была старше студентки и менее красивой, отбило у него охоту жениться: Иуда Вольф любил молоденьких длинноногих девушек, зрелые же матроны и увядающие красотки совершенно не интересовали его. Лишь для одной Ривки он делал исключение; жена имела право стареть с мужем, но любовницы, согласно его мужскому кодексу, должны возбуждать слабеющего мужчину, а это в силах сделать только юность.

– Господин комиссар, – с упреком сказал ему усатый пожарник, – мы чудом вынесли вас из огня, разве можно так рисковать жизнью?

Отстранив слабым жестом озабоченного усача, он тяжело поднялся с земли и, какой–то человек в медной каске услужливо подал ему мобильный телефон. На другом конце линии сердито сопел Эммануил Когаркин. Минуту назад ему позвонил какой–то шутник и, представившись генералом Хильманом, сообщил о странном исчезновении лейтенанта Кадишмана. Позже, сопоставив факты и, пригласив на ковер всех своих подчиненных, комиссар Вольф пришел к выводу, что шефу звонил, вероятно, сам свихнувшийся дедушка.

– Послушайте, Вольф, – сказал министр сдержанным тоном, не предвещавшим ничего хорошего, – куда подевался лейтенант Кадишман?

– Господин министр, сию минуту мне сообщили, что лейтенант Кадишман был, затянут в могилу подозрительными лицами, которые числятся у нас в розыске.

В двух словах он поведал шефу о том, что произошло с придурковатым инспектором, умудрившимся провалиться сквозь землю.

– Вас, надеюсь, в могилу еще не занесло? – зло сказал Когаркин, собираясь выместить на подчиненном напряжение последних дней. Закулисные игры министра обороны, который давно уже лелеял предательские планы сместить его с занимаемой должности и посадить в свободное кресло своего соратника по фракции, вконец изводили его. Размышляя о судьбах многострадального народа, которым руководят такие недостойные люди, как министр обороны, он с горечью думал о том, что вопросы карьеры заботят иных политиканов более чем ужасное несчастье, постигшее их страну.

– Непредвиденное стечение обстоятельств, – неуверенно оправдывался Вольф, – я сам жестоко пострадал от этого негодяя; полчаса назад он поджег мое жилище.

Комиссар не знал еще, к этому времени, что ко всем бедам, навалившимся на него в этот тихий летний вечер, он потерял еще и любимую жену. Но министра по внутренней безопасности не интересовали личные проблемы комиссара, его волновало загадочное исчезновение полицейского, которое назавтра мог поставить ему в упрек министр обороны, жаждущий его позора. Из–за того, что в Главном управлении не умели держать язык за зубами, а может быть по злому умыслу продажных чиновников, об этом странном исчезновении говорили уже все, кому не лень в городе.

– Как прикажите понимать вас, господин Вольф, – средь белого дня офицера израильской полиции живьем закапывают в землю, а вы тем временем озабочены проблемами личного порядка?..

– Кадишман исполнительный парень, – совсем уж потерявшись, оправдывался комиссар, – я думаю, он скоро объявится...

– С того света не объявляются, – глубокомысленно напомнил Когаркин, – а являются в виде привидений, по вине бестолковой полиции, которой я имею несчастье руководить...

– Господин министр, я сделаю все возможное! – сказал Иуда Вольф.

– Поймите Вольф, я жду от вас невозможного, подери вас черт!

– Я понимаю, Ваша честь!

«Ваша честь!" – было сильно сказано по отношению к министру; такое обращение обычно принято в духовной или судебной сфере, когда речь идет об официальных лицах, находящихся при исполнении. Но комиссар решил, что кашу маслом не испортишь, и излишнее чинопочитание с его стороны поумерит гнев осерчавшего начальства.

– Город кишит всевозможными слухами, – все более гневался шеф.

– Это естественно, господин министр, ведь дело это совершенно не ординарное...

– Только благодаря вашей крайней беспомощности, оно стало таковым! – почти кричал министр.

– Мы делаем все возможное, господин Когаркин...

– Повторяю – сделать надо невозможное.

– Вас понял, господин министр! – почти перестав дышать, отрапортовал комиссар полиции, – о результатах специального расследования я доложу вам в ближайшие часы, а может быть минуты...

– Это в ваших интересах, Вольф, если вы не возьмете сегодня герцога, завтра я найду вам достойную замену.

– Я возьму его, черт побери! – молодечески воскликнул Вольф, превозмогая саднящую боль в скуле.

– Придется, если вам не улыбается перспектива переквалифицироваться в старьевщика...

– Можете быть спокойны, – сказал комиссар, словно не замечая едкой иронии министра.

Эммануил Когаркин, также как и Иуда Вольф, обожал наносить удары ниже пояса. Неожиданные откровения Ахмада о прошлой жизни комиссара, послужили удачным поводом для его тонких и прозрачных намеков. Над откровениями мертвого араба потешались уже не только в Главном управлении полиции, но даже в парламенте и правительственной канцелярии. Кстати, сам глава кабинета как бы невзначай попросил Когаркина выяснить у мертвеца, кем он – Натан Ягов, был в своей прошлой жизни.

– Ради Бога, сделайте это без шума, – шепотом сказал премьер, чтобы не узнали эти подонки из оппозиции. Для этих зубоскалов ведь нет ничего святого, такой хай поднимут, почище академика Ашкенази!

Когаркину, который давно уже находился под пятой у своей некрасивой супруги, хотя был не прочь флиртануть на стороне подобно другим своим коллегам, доставляло большое удовольствие лишний раз напомнить этому жеребцу (понуждавшего свою секретаршу к интимной близости), кем тот был в своей прошлой жизни.

– Вы допустили много ошибок, Вольф, – строго сказал он комиссару, – но если вам удастся обезвредить герцога и очистить город от призраков, я подумаю о вашем назначении на место генерального инспектора полиции.

Несмотря на отработанный имидж демократа и участившиеся в последнее время горестные размышления о недостойном (в час горьких испытаний) поведении иных соратников на политическом поприще, министр любил Власть, предпочитая проводить в своем ведомстве политику кнута и пряника. Но выдающегося вождя с железной волей он разыгрывал из себя только в стенах своего учреждения, где его слово значило абсолютно все. Дома же он сам становился послушной и забавной игрушкой в руках своей дородной и глупой супруги, которая ела его поедом по самым незначительным и не имевшим никакого отношения к внутренней безопасности страны поводам.