Посланник - Василий Головачев - Книжная Полка

Глава 6

Никита смотрел на открывавшуюся взору картину и не верил глазам. Впечатление было такое, будто они вернулись в мертвый мир с кладбища звездолетов, где их поджидал (или поджидала) Великий игва Гиибель: с холма, на котором стояли их кони, хорошо была видна узкая, но глубокая долина, зажатая длинными увалами, а в долине тесными рядами высились... космические корабли разных форм и размеров. Крайние из них заплыли грунтом почти до середины, большинство выглядело настоящей ржавой рухлядью, но просматривались и конструкции, сверкавшие не то металлом, не то глазурованной керамикой или пластиком.

– Мать честная! – почесал затылок танцор. – Точь–в–точь – кладбище кораблей, где ждала нас Заавель... то бишь Гиибель. Толя, это в самом деле ракеты–звездолеты? Или моя интуиция меня подводит?

– Похоже, эти железяки когда–то летали, – осторожно проговорил Такэда. Глянул на сопровождающих. – Что это и давно ли тут обретается?

Его сосед, облаченный в доспехи русского воина – кольчуга, шлем с бармицей, зарукавье, наручи, поножи, меч, щит, сулица, – погладил рукой холку коня, прежде чем ответить; конь под ним стоял не шелохнувшись, в отличие от вздрагивающей караковой лошади Такэды, которая чувствовала на себе неземное существо – диморфанта. Звали всадника Рогдай, а его спутника – Добрагаст. Оба молодых воина были посланы великим князем Мстишей Удалым специально для встречи землян на Порубежье. Вероятно, Мстише подсказал встретить их сам Яросвет, знавший о прибытии гостей и ожидавший, пока они перейдут границу Руси, чтобы удостовериться – те ли они, за кого себя выдают. А может быть, и по другой причине.

– Россечь, – сказал наконец Рогдай баском, – Побережное Городище. Сроку ему – почитай десять веков. Раньше Городище стерег золотой полоз – видите, вокруг всей Россечи вал круглый? Это тело полоза, землей подзаплыло, уснул он, говорят. Теперь стережет княжеский фиан, Мстиша приказал.

– Полоз – ведь змей, да? Хорош экземпляр! Километров двадцать, не меньше! Не тот ли Горынчищ, которому нас хотела скормить Ягойой?

– Нет, этот змей одноглавый, – сказал Никита. – И очень похож на того, что стерег замок в нашем сне. Но размеры действительно впечатляют. Видать, хорошенькие здесь игрушки запрятаны, если такого зверя сторожить Городище поставили. Но жругров тут нет.

– Ты говоришь об этом с сожалением.

– Если бы на этой свалке нашелся жругр, мы не искали бы его в других местах.

– Значит, мечту свою оседлать жругра ты не оставил?

Сухов не ответил, и Такэда обратился к Рогдаю:

– А зачем Городище стеречь? Это же кладбище, кладбище машин... э–э... самобегающих и самолетающих повозок.

– Некоторые из них оживают, – вставил свое слово Добрагаст, похожий на первого проводника как две капли воды: такой же русый, бородатый и усатый, голубоглазый и широкоплечий. Разве что чуть моложе и веселей. – Лонись ожило чудовище с огненным глазом, выползло отсюда и на сельцо Моськва налетело, все пожгло да подавило. Хорошо, Мстиша с дружиной подоспел. Вот и стерегут.

– Да, страшненькое наследство войны, – тихо сказал Никита. – Мины да снаряды, бомбы да патроны, разве что магического происхождения. Я тоже чувствую кое–что, источники энергии, например. Значит, не все механизмы тут мертвы.

– Наверное, такие свалки есть во всех Мирах, где происходила Битва, так сказать, в Мирах Армагеддона.

– Поехали, други, – напомнил Рогдай, не понимавший, о чем говорят гости. – Места здесь небезопасные, часто бродят кочевники или орды звероловов, да и нечисть проникает через Огнь–реку.

– Да, почему ее назвали Огнь–рекой? – полюбопытствовал Такэда. – Вода как вода, не горит.

– А вы не заметили, что вода в реке течет в противоположные стороны? Стоит кому–нибудь перейти – не переплыть, плыть в той воде невозможно – границу водораздела, как сразу человек, зверь или рыба вспыхивают, загораются. И сгорают!

– Интересно! – Познавательная страсть Такэды была удовлетворена новой порцией информации. – Вероятно, воды реки имеют примеси, загорающиеся при смешении. Но почему тогда не горит сама середина, граница водораздела?

Рогдай не ответил, тронул поводья, и его конь легко сбежал с холма на равнину. Добрагаст последовал за ним, только копыта простучали по земле: ничего не звякнуло, не громыхнуло в снаряжении воинов, хотя оба несли на себе множество доспехов и оружие.

– Толя, – сказал Никита необычным тоном, извиняющимся и одновременно решительным и мрачным, – похоже, нам пора расстаться. Дальше тебе ходу нет.

Такэда сначала подумал, что Сухов шутит, но, глянув на его лицо, понял: заявление серьезное.

– Неужели я так надоел?

Никита поморщился.

– Я пойду в такие края, где сам могу не уцелеть, несмотря на паранормальные способности.

– Ах вот оно что. – Такэда опечалился. – Грешным делом я подумал о тебе плохо, извини. Но я пойду с тобой, пока я смогу идти, а там посмотрим.

– Но это же глупо – идти на верную гибель! Зачем тебе такой риск?

– Я понимаю, – сказал Толя совсем грустно, – выглядит это действительно не очень умно, однако ты плохо знаешь японцев вообще, а меня в частности. Если для европейского сознания важен результат, то для японского менталитета – процесс. То есть прежде всего процесс постижения, приближения к истине. В принципе идеал не столь интересен, как путь к нему.

Никита покачал головой, задумался. Потом улыбнулся, тронул коня.

– Ты неисправим, самурай. Может быть, поэтому я и терплю тебя?

Легкая усмешка тронула губы Такэды, в слове «терплю» он легко угадал другое слово – «люблю», но танцор вряд ли произнес бы его вслух. Как и он сам. В сущности, не главное – что мы говорим; главное – к а к мы это говорим. Не говоря уж – что думаем при этом. Надо лишь научиться видеть.

Они догнали провожатых на равнине, представляющей собой лесостепную зону умеренных широт. Пахло травами так, как нигде на Земле, что, впрочем, было неудивительно: видовой состав трав здесь был иным, да и намного богаче.

Истекали вторые сутки скачки от Огнь–реки в глубь Свентаны – Святой Руции – Руси, и только специальные усилия диморфантов позволили новоявленным всадникам выдержать темп и сохранить их седалища от мозолей, потертостей и прочих прелестей, ждущих неопытных кавалеристов на марше.

В первый же день пути им пришлось сражаться с отрядом самых натуральных кентавров, вооруженных пиками и дротиками, а потом отражать наскок Диких Воев – по терминологии Рогдая, которые в общем–то были просто разбойниками, ищущими легкую добычу. Но четверо всадников оказались им не по зубам, и банда смылась, потеряв троих вояк, одетых в кожаные латы и грубое платно, не спасающее от мечей. В этой стычке Никита продемонстрировал свое умение драться без оружия, восхитив дружинников Мстиши, и в свою очередь впервые увидел не в тренировочном зале, а в боевых условиях, что такое «сеча Радогора», хотя, вероятнее всего, система боя на мечах здесь называлась иначе.

Рогдай зарубил троих Диких одним мгновенным, сложным и красивым движением меча, выхватив его из ножен в самый последний момент, когда его окружили. И остановился, подняв его над собой в знак того, что не желает проливать чужую кровь. Его поняли прекрасно, отстали от Никиты и Толи, миновали Добрагаста, держащего в обеих руках по сулице, и умчались в поле, бросив трупы товарищей.

– Восхищен! – коротко сказал Никита, подъезжая к Рогдаю. – Хотел бы и я так владеть мечом.

– Да и ты драться горазд, – ответил воин, явно польщенный похвалой. – Приедем – поучимся: я у тебя, ты у меня.

Больше к ним никто не приставал, хотя Сухов чувствовал, что за ними наблюдают, причем с разных сторон. Но лишь один наблюдатель не боялся обнаружить себя – птица высоко в небе, ходившая и ходившая без устали кругами над степью.

К обеду второго дня пути они добрались до предместий какого–то селения, проехали его, провожаемые взглядами редких прохожих, и остановились на отдых на берегу глубокого ручья с водой, чистой как слеза и холодной до ломоты в зубах. Спешились на пригорке с густой и короткой травой, с которого были видны леса и перелески, холмы и долины и зеленая скатерть степи.

– Заметил, какая здесь трава? – спросил Такэда, с удовольствием растянувшись во весь рост. – Чудо! Ни одного сорняка.

Сухов сел рядом, глянув машинально на эрцхаор. Перстень был теплым, а в побелевшем его камне светился зелеными линиями знак – пятиконечная звезда, такая же, что и звезда Вести на плече, – знак живущего в этом мире мага. Но кроме звезды в камне светился и знак присутствия на планете – и в хроне – сил Люцифера: багровый чертик над полумесяцем. Правда, это присутствие Никита чувствовал и без индикатора, как холодное и злобное перешептывание за спиной да тягостное ощущение нависшей над головой черной могильной плиты.

Дружинники достали из седельных сумок снедь: лепешки, на удивление мягкие и свежие, печенные в золе яйца, баранину в капустных листьях, пироги с ягодами и квас. Поделились с гостями. Те в свою очередь угостили воинов едой из НЗ, немало удивившей как видом, так и вкусом.

Через полчаса тронулись в путь.

Птица над ними продолжала кружить, и Никита подумал, уж не сам ли Яросвет «пасет» их во избежание ненужных инцидентов? Но проверить мысль не удавалось: пси–призывы Сухова, направленные вверх, остались без ответа. Зато отозвался кто–то чужой, тяжелый, грозно–равнодушный и невыносимо далекий от всего человеческого. Его прощупывающий пси–удар был так силен, что, не будь диморфантов, земляне вряд ли устояли бы под натиском чужой воли, но и того, что просочилось сквозь защиту, оказалось достаточно для «нокдауна». Никита сопротивлялся дольше своих спутников, успев ощутить удивление и любопытство неведомого исполина, вместе с тысячью не выразимых словами эмоций, но и он впал в полуобморочное состояние, длившееся не больше минуты. Чужой выяснил все, что хотел, и «выключил» свой пси–прожектор, освобождая сознание людей. Самое удивительное, что дружинники ничего не запомнили, хотя находились в шоке не менее нескольких минут. После этого Никита решил без особой надобности в эйдосферу не выходить. До тех пор пока не научится защищаться от более мощных мыслителей, постоянно подключенных к общему полю информации Веера.

На исходе дня всадники влились в поток повозок, других всадников и пешеходов, заполонивших «шоссе» – каменистую дорогу, ровную и утоптанную, скорее всего – специально спланированную. Это был, как сказал Рогдай, Суздальский тракт, соединявший столицу Свентаны Древлянск и города больших равнин: Суздаль, Полоцк, Переяславль, Старгород и Новгород. А еще через час на горизонте показались белокаменные башни и стены детинца – Древлянского кремля. Кремль стоял на холме и был виден отовсюду издалека, в том числе из любой точки города. Башни его по форме отличались от башен Московского кремля, но все же сходство было, сходство прежде всего в исходных концепциях русского зодчества и в общих принципах градостроительства, тем более что кремль строился как крепость. Теперь же это был не только функциональный комплекс защитных сооружений, устоявший от сотен набегов кочевников и армий южных и западных завоевателей, но и прекрасный архитектурный ансамбль, образец русского зодчества, не растерявшего былой славы ни в одном из Миров Веера.

Однако провожатые не поехали к кремлю. Они оставили гостей в слободе, в предместье Древлянска с его деревянными избами, лабазами, амбарами и бараками хлебозавода и фабрик: суконной, мукомольной, ковровой, платяной, металлических изделий и скобяных товаров.

– Мы задание исполнили, – сказал, прощаясь, Рогдай, смущенный двусмысленным приказом своего начальства. – Нам велено вернуться в дружину. А вы поищите пристанища на ночь, здесь вас любой примет. Коней мы тоже заберем.

Никита и Толя переглянулись, спешились.

– Странное тут понятие о гостеприимстве, – проворчал инженер. – Если только это не новое испытание. – Повернулся к воинам: – А про Яросвета не слышали? Где он живет?

– Везде, – улыбнулся в усы Рогдай. – Он сам вас найдет в нужное время. Извиняйте, други, нам пора.

Дружинники уехали, забрав коней. Земляне остались стоять посреди широкой улицы, мощенной громадными деревянными плахами. Слева и справа тянулись все те же бревенчатые амбары без окон, склады и бараки, светящиеся медвяной желтизной, будто недавно срубленные. Но смолой и щепой от них не пахло, здания были возведены давно. Видимо, строители знали какой–то секрет консервации бревен, и улица не выглядела угрюмой и унылой.

Друзья не торопясь направились к центру слободы, заметному по куполу церкви. Их обгоняли всадники, пешеходы, повозки с поклажей, по которой можно было судить о богатстве здешнего рынка. Но на перекрестке радиальной и кольцевой улиц гости узрели и нечто необычное: на гигантском возу, который тянула упряжка в шесть лошадей, мимо провезли отрубленную колоссальную мохнатую лапу длиной метров в десять! Сопровождавшие воз стражники в кольчугах и латах были хмуры и молчаливы.

Друзья долго смотрели вслед процессии, вдруг обнаружив, что никто из прохожих и проезжих почти не обращает на нее внимания.

– Значит, привыкли, – резюмировал Такэда. – Тролль или циклоп?

– Не суть важно. Главное, дружине Мстиши... или Яросвета спать не приходится. Но хорошо уже то, что она справляется со своим делом.

– Где же обитают эти великаны? В Мировой Язве? Почему же мы не встретили ни одного?

– Потому что не прошли и сотой доли периметра Язвы. Кто знает, какие твари живут там кроме тех, что мы видели.

Мимо беседующих приятелей прошла молодая и красивая женщина, окинув их любопытным взглядом. У Никиты оборвалось сердце, показалось – Ксения! Но это была не она, хотя и разлет бровей, и внимательные серые, с миндалевидным разрезом, глаза, и тонкий нос, и волосы, перехваченные лентой с изумрудами, – все было внешней копией, повторением черт лица Ксении. Никита едва не бросился следом, но Такэда его остановил:

– Ты что, Посланник?

Сухов погас, сказал глухо:

– Показалось. – Но потом чуть повеселел, отстранил руку Толи, сосредоточился на чем–то, прислушиваясь в чему–то в себе, замер на несколько мгновений и кивнул, удовлетворенный. – Пошли за ней.

– Зачем? Ты что, будешь бросаться теперь на каждую юбку?

Никита потемнел, и Такэда быстро сдал назад.

– Извини, обидеть не хотел. Но и ты не дергайся.

– Эта девушка проводит нас куда надо. На ночлег–то все равно необходимо устраиваться. А мыслефон у нее добрый.

Незнакомка, одетая по здешней моде в длинный цветастый сарафан и сетчатую шаль, в красивых сандалиях на крохотных ногах, усмешливо оглянулась на преследователей, но не испугалась и шага не прибавила, словно знала их намерения. Она вывела путешественников на улицу жилых домов, таких живописных, украшенных резьбой, разноцветных, будто и не из дерева сделанных, а сотканных из радуги, что диву дававшиеся друзья едва не упустили красавицу из виду. Она еще раз оглянулась, свернула к одному из домов, голубовато–серебристому, с пристройкой над крышей, и тотчас же из сеней на дорожку за изгородью палисадника с цветами вышел молодой парень – косая сажень в плечах.

Был он рус, бородат и усат, сильно смахивал на Рогдая, но тип лица у него был другой. Да и глаза светились не голубизной, а зеленью. И чувствовалась в нем такая обстоятельная, уверенная, гордая и великодушная сила, что Никита невольно расправил плечи и подтянулся. Показалось ему, кто–то тихо–тихо, почти неощутимо, как дыхание спящей девушки, коснулся кожи на темени, но ощущение было столь мимолетным и быстрым, что Никита тут же забыл о нем.

– Заходите, путники, – приятным раскатистым баритоном пригласил парень землян, – гостями будете. Вижу, ночлег ищете?

– Как вы догадались? – с простодушным выражением лица поинтересовался Такэда.

Хозяин, одетый в просторную серую рубаху, стянутую в поясе витым ремешком, серые же, но более темные брюки и сапоги из серой замши, улыбнулся в бороду:

– Да на вас написано. Меня Данилой звать. А вас?

– Посланник, – брякнул было Никита, но тут же поправился. – Никита я, Будимира Сухова сын. А это мой друг Тоява Такэда.

Толя поклонился.

Хозяин сделал широкий жест рукой:

– Проходите в хату.

Никита заметил, что кисти рук у него отливают зеленью, толкнул в бок Толю, но Данила перехватил его взгляд и жест, пояснил:

– Камнерез я, вот руки–то и изрублены. Да ничо, я здоровый, хвороба не берет.

Такэда, знавший сказы Бажова чуть ли не наизусть, вскинул голову, но говорить ничего при хозяине не стал.

Гости вошли вслед за Данилой в просторные сени, заставленные сундуками и шкафами, потом в горницу и замерли от восторга. Их поразила не чистота и уют, не колорит и не красота интерьера (русское барокко с обилием резьбы и неожиданными пропорциями, вызывающими колоссальный эстетический эффект – по определению Такэды), а портрет той самой незнакомки, приведшей их сюда, но портрет, не писанный маслом или акварелью – выполненный из полудрагоценных и драгоценных камней. Девушка была словно живая и улыбалась, и от этой улыбки на душе становилось теплее и радостнее.

Гости долго смотрели бы на портрет, если бы не услышанный ими смех: в горницу вошла давешняя красавица, успевшая сменить сарафан на обтягивающее платье из зеленой парчи, а сандалии – на туфли без каблучка из какого–то горящего, как пламя, материала.

– Нравится?

Гости, онемев, кивнули. Данила улыбнулся добродушной и одновременно лукавой улыбкой:

– Знакомьтесь, моя жена Лада. Названа так по имени богини браков, любви и веселья.

Такэда, искоса глянув на Никиту, поклонился, представил танцора и представился сам. Он тоже обратил внимание на поразительное сходство Лады и Ксении, но помнил и другую Ладу – Заавель, второе «я» Гиибели.

– Будем ужинать, – объявила жена камнереза. – Данило, зови гостей в трапезную. – Похоже, она не смущалась тем, что гости общаются двойными голосами. А может быть, законы здешней физики – магифизики – допускали еще и не такие парадоксы и чудеса.

Никита подошел к высокому комоду из светлого дерева, украшенному инкрустациями из камня, напоминающего желтый малахит. На комоде располагалась целая коллекция удивительной красоты изящных каменных чаш, кубков, бокалов и стаканов. Некоторые из них поверху были ажурными, с орнаментом тонкого изысканного рисунка, а стенки других были столь тонки, что становились прозрачными, чуть ли не светящимися, вызывая восторг и восхищение. Ни один из стаканов, чаш и кубков не повторял формы соседних, и все они были сделаны из разного камня, лишь два из которых Никита распознал: яшма и малахит. Остальные были незнакомы.

На втором комоде, чуть ниже первого, красовалась еще одна коллекция каменных изделий: фигурки зверей, людей, сказочных, а может быть, и реально существующих в данном мире созданий, химер и драконов. Над комодом на огромном ковре висело оружие: мечи, сабли, бердыши, дротики, копья–сулицы, кинжалы – все с рукоятями, украшенными изумительной работы резьбой и драгоценными камнями.

– Да–а! – только и сказал за спиной Сухова Такэда, также ушедший с головой в созерцание.

– Ваша работа? – кивнул на комоды Никита.

– Малая толика, – погладил бороду камнерез. – Нравится?

– Более совершенных не видел! Ими можно любоваться часами. В каждом говорит душа камня.

Данила прищурился оценивающе, понял: гость говорил не только о камне, но и о душе мастера.

– Идемте, истоплю вам баню. Потом поужинаем и побеседуем.

Мытье в бане, длившееся больше часа, подействовало на гостей благотворно и расслабляюще, и они почувствовали себя как дома. Тревоги и заботы отступили на второй план, пришло ощущение полной безопасности, комфорта и спокойствия, которого они давно уже не испытывали.

– Сто лет не было такого кайфа! – признался Никита другу, когда они блаженствовали в предбаннике, завернутые в огромные льняные полотенца.

Но еще больший кайф ожидал их в трапезной. Такого обилия вкусной, незнакомой еды ни Сухов, ни Такэда в жизни своей не видели.

Спиртовых настоев и вообще алкоголя этот мир не знал, и вместо вина хозяин налил гостям вареного меда, от которого у пьющих голова оставалась ясной, но отказывали ноги. Закусывали яствами, о которых гости не имели понятия, пока хозяйка не открыла секрет: черемшой квашеной, щавелем с орехами, листьями лопуха с рыбой, репой пареной, корзиночками с сыром домашним, творогом с цветками одуванчика, морковными блинами и голубцами из подорожника.

На первое им подали борщ по–огородничьи, рассольник и уху – на выбор. На второе – расстегаи с ливером и грибами, с аппетитно зажаренной корочкой, окорок копченый, пельмени с мясом и творогом, перец фаршированный, маринованный стахис. И запивалось все напитками из поленики, лесной ягоды с запахом ананаса, похожей на мелкую малину, а также морсом из костяники и морошки и еще квасом из черемухи.

После ужина у гостей едва хватило сил поблагодарить хозяйку за угощение, похвалить ее искусство, а Такэда добавил:

– Никогда в жизни не едал ничего вкуснее и долго теперь не забуду.

Никита, сказавший всего два–три слова за весь обед, старался на Ладу не смотреть, но взгляд его как магнитом притягивался к ее лицу, то и дело встречаясь с ответным взглядом женщины, улыбчиво–спокойным, умным, внимательным, с лукавинкой и грустинкой, причину которой мог знать, наверное, только муж. Никита отметил этот факт для себя и вспомнил о нем, лишь когда Лада попрощалась с ними, пожелав спокойной ночи, и ушла в спальню. Однако он долго не решался задать вопрос Даниле, ведущему неторопливую беседу с Толей. Такэда, знавший обычаи многих народов, никогда сразу не заводил разговора о том, что его интересует: по его мнению, это было невежливо.

Они ушли из трапезной в горницу, хозяин зажег люстру со свечами, плафоны которой тоже сделал сам из дымчатого хрусталя, и комната превратилась в дворец, полный тайн и чудес. Наконец камнерез заметил некоторую стесненность второго гостя и, блеснув проницательными, светящимися по–кошачьи глазами, спросил:

– Вас что–то смущает, Никита Будимирович? Вы смотрели на жену, будто боялись ее.

Сухов вспыхнул. Показалось, что в словах мастера прячется укор и какой–то намек. Но камнерез смотрел на него доброжелательно и приветливо, и в спектре силовой волны, исходящей от него, не имелось порочных линий: превосходства, насмешки, неуважения.

– Она очень похожа на девушку, которую я ищу, – сказал танцор сдавленным голосом, пересилив себя.

– Надеюсь, расскажете эту историю, если не секрет? Не сейчас, утро вечера мудренее. Вижу, вы устали. – Данила поднялся. – Идемте в гостиную, Лада уже постелила.

– Хотелось бы вас еще раз спросить, – учтиво произнес Такэда. – Если не возражаете.

– Да ни Боже мой, – улыбнулся в бороду камнерез.

– Мы тут у вас видели, как на возу везли огромную отрубленную руку... э–э... лапу. А народ реагировал очень спокойно.

– Потому что ни один из великанов до столицы не добирается. Эти порождения Мировой Язвы иногда перебираются через Огнь–реку, тогда приходится воевать с ними. Но порубежная дружина росская у нас очень умелая и сильная, уже давно никто не рискует в открытую идти на Русь. Одиночные набеги кочевников, орд звероловов и нечисти не в счет.

– А кто такие... м–м... звери в чешуе, медведи? Они нам помогли однажды.

– Это друзья Яросвета. Их племя живет в дремучих лесах за Язвой. К людям они относятся очень дружелюбно и не раз помогали дружинникам на Порубежье. Наши ученые говорят: что «медведи» – новый вид разумных существ на планете, самый молодой из всех.

– А что, их много?

– Довольно много, но большинство – вымирающие виды. Битва нарушила не только социум, но и физическую реальность мира, и даже Яросвет не в силах повернуть процесс изменений вспять. Яросвет маг молодой, и в наследство ему достался не самый благополучный мир. Много сил ему приходится тратить на охрану Чертова Кладбища и Дикого поля, да и вообще всей Язвы. Ведь она занимает половину планеты!

Никита невольно глянул на эрцхаор. Данила перехватил его взгляд, кивнул на перстень:

– Красивая у вас оберега. Говорят, у Яросвета есть такая же.

– А кто такой Яросвет? Человек, дракон, призрак, другое разумное существо? И где он живет?

– Яросвет – маг, а где живет? – Данила широко повел рукой. – Везде.

– Нам необходимо встретиться с ним. Ты поможешь его найти?

– Он сам вас найдет, когда придет нужный час. Почивайте спокойно.

Данила поклонился и шагнул из гостиной, где были застелены полотняным бельем две широкие лежанки.

– Последний вопрос, – заторопился Такэда. – Мы несколько раз были свидетелями того, как из–под земли вылетали длинные черные стрелы...

Камнерез нахмурился.

– Где? В Яхве? Или уже по эту сторону Огнь–реки?

– Кажется, по ту.

– Террострелок. Зашевелился, капкановладелец черевистый!

Никита вспомнил туманное облачко, разговаривающее с ним мысленно. Кщерь.

– А кто такой Кщерь?

Данила насторожился.

– Вы с ним... встречались?!

– Было дело. Навеял на нас странный сон, покопался в мыслях, но вреда в общем–то не причинил.

– Вы не представляете, други, кого встретили! Даже не верится. Это же Кщерь Бессмертный, душеубийца! Высасыватель душ! И он ничего вам не сделал? Поразительно! Впрочем, это какая–то ошибка, Кщерь заперт в могильнике, он не мог выбраться оттуда самостоятельно.

– Как вы его назвали?! – взвился вдруг Такэда. – Кощей Бессмертный?!

– Кщерь Бессмертный. М–да... Поговорим завтра. Доброй ночи.

Гости остались одни, одетые в тонкие, длинные, мягкие, пахнущие березовой корой и травами, чистотой и свежестью льняные рубахи.

– Ну и совпадения! – Толя был возбужден и спать расхотел. – Значит, и Кощей имел аналог в этом мире. А действительно, почему он отпустил нас тогда, если изначально является врагом человеку? «Высасыватель душ»! Надо же. То–то озадачился Данила.

– Видимо, знает, кто это такой, не понаслышке.

– А ты обратил внимание? – Такэда понизил голос. – Он и вообще учен не по годам и положению, если знает, что живет на планете, да и оперирует такими сугубо научными понятиями, как социум и разумный вид.

– Это перевод лингвера на наш, русский, но смысл, конечно, тот же. Да, камнерез далеко не так прост, как мы оценили при знакомстве. Как и Лада, богиня браков и любви...

– Может быть, он и есть Яросвет?

– Завтра узнаем. Во всяком случае, мы в безопасности, я это чую. Выспимся наконец.

Улеглись, хрустя простынями. Такэда погасил свечи, повозился немного, затих. Хмыкнул:

– Ты читал сказы Бажова?

– В детстве, – сонно ответил Никита. – «Серебряное копытце»...

– У Бажова тоже был камнерез Данила... и Хозяйка Медной Горы, красавица, каких не сыскать. Чем не Лада?

– К чему ты клонишь?

– Бажов, может, и неосознанно, но мог подключиться к эйдосу, то есть к общему полю информации Веера, иначе невозможно объяснить такие разительные совпадения. Тот же Кщерь Бессмертный, или душеубийца, чем не наш Кощей? Тоже ведь не случайное совпадение.

Никита молчал. Он грезил: по буйным травам степи скакала на белоснежном коне босоногая Ксения, оглядывалась, смеялась и звала...