6
Буря разразилась на следующий день. Сразу семь публичных информационных
сетей поместили на своих рекламных драйверах статические изображения новой
фаворитки императора в непотребно обнаженном виде. Да что там говорить об
общедоступных информационных сетях, если из пяти элитарных аристократических
журналов, до сих пор выходящих на листовых носителях и распространяемых за
гигантские деньги очень ограниченному кругу подписчиков, два тоже не
удержались и посмаковали подробности.
Первой Эсмиель позвонила леди Эстеминера. Когда раздался ее звонок,
девушка, как нарочно, отправилась поплавать в бассейне. Поэтому на звонок
ответила горничная. Выслушав ее слова о том, что молодая леди не может
подойти, поскольку в настоящий момент освежается в домашнем бассейне, леди
Эстеминера злорадно сверкнула глазами и, мстительно поджав губы, произнесла:
– И, как обычно, в полном неглиже. – Она сделала многозначительную
паузу и закончила голосом, полным яда: – Впрочем, возможно, вашей молодой
хозяйке нравится, когда ее интимные места рассматривают все, кому не лень,
даже простолюдины! – После чего презрительно искривила губы, возмущенно
вскинула подбородок и резким жестом хлопнула по клавише отключения.
Когда растерянная горничная передала хозяйке содержание столь странного
разговора, Эсмиель, которая уже выбралась из бассейна и, завернувшись в
халат, грелась на утреннем солнышке, потягивая коктейль из соков, несколько
мгновений раздумывала над ее словами, потом повернулась к горничной и
напряженным голосом приказала:
– Принеси переносной терминал!
Горничная окинула хозяйку испуганным взглядом и торопливо метнулась к
дому. Она вернулась спустя пару минут. Эсмиель нетерпеливо выхватила у нее
тонкую пластинку терминала, нервно откинула верхнюю крышку, торопливо
пробежала пальцами по клавишам и... Несколько мгновений она беспомощно
смотрела на появившееся изображение, потом отвернулась и сморгнула,
почувствовав, что на глаза наворачиваются слезы. О темная бездна, ну
почему... почему жизнь так жестока к ней? Девушка протянула руку и, нажав на
клавишу, перелистнула страницы. О святые стихии, они не ограничились одним
изображением! Она перелистнула еще несколько страниц, потом уронила руки, со
всхлипом вздохнула и обессиленно откинулась на шезлонге. Эти подонки
специально выбрали наиболее соблазнительные кадры и расположили их так, что
она выглядела как какая–нибудь профессиональная шлюха со скабрезных
порносерверов для простолюдинов. Если это увидит Эоней, он немедленно
отвернется от нее. Терминал медленно соскользнул с коленей и упал в траву,
крышка захлопнулась, и он отключился. Некоторое время Эсмиель тихонько
плакала, но потом снова послышались осторожные шаги горничной. Эсмиель
торопливо вытерла слезы ладошкой. Не хватало еще распускать нюни при слугах.
Горничная тихонько выглянула из–за кустов. Эсмиель слегка отвернула лицо,
изо всех сил стараясь удержать слезы. Горничная торопливо подошла к ней и,
испуганно поклонившись, произнесла:
– Прошу прощения, леди, но вам постоянно звонят. Я... не знаю, что
говорить.
Девушка тихонько охнула, представив вереницу родственников и знакомых,
заливающих ее волной фальшивого возмущения и деланного соболезнования,
которые во время разговора будут жадно рассматривать ее и злорадно
поблескивать глазами, и эта картина неожиданно заставила ее разозлиться. В
конце концов, почему она должна чувствовать себя виноватой? Разве она сама
захотела, чтобы ее изображение в таком виде появилось на общественных
серверах? И перед кем чувствовать вину? Перед светом, который, вместо того
чтобы выступить на защиту чести леди королевского дома, бросился смаковать
ее страдания? Ну уж нет! Эсмиель фыркнула и, повернувшись к горничной,
отрывисто заговорила:
– Всем, кто еще позвонит, сообщай, что леди с удовольствием
ознакомилась с утренней прессой и... – Она судорожным вдохом набрала в
легкие воздуха и свирепо рявкнула: – ОТПРАВИЛАСЬ КУПАТЬСЯ В БАССЕЙНЕ!
Горничная ошеломленно выпучила глаза и, ахнув про себя, опрометью
кинулась к дому. Эсмиель глубоко вздохнула и, подняв терминал, снова вышла в
публичный сервер. Несколько мгновений она с каким–то мазохистским
удовольствием перелистала все свои фотографии, потом зло оскалилась и,
прищурив глаза, обвела домашний парк напряженным взглядом. В ее воображении
сами собой вспыхнули несколько сцен, изображающих то, что она сделала бы с
этим папарацци, попади он ей в руки, но Эсмиель уже достаточно успокоилась,
чтобы понимать, что все это возможно только в мечтах. Пожалуй, единственное,
что действительно стоит сделать немедленно, это принять меры для
предупреждения повторений подобных случаев. Она резко вскинула руку и нажала
клавишу на браслете. Спустя несколько мгновений кусты у угла дома затрещали,
и у бассейна появился Смей. Эсмиель несколько мгновений жгла его
презрительным взглядом, а потом развернула терминал и свирепым голосом
спросила:
– Ну и как это понимать?
Смей несколько мгновений рассматривал изображение, потом побагровел и
повернул к ней свое лицо, на котором ярко горело отчаяние.
– Леди, я...
Эсмиель раздраженно махнула рукой, готовая сорваться на крик, но
отчаяние Смея было столь явно и так глубоко, что вместо планируемой взбучки
она вдруг начала его успокаивать:
– Ай, оставь. Не хочу сказать, что это доставляет мне удовольствие, но
не стоит посыпать голову пеплом. Просто постарайся узнать, как это было
сделано, и прими меры к тому, чтобы ничего подобного больше не повторилось.
Ладно?
Тот только кивнул, не в силах произнести ни слова, и, повернувшись,
опять ринулся напролом через кусты. Эсмиель поморщилась, подумав о
поломанных ветках декоративного кустарника, но потом удивилась, что после
всего произошедшего она еще может думать об этих вещах, потом усмехнулась,
вспомнив, с каким рвением Смей ринулся выполнять ее приказание,
удовлетворенно кивнула и вновь развернула к себе терминал. Можно было только
догадываться, какие цели ставил перед собой тот, кто оплачивал эти снимки,
но одна из них была абсолютно ясна. Он хотел отшатнуть от нее императора.
Девушка хищно усмехнулась. Ну уж нет, этого она никому не позволит! Что бы
там ни говорил вчера дядюшка Экториан, кузен Эоней для нее лучшая партия.
Она задумалась на несколько секунд, пытаясь спланировать предстоящий
разговор, но в мыслях царила легкая паника, поэтому девушка решила
положиться на судьбу, глубоко вздохнула и быстрыми нажатиями набрала номер
личных покоев императора.
Кузен Эоней ответил практически немедленно. Сразу после ежегодного
императорского весеннего бала ее личный номер и идентификационный код ее
терминалов были занесены в коммутатор дворца, и поэтому она имела
возможность связаться с императором напрямую, минуя приемную и канцелярию.
Когда изображение императора появилось на экране, девушка только успела
набрать в грудь воздуха, как тот раздраженно заговорил:
– В чем дело, кузина, я уже полчаса пытаюсь дозвониться до вас и не
могу этого сделать. Единственное, чего я добился, так это странная фраза
вашей прислуги, что леди с удовольствием ознакомилась с утренней прессой и
отправилась купаться в бассейне. Вам что, мало скандала?
Эсмиель поперхнулась, но тут же торопливо заговорила:
– Простите, сир. Это я приказала горничной так отвечать, но я не
предполагала, что вы будете звонить.
Эоней скривился:
– При чем тут это? Ваше имя последнее время связывают со мной... Я
думал, вы более благоразумны.
Эсмиель вздрогнула:
– Но, сир...
Император поджал губы и непреклонно вскинул голову.
– Леди, вы должны немедленно покинуть столицу. Я знаю, у вашего отца
есть домик в охотничьих парках в предгорьях Нальп. Уезжайте туда и
оставайтесь там, пока здесь...
Эсмиель, сначала слегка ошарашенная тоном и натиском кузена, при этих
словах вдруг снова почувствовала злость. Она стиснула губы и выпалила:
– Нет, сир.
– Что–о–о–о? – глаза императора округлились.
Девушка упрямо вскинула голову.
– Сир, вы можете лишить меня своей благосклонности, титула или даже
приказать гвардейцам заточить меня в замок Нергар, но я не оставлю столицу
по своей воле. – Она сверкнула глазами и с жаром воскликнула: – Я слишком
долго училась не обращать внимания на презрение света, чтобы теперь
позволить ему втоптать меня в грязь.
Император несколько мгновений изумленно смотрел на нее, а Эсмиель, с
вызовом смотря ему в глаза, горько усмехнулась и вновь заговорила:
– Если ваше величество больше интересуют сплетни в салонах и
курительных комнатах, чем справедливость в отношении одной из ваших
подданных, я готова приложить все усилия, чтобы больше не доставлять вам
никаких беспокойств.
Эоней несколько смешался:
– Кузина, я понимаю ваше возмущение, но...
Девушка зло рассмеялась:
– Ах, сир, сначала вы обращаетесь со мной как с дешевой шлюхой из
простонародья, а теперь начинаете извиняться. Я никогда не была первой и не
заслуживаю второго. Разберитесь в том, что вы хотите от меня, ваше
величество, или давайте благополучно завершим наши милые воспоминания. – Она
замолчала.
Император смотрел на нее, детским жестом прикусив губу. Эсмиель грустно
покачала головой и отключила терминал. Несколько мгновений она сидела, глядя
на темный потухший экран, а потом прошептала:
– Ты сошла с ума, Эсмиель, так говорить с императором... – Потом
вздохнула и, вскочив на ноги, быстро направилась к дому.
Как ни странно, к завтраку она почти успокоилась. В общем, Эсмиель уже
приходилось переживать не один подобный скандал, например, почти сразу после
выпуска из института, когда пресса смаковала подробности ее путешествия в
провинцию, или потом, после участия в гонках яхт, когда она выступила с
чисто мужским экипажем, хотя, стоит признаться, на этот раз все выглядит
намного более разнузданно. Ну что ж, наверное, когда–то должно было дойти и
до этого, и, коль скоро она не собиралась менять свой образ жизни, ей просто
следовало быть к этому готовой. Вот только император...
День прошел относительно тихо. Горничная исправно отвечала на звонки
дежурной фразой, и они как–то быстро практически сошли на нет. Во всяком
случае, теперь раздавалось не более пяти звонков в час. А после обеда
девушка даже рискнула пару раз самостоятельно подойти к экрану. Леди Эстер и
леди Энринера были несколько растерянны, не обнаружив ее в разорванных
одеждах и с головой, посыпанной пеплом, и быстро отключились, после чего
звонки практически прекратились. Видимо, последние абоненты оказались
достаточно расторопны, чтобы быстро распространить сведения о том, что леди
Эсмиель совершенно не подавлена, а спокойна и даже несколько насмешлива. А
подобное душевное состояние было для остальных совершенно неинтересно. Так
что когда вечером снова раздался сигнал визифона, она даже немного
удивилась. Но когда на экране появилось лицо императора, она вспыхнула и
как–то внутренне ощетинилась. Неужели опять начнутся разговоры о том, чтобы
ей покинуть столицу?
– Добрый вечер, сир.
Эоней склонил голову.
– Добрый вечер, кузина. – Он замолчал.
Эсмиель видела, что он изо всех сил старался выглядеть спокойным и
уверенным, но, несмотря на это, на его лице можно было обнаружить признаки и
некоторой растерянности. Молчание затягивалось, девушка спокойно смотрела на
него. Император повел плечами, поежился и, вздохнув, выпалил:
– Э–э, кузина, я хочу пригласить вас сопровождать меня на финальную
встречу чемпионата императорского кубка флота по болу... – Тут он разозлился
на себя и, вскинув голову, закончил тоном, несколько не соответствующим
произнесенному тексту: – Встреча состоится послезавтра вечером. Я пришлю за
вами боллерт к четырем после полудня.
Эсмиель вспыхнула:
– Извините, сир, но меня еще никто не приглашал на свидание таким
тоном.
Эоней несколько растерялся, но потом упрямо поджал губы:
– Вы отказываете императору?
Девушка чуть не ляпнула «да!", но потом сдержалась и медленно покачала
головой:
– Нет, сир. Просто мне хотелось бы, чтобы вы разговаривали со мной как
с женщиной, а не как с провинившимся адмиралом.
Император несколько мгновений недоуменно смотрел на нее, потом не
выдержал и расхохотался. Эсмиель удивленно взирала на хохочущего императора,
потом тоже прыснула. Вскоре хохотали оба.
Когда смех немного утих, оба почувствовали, что мир восстановлен. Эоней
утер выступившие слезы и спросил:
– Простите, кузина, но вы первая женщина, которая так меня отчитала.
Даже маменька... Ох, не могу. – Он снова чуть не хихикнул, но сдержался. –
Ну так как? Вы принимаете мое приглашение?
Эсмиель глубокомысленно закатила глаза к потолку:
– У меня есть время подумать?
– Нет, – Эоней скорчил сердитую рожу, – у вас ни на что нет времени,
кроме как ответить «да», причем я намерен добиваться подобного ответа,
пользуясь всеми преимуществами своего положения.
Девушка деланно обреченно вздохнула:
– В таком случае разве у меня есть возможность сопротивляться?
И они снова рассмеялись.
На следующий день ровно в четыре пополудни боллерт с императорским
гербом въехал в ворота. Несколько десятков гоуглобов, каждый из которых счел
своим долгом попытаться обмануть ревностную бдительность Смея и сделать хотя
бы одну попытку проникнуть за забор, заметив императорский герб, немедленно
бросились врассыпную. Департамент двора и традиций, как и ведомство дедушки
Эйзела, крайне жестко реагировали на попытки несанкционированного
вмешательства в жизнь императора.
Эсмиель уже ждала на пороге. После вчерашнего сюрприза она наконец
поддалась благоразумным побуждениям и решила, что не стоит испытывать
судьбу. Поэтому на этот раз ее одежда выглядела более традиционно: длинное
платье со стоячим воротником, шляпка, вуаль и перчатки до локтей. Все это
словно было призвано компенсировать вчерашнее публичное неглиже. А возможно,
чисто психологически так оно и было. Во всяком случае, во время предыдущих
скандалов она поступала именно так, как ей вчера предлагал император.
Забивалась куда–нибудь в глушь и пережидала шум. Но теперь отступать было
поздно. Поэтому когда рослый лейб–гвардеец выпрыгнул из заднего отсека и
отточенным жестом распахнул створки дверей, девушка вздохнула, как перед
прыжком в воду, гордо вскинула голову и шагнула внутрь.
К императорскому манежу, на большой арене которого вот уже почти двести
лет происходили все финалы чемпионата императорского кубка флота, она
подъехала почти одновременно с боллертом императора. Когда они приблизились
к парадному императорскому подъезду, машина, которую Эоней только что
покинул, еще не успела тронуться с места. Император, окруженный
немногочисленными сановниками, среди которых Эсмиель успела узнать лорда
Эомирена и еще нескольких членов сената, отчего у нее под сердцем потянуло
холодком, заметил приближающийся боллерт и повернулся в его сторону. Судя по
их спокойному виду, никто из свиты даже не подозревал, КТО находится в
остановившемся боллерте.
Когда лейб–гвардеец откинул порожек и, молодецки отдав честь, вытянулся
у распахнутой двери, Эсмиель стиснула губы, поправила вуаль и, гордо
выпрямившись, шагнула наружу.
Первая реакция была абсолютно предсказуема. Во рту лорда Эомирена могло
бы разместиться гнездо большого тупоклюва, а стоявшие рядом рисковали
обжечься о его побагровевшую физиономию. Остальные выглядели не лучше.
Император бросил на них быстрый взгляд, усмехнулся краешком губ и, шагнув
вперед, предложил ей руку. Эсмиель оперлась на нее и, гордо вскинув голову,
прошествовала вперед рядом с императором, изо всех сил стараясь не сбиться с
шага. Они успели отойти шагов на десять, прежде чем лорд Эомирен успел
опомниться и сзади раздался его полный ярости голос:
– Ваше величество, как это понимать?
Эоней резко остановился, развернулся и воткнул в взбешенного лорда
холодно–яростный взгляд. Стоявшие рядом сановники, в большинстве своем
начинавшие при его отце и еще достаточно хорошо помнившие императора Эзарра,
невольно отшатнулись. Настолько выражение глаз молодого Эонея напоминало
бешеный взгляд его страшного отца. У Эомирена слегка потускнел цвет лица, а
в горле что–то булькнуло. Император разлепил губы и, медленно выговаривая
слова, произнес:
– О чем это вы?
Председатель сената опомнился и упрямо набычил голову.
– Вы должны помнить, что по неписаной традиции в этот вечер императора
может сопровождать...
– Ха! – Император вызывающе усмехнулся. – Я не особо склонен следовать
столь замшелым традициям. – Он остановился и многозначительно закончил: –
Если, конечно, меня не вынудят им последовать. – После чего повернулся и
преувеличенно вежливо обратился к Эсмиель: – Прошу вас, леди.
Девушка поджала губы и едва не вырвала руку, но сдержалась и,
напряженно выпрямив спину, двинулась вперед. Эоней просто несносен. Как он
мог! Император уловил ее состояние, наклонившись к ее ушку, тихо спросил:
– Вы снова сердитесь, кузина?
Эсмиель дернула плечом:
– А вы как думаете, кузен? Как может чувствовать себя девушка, которую
используют в качестве инструмента для оказания давления на придворных?
Эоней слегка смешался, потом зло сощурил глаза и сердито прошептал:
– Как мне кажется, кузина, вашей вины в том, что творится вокруг вашей
особы, ничуть не меньше, чем моей.
Оба замолчали, чувствуя, что еще пара таких фраз – и хрупкое согласие
между ними может рухнуть. Все так же молча они прошли входную мембрану и
поднялись на эскалаторе прямо к резным парадным дверям императорской ложи,
открываемым едва ли пять–шесть раз в течение года. У самых дверей кузен
подхватил ее под руку и помог подняться по ступенькам. Эсмиель фыркнула, как
рассерженная кошка, но руки не убрала.
Императорская ложа была расположена прямо напротив причала мобильных
комментаторских кабин, сбоку от левого углового трансляционного экрана.
Когда они пересекли линию двери, в ложе вспыхнул мягкий свет, и тут же снизу
послышался приглушенный гул. Это зрители, заметив свет в императорской ложе,
вскочили с мест и стоя приветствовали императора. Тот сделал шаг вперед,
наступил на красный круг одной из трансляционных точек и величественно
поднял руку над головой. Девушка осталась на месте. Прозрачные мембраны,
которые ограждали императорскую ложу, были устроены так, что видимой снаружи
становилась только та фигура, которая стояла в одной из трансляционных
точек, причем ее действительное положение в ложе и то, которое было видно из
зала, не имели между собой ничего общего, так что снаружи казалось, будто
император находится в ложе в полном одиночестве. Впрочем, о подобных
свойствах мембраны было известно практически всем, и видимое одиночество
императора никого не обманывало. Эсмиель окинула взглядом трибуны. Сегодня
стадион был почти пуст, но на этом матче и не могло быть много зрителей,
поскольку приглашения на финал императорского кубка по одной из незыблемых
традиций могли получить только члены благородных фамилий и очень влиятельные
представители низших сословий. А посему почти все присутствующие на трибунах
гордо демонстрировали окружающим сверкающие золотистые локоны. Девушка
подумала, сколько же из них сейчас ломают головы над вопросом: кто кроме
императора находится в ложе и есть ли там она сама? И усмехнулась своим
мыслям.
Император опустился в роскошное кресло. Эсмиель присела на соседнее и
принялась разглядывать интерьер ложи. Ложа была достаточно просторна,
искусно отделана деревом и бронзой, а в углу был установлен стилизованный
под деревянный комод кухонный терминал. И, как того требовали традиции,
здесь не оказалось даже намека на всякие новомодные штучки типа силовой
мебели. Несколько минут, пока свита устраивалась на ранее закрепленные за
ними или свободные места, в ложе раздавались скрипы и стуки, но потом все
затихло. Император, воспользовавшись суматохой, склонил голову в ее сторону
и тихо спросил:
– Вы все еще сердитесь, кузина?
Эсмиель молча пожала плечами, но так и не успела решить, что ответить,
поскольку в этот момент снизу, со стороны игрового поля, поплыла музыка, и
арки выходов засветились мягким, переливающимся светом. Сановники, некоторое
время сохранявшие тишину, снова задвигали креслами и принялись приглушенными
голосами обсуждать шансы команд. Какой–то старый лорд, в котором Эсмиель с
трудом узнала бывшего мажордома дворца, возбужденно забормотал, пришептывая
и пришлепывая губами:
– Конечно, кубок возьмет академия, тут и думать нечего.
К нему тут же присоединился хор убежденных голосов. Еще бы, члены
команды его императорского величества Академии флота выглядели прямо–таки
любимчиками судьбы. Высокие, великолепно сложенные атлеты, увенчанные
золотыми кудрями чистокровных аристократов. Среди этого моря золота
выделялись только двое черноволосых простолюдинов. Но они отличались от
остальных только цветом волос, в остальном повторяя прекрасные атлетические
формы своих соратников по команде. Академия по–прежнему оставалась
заповедником аристократии, и можно было только догадываться, какие
неимоверные усилия приложили родители этих двоих парней, чтобы пристроить
сыновей в столь закрытое заведение. Они шествовали по площадке с некоторой
ленцой будущих победителей, окидывая насмешливым взором своих неказистых
соперников. Среди их соперников–танакийцев не было ни одного отпрыска
знатного рода, а один из игроков резал глаз своей абсолютно черной кожей,
что явно выдавало его колониальное происхождение. Эоней отвернулся от
девушки, некоторое время рассматривал появившиеся команды, потом откинулся
назад и спросил:
– Насколько я помню, танакийцы впервые за всю свою историю добрались до
финала?
Но Эсмиель уже не слышала, что ему ответили. Она не отрываясь смотрела
на игрока, который шел предпоследним в шеренге игроков, одетых в
желто–черную форму танакийцев. Он был белокож и черноволос, но его сходство
с остальными этим и ограничивалось. Этот... молодой человек мог бы
показаться уродливым, поскольку был прямо–таки болезненно худ, костист и
немного сутулился. Его мышцы скорее напоминали угловатые булыжники,
упрятанные под кожу, а движения вызывали ассоциацию с рысканием больного
бешенством пса, но главным, что привлекло ее внимание, было то, как он
смотрел на соперников. В его глазах мрачно светилось предвкушение схватки и
спокойная уверенность бойца, который не мог ее проиграть. Эсмиель вдруг
почувствовала, как кожа у нее меж лопаток покрылась мурашками. Она скосила
глаза. Сзади продолжалось неспешное обсуждение счета, с которым "...
академия вышибет этих танакийцев». Эсмиель саркастически усмехнулась, снова
бросила взгляд на странного игрока и вдруг неожиданно для себя громко
произнесла:
– Сегодня выиграют черно–желтые.
В ложе повисла удивленная тишина, а девушка вздрогнула. Потому что в
тот момент, когда она произнесла эти слова, тот игрок вдруг резко повернулся
и, прищурив глаза, пронзительно уставился на императорскую ложу. Между ними
было почти шестьсот шагов, целая трибуна зрителей и односторонне прозрачная
защитная мембрана, но Эсмиель почему–то была уверена, что он смотрит именно
на нее. И еще она с каким–то возбуждающим страхом поняла, что он знает о
том, что она об этом знает.
