Глава 16
«Ципа, не откажи мне в любезности выступить моим секундантом!»
С этими словами Василий церемонно обратился к другу, призывая его принять
участие в убийстве, которым мог завершиться этот глупый и бессмысленный
поединок. Первым порывом Циона была попытка через аварийную систему
связаться с инструктором и с его помощью заставить маэстро отказаться от
безумной затеи. Эта нехитрая система связи была вмонтирована в железную
рукавицу Заярконского, но Василий, заметив неловкое движение друга, вырвал
ее у него из рук.
– Без лишних телодвижений, Ципа, – назидательно сказал он, – мужчина
должен драться, чтобы поддержать в себе дух воина!
Цион не помнил случая, чтобы маэстро уклонился когда–либо от предстоящей
драки. Всю свою сознательную жизнь он только и делал, что всеми правдами и
неправдами искал случай и повод, почесать кулаки, а если не было
достойного противника, бросал вызов судьбе, и нередко проигрывал. Просить
его отказаться от своих диких привычек, было равносильно отмене
естественных законов природы. Бой, Победа или красивая Смерть, согласно
миропониманию маэстро – единственные двигатели прогресса, все остальное,
полагал он, способствует застою и порождает в неудачниках нелепую веру в
судьбу. «Судьбы нет, утверждал он, есть только удача, которую следует
ухватить за хвост, пока ее не перехватил другой!»
Отобрав рукавицу, Василий с задором обратился к другу:
– Готов ли ты быть моим секундантом, Ципа?
– Здесь нет секундантов, – печально возразил Цион, – одни лишь
оруженосцы.
– Значит, будешь оруженосец, – тоном, не допускающим возражений,
констатировал Василий. Заярконский был уверен, что бой закончится ужасным
несчастьем, но убедить заупрямившегося маэстро не представлялось
возможным. Не бросать же товарища в минуту, когда на него нашла столь
странная блажь. Он смирился, приступив к подготовке новоиспеченного рыцаря
к решительному поединку.
Васе предложили коня и топор, который был много легче страшного орудия
герцога, и не вызвал особого восторга у бывшего чемпиона.
Балкруа казался шире и тяжелее Василия. Его мужественное лицо пересекал
грубый шрам – след от сабельного удара, полученный им при штурме Антиохии.
За смелость и мужество, проявленные в бою с грозными сельджуками, он был
удостоен личного благословения главы католической церкви Урбана второго и
пальмовой ветви победителя, полученной им из рук английского монарха.
Герцог был один из искуснейших воинов своего времени, могущественным
сюзереном и блестящим турнирным бойцом, не знавшего поражений. Его
побаивались лучшие рыцари Англии и почти не приглашали драться на
турнирах, из–за свирепой привычки уничтожать соперников.
– Посмотри на его шрам, – сказал Цион, все еще не теряя надежды
образумить свихнувшегося друга, – меченый, видать, воин этот Балкруа.
– В гробу мы видали таких «меченых», – весело отвечал Василий, – можешь
считать его покойником, Ципа.
– Если что, я выброшу полотенце, – потупив взор, сказал Цион.
Он не раз видел поединки боксеров по телевизору и знал, что нужно делать
в критические минуты.
– Дура, – самоуверенно хохотнул Вася, – я прибью его в первом раунде,
полотенца не понадобиться.
Именно это Василий утверждал перед своим знаменитым боем с американским
тяжем, который на второй минуте первого раунда бросил его на пол тяжелым
ударом снизу. Деликатный Цион знал – бесполезно напоминать другу об этом
печальном эпизоде из его заграничной жизни; Василий считал себя выдающимся
боксером современности, а поражение в Нью–йорке относил к досадному
недоразумению, которые случаются, время от времени у всех великих людей.
* * *
Неистовый герцог и влюбленный Василий сошлись в смертельном поединке в
центре ристалища на глазах у затаившей дыхание толпы, которая сразу же
отдала свои симпатии презревшему опасность пришельцу.
Никто из рыцарей не стал предпринимать специальных маневров, разгоняя
коней в галоп и пытаясь на полном скаку выбить противника из седла ударом
копья в грудь – излюбленный прием новичков, пробующих силы в турнирах
мелкого пошиба. Герцог был так уверен в себе, что собирался драться с
«Выскочкой» голыми руками.
Впервые за последние два года ему посмели бросить перчатку. И кто? –
никому неведомый чужак, который одеться то толком не умеет.
На Васе были старые, местами, покрытые ржавчиной доспехи, взятые
Институтом напрокат в музее; крахи, не могли раскошелиться на железки!
Но кто бы он ни был этот безумный незнакомец, он дорого заплатит за свое
скоропалительное решение. Почему, однако, он стоит напротив истуканом и не
думает маневрировать?
Василий не имел понятия о турнирных приемах, известных даже новичкам,
поскольку впервые взгромоздился на боевого коня и не очень уверенно
держался на нем. Он не продумал заранее стратегию этого обреченного на
провал поединка и надеялся лишь на боксерские финты, которые с успехом
применял на ринге. В тяжелых доспехах было непросто использовать обманные
движения, но маэстро не пугали подобные мелочи. Он принадлежал к той
породе людей, которые прежде приступали к действию и лишь, затем начинали
думать.
Все вокруг замерло в ожидании страшной развязки. Сам король, забыв о
подобающем ему величии, сидел в ложе с открытым ртом, завороженный магией
боя мифических гигантов. Появление рыцаря, решившего скрестить оружие с
герцогом Балкруа, не казалось ему странным. Он был уверен, что это один из
незаконнорожденных детей его знатных баронов, решивший таким образом
пробить себе дорогу ко двору. Ну что ж, он будет только рад, если
неопытному дебютанту удастся противостоять свирепому натиску герцога и,
может быть, чем черт не шутит, даже посрамить эту бочку мышц и сала.
Конечно, Английская корона многим обязана герцогу, но сам король,
признавая несомненные заслуги спесивого воина, не очень благоволил к нему
из–за королевы, которая демонстративно выделяла кичливого рыцаря перед
другими, и это было уже очевидно всем.
Королева считала герцога первым рыцарем Европы и лучшим женихом,
достойным породниться с династией Плантагенетов. Король не имел никакого
желания родниться с солдафоном, в глубине души считая того грубым
животным, не умеющим, вести себя в обществе дам, но нравящийся им, судя
по восторженным отзывам его недалекой супруги.
Не мешкая, могучий герцог почти без размаха нанес короткий удар с плеча.
Этот выпад был известен опытным бойцам своей силой и мощью и мог вполне
раздробить Васе ключицу, навсегда оставив его инвалидом. Цион представил
себе, как не поздоровилось бы другу, коснись топор Балкруа назначенного
места. Но Василий, работавший преимущественно на контратаках, успел
вовремя отклониться. То был один из самых излюбленных приемов маэстро,
которым он всегда заставлял соперника проваливаться. Массивный герцог,
слишком много вложивший в этот удар, потерял на секунду равновесие, и
этого было достаточно, чтобы легким тычком сбросить его с коня: боксерские
навыки маэстро сослужили ему хорошую службу.
Король не мог поверить глазам: великий герцог, как пушинка вылетел из
седла, а этот молодой нахал по–прежнему сидит на горячем скакуне, призывая
публику аплодировать его блестящему выпаду.
Оказавшись на земле, славный герцог, зная из опыта, в какое позорное
избиение это может вылиться, прикрыл голову кольчужной перчаткой. Но не
таков был Василий, чтобы бить лежачего. Без свидетелей де Хаимов не
постеснялся бы выбить дурь из медной башки этого бронированного болвана,
но на людях он был сама учтивость. Спешившись, он подошел к поверженному,
снял тяжелый шлем и, при всеобщей напряженной тишине, произнес следующую
тривиальную фразу:
– Прошу вас, герцог, встаньте, и мы продолжим наш спор!
Щепетильность Василия в вопросах чести, его высокая порядочность – ведь
мог же он воспользоваться своим преимуществом и растоптать прославленного
рыцаря под копытами разгоряченного коня, не остались незамеченными, вызвав
бурную реакцию, пробудившейся от столбняка публики. «Браво. о!" –
восторженно приветствовали дамы великодушие таинственного рыцаря. Мужчины
предпочитали воздерживаться от проявлений эмоций, но было видно, что
симпатии их на стороне отважного незнакомца – немало, видать, горя
натерпелись они от своенравного Балкруа.
Герцогиня де Блюм, поймав на себе завистливые взоры соперниц, залилась
румянцем и впервые за время турнира пытливо вгляделась в лицо нового
обожателя. Василий, не слишком уверенно чувствовавший себя верхом,
предпочел отказаться от боевого коня. Герцог последовал его примеру. Ему
было все равно как сражаться с противником, и в этом заключалась его
главная ошибка – человеку, не знающему что такое «Работа на контратаках»,
трудно было противостоять столь опытному нокаутеру как Вася.
Урок, полученный герцогом, не пошел впрок; он отнес свое падение к
роковой
случайности, которую решил немедленно поправить, свернув этому негодяю шею.
Маэстро бился с непокрытой головой, презрев все меры безопасности.
Герцог, не знавший доселе поражений, дрался с отчаянной решимостью, нанося
по воздуху сокрушительные удары топором, ни один из которых не достиг
цели. Искусно маневрируя, Василий заставлял герцога промахиваться. Бедняга
герцог, теряя равновесие, часто падал на землю. Василий, верный своему
«Кодексу чести» – играть на публику, воздерживался колотить то и дело
растягивающегося в юмористических позах герцога, и ждал, пока его
высочество под радостный хохот пробудившихся от спячки зрителей соизволит
подняться на ноги. Публика, не привыкшая к столь возвышенному стилю
ведения поединка, каждый удачный финт Васи встречала шумными возгласами
одобрения, необыкновенно раздражавшими герцога.
– Я переломаю тебе кости, варвар! – яростно захрипел он в лицо Васе.
– Зря пылишь, дядя, – весело шепнул ему Василий, а для публики громко
продекламировал:
– Милорд, вы будете повергнуты мною, клянусь вам, именем герцогини де
Блюм – самой прекрасной девы на свете!
Услышав имя возлюбленной, обезумевший герцог сделал отчаянный, почти
нечеловеческий бросок и достал, наконец, Васю своим смертоносным оружием
Глава 17
Через неделю после неожиданного визита покойного дедушки, в городе,
самым загадочным образом, отворились еще две могилы, и в полиции, занятой
до сих пор лишь поисками похищенных детей, прибавилось новой работы.
Комиссар Вольф решительно отвергал версию о возможном побеге мертвецов:
– Кроме супругов Шварц никто не видел этого беглого мертвяка, – с
раздражением утверждал он, – а разноречивые показания кем–то здорово
напуганных людей – это еще далеко не факты!
Шеф полиции жестоко высмеял лейтенанта Кадишмана, полагавшего, что речь в
данном случае идет о странной и необъяснимой мистике.
– Мистика – это для дураков! – самодовольно заявил он.
Но жизнь внесла вскоре свои коррективы в его представления о
сверхъестественном, и заставила по–новому взглянуть на дело, и впрямь
имеющего какую–то загробную подоплеку.
История о сбежавшем из могилы Хильмане стала достоянием широкой
общественности, и любопытные зеваки толпами прорывались на холонское
кладбище – лично удостовериться в существовании пустой могилы генерала.
За несколько часов до группового, теперь уже, побега мертвецов с кладбищ
большого Тель–Авива, комиссар Вольф приказал установить круглосуточное
наблюдение за «Склепом сбежавшего енерала».
Операцию осуществлял сержант Альтерман, в обязанности которого входило –
не допускать на территорию кладбища посторонние лица, особенно школьников,
сгоравших от желания хоть одним глазом посмотреть на привидение, и всеми
способами проникавших за кладбищенскую ограду.
По инициативе лейтенанта Кадишмана гражданам Холона временно запретили
паломничество на могилы родственников и чтения поминальной молитвы кадиш.
Обход территории кладбища совершался каждые пол часа. Иуда Вольф, лично
принимавший участие в поисках пропавших близнецов, изредка названивал
Кадишману, иронически справляясь:
– Ну что там у вас новенького на кладбище, лейтенант?
На кладбище было спокойно, и Кадишман уныло докладывал об этом. Гнусные
шутки начальника выводили его из себя, и он старался делом доказать, что
способен вести оперативную работу; оставив открытую могилу генерала на
попечение тугодума Альтермана, Кадишман прочесывал каждый сантиметр улицы
Членов, надеясь найти улики, связанные с исчезновением детей.
Комиссар, присоединившийся к оперативной группе, ведущей поиски в районе
центральной автобусной станции (откуда увез, вероятно, детей похититель)
знал, чем занят в эту минуту лейтенант, но продолжал допекать его глупыми
вопросами за то, что этот безмозглый идиот после происшествия на квартире
Шварцев долго искал его, чтобы доложить, видите ли, обстановку.
Кадишман не подозревал, что босс гостит в это время у своей секретарши, и
позвонил к нему домой, заявив озабоченной супруге, что не может найти
Вольфа, и того нет даже в приемной министра, который срочно требует его.
Супруга позвонила в Главное управление – справиться, куда подевался
бесценный муж. В Управлении в тот час, как назло, засиделся майор
Петербургский, который с удовольствием принялся за поиски пропавшего шефа
и нашел его, разумеется, у вышеназванной секретарши, о чем немедленно
доложил по инстанции, а также обеспокоенной супруге, давно уже
догадывающейся о похождениях похотливого мужа.
Вечер был безвозвратно потерян. Комиссар полиции срочно покинул умелую в
делах любви секретаршу (которую он уволил после того, как Петербургский
застал их в кабинете), и поспешил домой, где ему был учинен форменный
допрос на предмет его истинного местонахождения «в то время как его
требует сам министр»
Ему удалось представить жене алиби, доказывающее о его чрезвычайной
загруженности (один из подчиненных подтвердил, что шеф был занят поисками
детей), но злость на Кадишмана, поднявшего такую шумиху практически из
ничего, клокотала в нем целую неделю.
– Как там покойнички, лейтенант, – продолжал ерничать комиссар, в третий
раз, за последние полчаса, задавая один и тот же идиотский вопрос, – не
беспокоят?
– На кладбище все спокойно, шеф! – глухо отвечал Кадишман, в душе
проклиная въедливого босса.
– Вы уж там приглядывайте за ними, – издевательски наставлял Вольф, – а
то ведь они у вас взяли за моду разгуливать по ночному Тель–Авиву...
Переговорив с начальником, пребывающем в дурном настроении после бурных
разборок с супругой, Кадишман на всякий случай связался с Альтерманом.
– Будь там начеку, сержант, – сказал он, – возможно ночью к тебе
заявятся гости.
– Не беспокойтесь, господин лейтенант, – бодро отвечал Альтерман в
трубку, – встретим гостей достойно!
* * *
К поискам захваченных генералом детей присоединился весь город.
Школьники, пенсионеры, водители автобусов и домашние хозяйки, которые
больше чесали языками, распространяя повсюду нелепые слухи, нежели
помогали полицейским найти пропавших малюток. Детей искали в парках,
каньонах, на гигантской свалке раскинутой на юго–западной окраине Холона.
Некоторые из горожан серьезно поговаривали о нечистой силе, которая
причастна к исчезновению несчастных детей. В поисках участвовали тысячи
людей, они осмотрели каждый сантиметр Холона и прилегающих к нему городов;
вся страна прислушивалась к информационным сводкам по радио и телевидению.
Сам президент заинтересовался судьбой пропавших детей, и готов был
задействовать резервный фонд для финансовой поддержки холонцев. Но
титанические усилия полиции и добровольцов оказались тщетными – и впрямь
было впору подумать о нечистой силе.
Комиссар, к заботам которого прибавились еще две могилы, «разверзшиеся» в
Лоде и Петах–Тикве, был зол как никогда:
– Как случилось, что мертвец или преступник, выдающий себя за него,
беспрепятственно вошел в дом Шварцев под самым носом у ваших людей? –
грозно вопрошал он Кадишмана.
Разговор происходил на следующий, после активных поисков, день в его со
вкусом обставленном кабинете, и лейтенант знал, что шеф будет долго
отыгрываться на нем за тот неуместный звонок к его ревнивой кобре.
– Насколько я понял, лейтенант, супруги Шварц видели этих несчастных
телохранителей, когда входили в свой подъезд?
– Совершенно верно, шеф, этот Шварц принял даже моих людей за уличных
хулиганов и готов был вступить с ними в схватку.
– Между тем, мертвец в это время был уже в их квартире?
– В это трудно поверить, – с огорчением произнес Кадишман, – какое–то
сверхъестественное явление природы
– Прекрасная позиция у вас, лейтенант, чуть что не, по–вашему – списывать
все на природу, у нее ведь не спросишь, когда и кем были убиты
телохранители?
– Я полагаю, они пали жертвой покойного генерала Хильмана, в момент,
когда тот покидал квартиру Шварцев
– Но до этого все же он как–то прошел в дом, и ваши люди не соизволили
задержать его...
– Я все–таки думаю, что он прошел незамеченным, господин комиссар.
– Как это может быть, он, что перенесся по воздуху?
Шеф по обыкновению начал страдать от тупоумия своего подчиненного, и это
было видно по тому, как нервно он потянулся к своей неизменной сигаре.
– По тем же сверхъестественным причинам, господин комиссар.
– Зачем, однако, ему надо было раскрываться, уходя от Шварцев?
Шеф прикурил сигару и, выпустив огромный клуб дыма, испытывающе посмотрел
на лейтенанта. Зная привычки начальства, тот молчал, дожидаясь, когда
минует гроза.
– Ваши молодцы не успели даже выстрелить в него, – презрительно продолжал
Вольф, – вы что, совсем молокососов набрали?
– Господин комиссар это были ребята из спецназа. Один из них трехкратный
чемпион страны по карате.
– Это не тот, случайно, у которого вырвали ногу?..
– Да, это он. Не повезло парню, он провел удар, закончившийся столь
трагично.
Сделав несколько глубоких затяжек, комиссар бросил окурок в пепельницу.
– Представляю, какие чемпионы в вашем гребанном спецназе.
– Господин, комиссар, эти ребята были в таких переплетах...
– Что–то я этого не заметил.
– Привидение, по всей вероятности, обладает сверхъестественной силой, –
развел руками Кадишман.
– Что вы заладили как попка – сверхъестественные, да сверхъестественные,
– поморщился комиссар, – три трупа изуродованных до неузнаваемости, все
это лишь за один тихий, поэтический вечер. Не слишком ли много для одного
привидения?
* * *
В Главном управлении полиции был самый настоящий переполох. Два
дополнительных трупа, внезапно объявившихся в районе большого Тель–Авиве,
озадачили даже всегда невозмутимого комиссара. Перебросить часть личного
состава на поимку «свежих жмуриков» Вольф не мог: в дела полиции вмешался
сам президент, и ему пришлось бросить на поиски детей все силы. Он решил,
что покойники подождут до завтра, пока подоспеет подкрепление из Хайфы, а
сам он, тем временем, попытается установить насколько верна информация о
сбежавших трупах.
Комиссар был уверен, что Хильмана попросту выкрали из могилы, и в городе
действует банда, прикрывающая свои преступления распространением слухов о
восставших покойниках.
В воскресенье утром Иуда Вольф отправился с экспертами на кладбище в
Лоде, и те неожиданно подтвердили, что обширные трещины на надгробной
плите, подвергнутой специальному анализу, ничто иное, как результат
мощного давления, направленного прямо из глубин отворившихся могил.
Детальная информация, собранная о новых, «сбежавших покойниках» не
прибавляла к материалам следствия какие–либо серьезные улики. Это были
благонравные законопослушные при жизни граждане, оставившие после себя
многочисленное потомство, разбросанное ныне по всему свету. Один из них –
израильский араб, промышлявший в свое время скупкой и сбытом старья, был
условно назван в полиции – Ахмад, другой – скромный ничем не выдающийся
при жизни репатриант из Бухареста, фигурировал в деле как «Румын».
Полиция приставила на всякий случай охрану к ближайшим родственникам
потерявшихся покойников: комиссар не был уверен, что новые трупы не
повторят кровавые деяния генерала Хильмана.
Лабораторные данные, представленные экспертами Абу–Кабира вызвали у
Вольфа приступ необычайной энергии; это дело, если за него умело взяться,
могло в одночасье сделать его генеральным инспектором полиции.
Утром прибыло долгожданное подкрепление из Хайфы. Комиссар распорядился,
как можно надежнее, усилить охрану на кладбищах Лода и Петах–Тиквы.
«Блудных привидений ждет теплый прием, на случай, если они порешат вдруг
возвернуться " – цинично пошутил по этому поводу майор Петербургский,
продолжавший подвергать сомнению все «рисковые» начинания своего
недалекого начальника.
