Глава 2
Когда Никита и Толя вылезли из–под земли на Божий свет, их обоих
разобрал смех: темпорал в этом мире был замаскирован под медвежью
берлогу.
– Хорош был бы местный охотник, вздумав поохотиться на медведя, –
сказал Толя, озираясь. Принюхался. – По–моему, здесь весна, а,
меченый? Пахнет весной... и еще чем–то.
– Древностью, – буркнул Никита, принюхиваясь и прислушиваясь всеми
своими паранормальными органами чувств. – И смертью. Может быть, здесь
и весна, тепло во всяком случае.
Они стояли в сосновом лесу с примесью лиственничных – клена, дуба
и ольхи. Суборь – пришло слово из лексикона древних славян. Лес был
невероятно стар, судя по огромным замшелым стволам, валежнику и
непроходимым зарослям дикой малины, гигантского папоротника и крапивы.
И был весь он пропитан запахом таинственности и застарелого страха,
запахом ужаса и тоски, создавая подспудное ощущение чьего–то незримого
присутствия. Его взгляд проникал в душу, в тело, раздражал, будоражил,
заставлял оглядываться, потеть, ждать удара в спину и не выпускать из
рук оружие...
Такэда сжал кулаки, длинно выдохнул сквозь зубы, успокаиваясь, и
невольно понизил голос.
– А лес–то заколдован, Сухов. Мы не ошиблись адресом?
– Нет, – с мрачной уверенностью ответил Никита, закончив
биопространственную локацию. – Это хрон Свентаны и Олирны, мир
Вселенной, где реализованы законы магической физики, где живут
колдуны, ведьмы, упыри, вурдалаки, драконы и химеры. Мир, где спрятан
мой меч. И еще здесь живет один из Семерых. Видишь? – Он показал Толе
перстень, пульсирующий зеленой пятиконечной звездой. – Но лес
действительно жутковат и неуютен. Будем выбираться и спрашивать
дорогу. Твой лингвер уцелел?
– По–моему, он стал частью тела, я о нем забыл даже. Но если это
мир, где лежит твой... вернее, меч Святогора, который может стать
твоим, то нам придется туго. За нами будет охотиться вся нечистая рать
Люцифера.
– Так ведь и наши дремать не будут, подстрахуют, если что. Не
дрейфь, Наблюдатель, прорвемся.
Такэда не дрейфил, дрейфил сам Сухов, но пытался приободриться,
чувствуя гигантские залежи зла на планете, сохранившиеся со времени
Битвы и дремлющие до поры до времени. А может быть, и не дремлющие.
В этом мире склад темпорала был пуст. То есть в нем не было
ничего: ни транскофа, ни оружия, ни пищевых концентратов, ни прочих
нужных вещей. То ли все было разобрано за тысячи лет путешествий
неведомыми странниками, то ли здешний выход был задуман пустым
изначально. Факт оставался фактом, и землянам ничего не оставалось
делать, как выходить в путь налегке и даже без вардзуни, с помощью
которого Никита отбил атаки Хуббата. Копье осталось разряженным на
родине диморфантов, признавших землян хозяевами и сидевших на них, как
вторая кожа. И от их молчаливого одобрения всех поступков, ощущения
тепла, скрытой силы и неуязвимости становилось спокойнее.
Сухов сориентировался, владея «волчьим» чутьем магнитного поля, и
путешественники решительно направили стопы на север. Путь в любую
другую сторону света был, очевидно, не хуже, но Никита ко всему
прочему искал обладателя магического поля, а в северной стороне
потенциал магиполя был выше.
Однако строго на север держать направление не удалось. Сначала на
пути попалось огромное болото с бездонными трясинами, замаскированными
под веселые зеленые лужайки или мшаники с россыпями ягод – водяники,
морошки и клюквы. Болото было мрачным и странным, потому что деревья,
огромные, толстенные, седые от древности, росли и на нем, причем почти
с той густотой, что и в обычном лесу, однако пересечь его оказалось
невозможно.
Затем лес вдруг расступился, и путешественники вышли на край
безбрежного пространства, назвать которое полем или равниной не
поворачивался язык. Оно напоминало ноздреватый пласт сгоревшего торфа
и было покрыто шрамами и язвами черного, фиолетового,
серо–серебристого и ржаво–красного цвета. Ничего на этом поле не
росло: ни трава, ни кустарник, и лишь пересекавший его ручей с водой
кофейно–розового цвета оживлял пейзаж да редкая цепочка гигантских
серых башен по краю поля, исчезавшая за горизонтом.
Никита облизнул губы, чувствуя давление на психику, неприятное
томление и даже тошноту. Голова закружилась, в ушах поплыл комариный
звон, и кто–то настойчиво стучался в виски, умоляя «впустить» и
одновременно пытаясь подчинить себе, заставить повиноваться.
– Слишком высок уровень пси–активности, – прошелестело в ушах,
вернее, в костях черепа за ушами, это заговорил диморфант, которому
Никита дал имя Зипун. Тотчас же в голове отчетливо «подул сквознячок»
и вынес большинство негативных ощущений. Осталась лишь тревожная
«дымка» да присутствие взгляда в спину.
Видимо, диморфант Такэды Сусаноо тоже включил пси–защиту, потому
что инженер тихонько пошипел и с видимым облегчением расправил плечи.
– Что, действует? – поинтересовался Сухов, подразумевая защиту.
– Еще как! – ответил Толя, имея в виду это жуткое, навевающее ужас
место. – Похоже, и здесь воевали когда–то. А ты говоришь – Святая
Русь!
– Ей досталось больше всех. – Никита закрыл глаза, сосредоточился,
голубая искорка проскочила в его волосах. – Она воюет до сих пор, ибо
торчит у Синклита Четырех как кость в горле, рождая творцов и магов,
воинов–защитников и просто добрых людей. – Голос танцора упал до
шепота, а над ним встал полупрозрачный столб голубоватого сияния и
взорвался кольцами и дугами, рванувшими во все стороны.
Никита погас, ссутулился, но тут же выпрямился, поддерживаемый
диморфантом.
– Это Чертово Кладбище! Местность соответствует земному Коростеню,
а ручей – реке Уше, которая впадает в Днепр возле Чернобыля. Не знаю,
совпадение это или нет, но Битва предтеч произошла именно здесь.
– Ты имеешь в виду Чернобыльскую зону? Скорее всего они связаны
если и не причинно, то информационно. Отсюда утечка информации о Битве
докатилась по Мирам Веера и до Земли. А что это за башни? Издали
каждая из них похожа на ступу Бабы Яги.
Вместо ответа Никита направился вдоль лесной опушки к ближайшей из
башен, и вскоре она нависла над ними ощутимо тяжелым серым монолитом,
с виду – из пористого бетона или, скорее, из чугуна. Поверхность ее
была изрыта ямками ветровой или временной коррозии и не имела ни окон,
ни дверей, ни намеков на таковые. Лишь наверху, на высоте
десятиэтажного дома, имелась выдавленная впадина, здорово смахивающая
на след человеческой ладони.
Пси–фон у башни был еще сильнее, чем на равнине, и
диморфанты–скафандры трудились вовсю, защищая друзей–хозяев от
внешнего воздействия, имеющего злобную основу страха, угрозы и
ненависти.
Никита дотронулся до стены башни, отдернул руку. Побледнев,
покачал головой:
– Надо же, как долго держится радиация!
– Что? Они радиоактивны?
– Я имею в виду радиацию ненависти, зла. Это могильники, Оямович,
в них хранится прах погибших демонов и магов, выступавших на стороне
Люцифера. Чуешь эманации? Мощность излучения столь велика, что никто
вблизи его бы не выдержал. И стоять им вечно, если кто–нибудь
когда–нибудь не попробует оживить этот прах.
– А это... возможно?
– Кто знает?
– Тогда кто–то уже пытался.
– Что ты хочешь сказать? – оглянулся Сухов. Такэда показал на
дальний край поля, где высились два омерзительного вида холма.
– Две башни разрушены.
Никита долго смотрел на холмы из–под руки, потом обошел башню и
направился к лесу. Такэда передернул плечами и, оглядываясь, чувствуя
мерзкий и липкий взгляд, быстро догнал танцора. То и дело наплывало
ощущение, будто погребенный в башне прах монстра собирается в
призрачную жуткую фигуру, которая оживает и вот–вот выберется из своей
гробницы.
– Как ты узнал о могильниках и о самом поле? Весть? Почему бы тебе
таким же манером не выйти на мага?
– Пробовал, не получается. Может быть, экранирует здешнее
пси–поле, может, он не хочет себя обнаруживать, как Уэтль на
Астаамтотле. Я же говорил, Русь неспокойная и все время защищается,
хотя в отличие от земной победила и хазарский каганат, и гуннов, готов
и печенегов, варягов и половцев, норманнов, и балтов, и
татаро–монголов. Здесь, в этом мире, на планете, которой дали название
Олирна, Свентана–Русь еще не знала плена и рабства, хотя нашествия
идут волна за волной, разве что география вторжений другая, да климат,
да названия племен и народов слегка отличаются от земных. Кстати,
Книга Бездн, осколки которой Вуккуб собирает по всем хронам, а не
только на Земле, пишется здесь.
Такэда, сраженный этим известием, присвистнул.
Они углубились в лес, но не успели пройти и километра, как вышли
на тропу, где их ждал сгорбившийся, но тем не менее высокий, выше
Никиты, седой как лунь старик с длинной белой бородой. Он был одет в
такой же седой, как он сам, меховой тулуп, опирался на посох руками в
черных перчатках, а на плече у него сидел филин и зорко глядел на
приближающихся людей умными желтыми глазами. Старик казался суровым,
спокойным и доброжелательным, одно почему–то отталкивало. Стоял он
неподвижно и прочно, будто специально поджидал землян.
– Приветствую вас, добрые люди, – слегка поклонился старик. Голос
его шел, казалось, из груди, басовито–хриплый, тихий и выразительный,
и говорил он по–русски! То есть слова звучали как русские, хотя и с
удивительным акцентом, налетом древности и исчезнувших понятий.
Лингвер лишь уточнял смысл речи, а не переводил.
– Кто бы вы ни были, людины или обели [Обель – холоп, раб; людин –
вольный человек (др.–рус.).], мир вам.
– Мир и вам, – поклонился Никита, украдкой глянув на эрцхаор, в
глубине камня плыли, переходя друг в друга, искаженные геометрические
фигуры – треугольники, квадраты, ромбы. Индикатор почему–то никак не
мог определить, кто перед ними, друг или враг.
– Ищете кого, чужестранцы? – задал вопрос старик. Филин на его
плече встрепенулся, мигнул, открыл клюв, прошипел нечто вроде:
«Гыхр–ухух–ищщах», быстро–быстро задышал зобом и снова замер.
«Чужестранцы», – повторил про себя Никита, не зная, что отвечать.
А старик–то непрост. Не удивился, встретив их в глухом лесу, это раз.
Не удивился ни нашей речи, ни костюмам, это два. Кстати, следовало бы
костюмам придать форму здешних одежд. И что он здесь делает, возле
Чертова Кладбища? Где никто не живет?
– Ищем, дедушка, – ответил танцор наконец. – Дорогу в стольный
град.
– Стало быть, стольный град, – в раздумье повторил старик. –
Далеконько вам идти, странники. До Древлянска, стольного града нашего
великого князя Мстиши, более трехсот верст будет, да все лесом,
буреломом, болотами. А трактом ежели идти – крюк будет верст в сто, да
лихие люди – ватага на ватаге, да звери дикие. В такой одежонке и без
оружия не дойдете, чужеземцы.
– А что вы нам посоветуете, дедушка? Может нам помочь кто–нибудь?
Коней дать, одолжить?
– На конях оно, конечно, быстрее будет, однако кто ж вам их даст?
Но советом помочь могу. Версты через три тропинка приведет вас в урему
[Урема – поемный лес.]. Как доберетесь, свертайте ошуюю [Налево.] и
выйдете к избе, там живет моя знакомая...
– Баба Яга, – буркнул Такэда.
Старик сверкнул глазами, а филин заорал, снова проскрипел
несколько невнятных слов и затих.
– Откуда вы ее знаете?
– Слухом земля полнится, – улыбнулся Никита, сообразив, что Толя
своей шуткой попал в точку. – Спасибо за совет.
Старик поднял посох, направляя его в грудь Сухова. Тот напрягся,
заставляя диморфанта увеличить защитный потенциал, но ничего не
произошло. Конец посоха, светящийся, как головешка, отклонился влево.
– Туда не ходите, заблудитесь в едоме [Едома – лесная глушь.], а
того хуже – увязнете в зело пакостной мшаре [Мшара – мшистое болото.].
– Спасибо, дедушка. Как вас звать–величать?
– Витий Праселк. – Старик слегка ударил посохом по тропинке... и
оказался за десять шагов дальше, хотя не сделал ни единого движения.
Стоял и смотрел из–под кустистых бровей на обалдевших землян строго и
задумчиво. Еще раз ударил посохом о землю – переместился метров на
пятнадцать дальше, за кусты. Затем совсем исчез.
– Витий, – сказал Такэда сипло, – это, по–моему, не имя, а от
слова «витьство» – колдовство. Значит, встречал нас колдун, волхв. На
чьей он стороне, как ты думаешь?
– Черная рука, – пробормотал Никита. – Ты разве не заметил? У него
была черная рука, словно в перчатке.
– То, о чем нас предупреждал Вуккуб. Дьявол! Быстро они нас
вычисляют. Только странно: если он – охотник, «чекист», почему он не
напал? На безоружных?
– Забыл спросить. Хотя странно, конечно. Может, я ошибаюсь. Но
рука у него действительно была черная.
– Значит, к его знакомой Бабе Яге не пойдем?
– Отчего же, сходим, любопытно посмотреть на старушку, о которой
столько сказано в русском фольклоре. Соответствует ли образ? К тому же
попытка не пытка, вдруг да получим помощь?
Такэда хмыкнул:
– Да и мне интересно, честно говоря. В крайнем случае, за
неимением Ивашки, скормишь ей меня.
Никита свернул с тропинки в лес в направлении, в котором волхв
Праселк велел им идти. Толя шагнул за ним и шарахнулся в сторону,
вскрикнув: прямо перед ним, буквально в сантиметре от ботинка,
вылетела из–под земли длинная стрела с раскаленным докрасна острием и
с гудением ушла в небо. По лесу раскатился дребезжащий струнный звук,
зашумели сосны, словно от порыва ветра.
– Ты чего? – выбежал из–за дерева Сухов.
Такэда коротко рассказал, в чем дело, пытаясь разглядеть в кронах
деревьев стрелу, но ничего не увидел. Назад стрела не вернулась.
Вдвоем они осмотрели землю в месте, где она вылетела, но обнаружили
лишь круглое отверстие с кулак человека, уходящее на неизвестную
глубину.
– Охотничья ловушка? – предположил Такэда.
– Не уверен, – помрачнел Никита. – Пока нас охраняют диморфанты,
такие ловушки не страшны, но расслабляться не стоит. Уж быстрей бы
вооружиться.
– Да уж, с голыми руками против здешних колдунов недолго выстоишь.
Друзья углубились в лес, сторожко приглядываясь к любым
подозрительным теням, и вскоре действительно вышли к болоту, Праселк
не обманул. Повернули вдоль зелено–оранжевой кромки мхов налево, но не
успели пройти и километра, как наткнулись на огромный, величиной с
вагон, замшелый камень с выбитой на нем надписью. Буквы были крупные,
неровные и смахивали на китайские иероглифы, но кое–какие из них
напоминали буквы древнерусского алфавита. Никита очистил шершавый
каменный бок от лилового налета лишайника, вглядываясь в строки.
– Кажется, это предупреждение или дорожный знак: направо поедешь –
коня потеряешь... ну и так далее.
– Надо же, как точны русские сказки! – восхитился Такэда. – А
поточней расшифровать можешь?
– Не уверен, а с каналом Вести связываться лишний раз не хочу,
энергии тратится слишком много.
– Может быть, я вам помогу, добрые люди? – раздался сзади, со
стороны болота, тонкий девичий голосок.
Приятели оглянулись, автоматически принимая стойки, каждый свою:
Такэда в стиле айкидо, Никита в стиле россдао.
На кочке, посреди зеленой от ряски болотной полянки, сидела
обнаженная девушка с распущенными по плечам зелеными волосами. Кожа у
нее была не то чтобы зеленая, но шафрановая, бархатистая на вид, как
бы светящаяся изнутри, волосы сверху охватывал венок из лилий и
кувшинок, точно такие же венки охватывали талию и тонкие запястья,
ноги прятались в воде, под ряской, и глаз невольно искал рыбий хвост.
Лицо у девушки, по сути девочки, было прозрачно–салатное, с огромными
темно–зелеными глазами, как и полные губы, но Сухову не показалось это
неприятным.
– Что уставились? – засмеялась девица, показав изумрудно
светящиеся зубы. – Лимнады не видели?
– Ага, – сказал Такэда хладнокровно. – Лимнады, кажется, нимфы
болот?
Зеленоволосая снова засмеялась, уперлась в кочку рукой, заложила
ногу за ногу, показав вместо ступни лягушачью лапу с перепонками. У
Никиты мороз прошел по коже от этого открытия, хотя он вроде и был
готов к подобным вещам.
– Куда путь держите, молодцы? Меня с собой не возьмете?
Разговариваете вы чудно, на два голоса, но я вижу – добрые.
– Да мы сами не знаем, куда идем, – признался Никита. – Если бы ты
нам верную дорогу указала.
– На дороге стоит и дорогу спрашивает. – Колокольчики смеха
рассыпались по болоту. – Вот же Страж–камень перед вами, он путь и
укажет.
– А ты разве нездешняя?
– Здешняя–то я здешняя. – Девица слегка опечалилась. – Да ведь я
только по болотам живу.
– Нам тут встретился дедушка один, суровый такой, с филином,
назвался Праселком...
Девица сиганула с кочки в воду, причем без брызг и плеска, потом
высунулась по плечи, сухая на вид, будто не из воды вынырнула.
– Беда, что вы встретили Праселка, витий он, злой и хитрый. Лонись
[В прошлом году.] на моих сестер трясцу [Трясца – лихорадка.] нагнал,
много людей в болотах утопил...
Никита почесал затылок, посмотрел на Такэду.
– А он нам показался нормальным стариком, суровым только.
Подсказал, как найти подмогу, к своей родственнице послал.
– Какой? Уж не к Ягойой ли?
– Как–как? У нас в сказ... мы знаем Бабу Ягу, костяную ногу. Не
она?
– Она самая, Ягойой. И ноги у нее костяные, разрыв–травы не
боятся, и голова то добрая, то равнодушная, то злая. Если встретит
злая, тогда вы пропали. А как он вам идти велел? Там же торунь к ней,
то есть тропа, есть.
– Посоветовал идти прямо, потом свернуть налево, вдоль болота.
– Как же, посоветовал. Там живут трясея и хрипуша, попали бы к ним
– уже не выбрались бы. Да и на поляне, где изба Ягойой стоит, трава
растет – разрыв–трава называется, у людей ноги отрывает.
– Так уж и отрывает, – усмехнулся Никита.
– А ты не смейся, красивый, лучше послушайся, не ходи туда. Комоня
не потеряешь, бо пешец ты, но полжизни оставишь. Страж–камень не зря
стоит, витязей предупреждает.
– Что ж он в глухом лесу стоит?
– Так ведь по тракту этому уже почитай тыщу лет никто не ездит.
Старый Сол–разбойник и тот помер от скуки, детки остались, двое – Инф
и Ульт. Глядите, не наскочите на них, повадки–то у них старого
остались. Но если все–таки не послушаетесь, глядите в оба, не то
братьями моими станете... когда вас в болото кинут.
Лимнада нырнула, потом спустя несколько секунд вынырнула уже у
дальнего края трясины. Лицо у нее было совсем печальное.
– Я бы поплакала по вас, у людей подсмотрела, да плакать не умею.
– Как звать–то тебя, кудрявая? – спросил Такэда.
– Глая. – Девушка сделала жест, как бы отталкивая кого–то, и тихо,
без всплеска, ушла под воду.
Путешественники переглянулись.
– Ох и умеешь ты производить впечатление на баб, – сказал Такэда
завистливо. – Если уж эта зеленокожая загляделась!
Сухов рассмеялся, но не слишком весело. Он не знал, кому верить,
старику с филином или зеленоволосой девчонке с ногами лягушки. А
интуиция ничего не подсказывала.
– Эх, забыл у нее спросить об этих подземных стрелах! – в сердцах
топнул ногой Такэда. Подошел к камню, потрогал надпись пальцем. –
Жаль, что наш лингвер не видит ничего, он бы перевел.
Никита очнулся, подумал: если бы Праселк был из группы обеспечения
Семерых, он говорил бы и действовал иначе. А главное, у зеленокожей
лимнады по имени Глая были очень бесхитростные глаза. Живые и
испуганные.
– Слышишь, профессор, – сказал Сухов, направляясь в обход камня. –
Я плохо знаю фольклор. Кто такие хрипуша и трясея?
– Хрипуша, вероятно... э–э... хрипит, – любезно поделился знаниями
Такэда, – а трясея... э–э... значит, трясет.
– Не знаешь, – констатировал Никита. – А Сол–разбойник с
сыновьями?
– Про сыновей ничего сказать не могу, а вот сам разбойник – это
скорее всего Соловей. Все–таки русские былины насчет всей здешней
колдовской компании говорили правду.
Они углубились в чащу леса, мрачного и темного, без единого
птичьего крика или стука дятла. И снова атмосфера чужого мира
заставила их почувствовать страх и застарелую боль этих мест,
заставила идти медленней и говорить тише. Бывший тракт зарос лесом
практически весь, ничто уже не напоминало о его существовании. Лишь
однажды путешественники набрели на скелет лошади да нашли черную
стрелу без наконечника, протыкавшую метровый ствол сосны на высоте
человеческого роста.
Пройдя с километр, уперлись в другое болото, повернули вдоль него
и вскоре вышли на край поляны с высокой, до колен, травой. Посреди
поляны стояла не избушка на курьих ножках, как ожидали друзья,
невольно подгонявшие читанные в детстве сказки под реальность, а
крепкая изба, сложенная из гигантских, не менее полутора метров в
диаметре, серых, замшелых бревен. Изба была покрыта двускатной крышей,
сбитой из половинок менее толстых бревен, и протыкала ее странная
труба, похожая на морщинистый пень.
Путники обошли поляну кругом, но ни в одной из стен избы не
заметили ни окна, ни двери, как, впрочем, не увидели и тропинки,
соединявшей избу с миром вокруг. Строение казалось своеобразным
памятником неолитической архитектуры, реликтовым объектом поклонения,
но никак не жилищем, и тем не менее от него пахло живым духом, духом
недобрым и угрюмым.
– Ох, чую, съеденному быть! – поежился Такэда.
– Избушка, избушка, стань к лесу задом, ко мне передом! –
прокричал вдруг Никита, напугав Толю.
– Дом–дом–дом, – ответило эхо и не успело смолкнуть, как с
протяжным скрипом в стене, напротив которой стояли люди, появилась
дверь! Вернее, дверной проем. Впечатление было такое, будто часть
бревен испарилась, растаяла, причем неровно – вверху уже, внизу шире.
– Гляди–ка, действует! – поразился Толя.
В глухой черноте образовавшегося входа что–то зашевелилось, и на
порог выполз тщедушный некто. Старик не старик, но двигался он
по–стариковски неловко, медленно, спотыкаясь, держась за стены.
Сначала друзьям показалось, что он пятится задом, однако, вглядевшись,
они поняли, что у старика, по росту – карлика или гнома, нет лица. То
есть голова его заросла волосами со всех сторон.
– Что за скоки да голки [Шум и крик.]? – проскрипел он. – Никого
нет дома. – Как и чем он говорил – было загадкой.
– А ты разве не дома? – прищурился Никита.
– Ась? – сунул старик руку к огромному острому уху, заросшему
седым пухом.
– Пень глухой, – проворчал Такэда. – Домовой, что ли?
Существо мелко закивало.
– Челядин есть, а тиуна нету. А вы кто будете? Почто шумите?
– Ты нас в дом пусти, да баньку истопи, да накорми, напои, а тогда
и спрашивай.
– Не хами, – тихонько одернул Сухова Такэда. – Кто ж пустит после
таких претензий?
– Это обычная формула сказки, – так же тихо отозвался Никита. – В
принципе действовать надо только так, смело до наглости, сказители не
ошибались, передавая поведение фольклорных героев.
– Эт мы могем, – снова закивал старичок, блеснув вдруг
внимательным глазом под волосами на лице. – Проходите, люди добрые,
если сможете.
– Разрыв–трава, – напомнил Толя слова болотной нимфы.
– Ничего она нам не сделает, прикажи только своему Сусаноо усилить
защиту ног. Хотя вряд ли в этом есть необходимость. – Никита имел в
виду приказ: диморфанты и сами знали, что им нужно делать.
Сухов первым направился к избе по высокой траве, которая
заволновалась, стала хватать человека за зеркально блестящие сапоги, в
которые превратилась нижняя часть существа–скафандра, но бессильно
опала, вырываемая с корнями. Такэда шагнул на полянку, с любопытством
понаблюдал за действиями травы, такой мягкой и нежной на вид, хотел
высказать Сухову свои соображения, и в это время с неба послышался
шипящий свист.
Какая–то тень мелькнула над избой, метнулась вниз, к людям. Никита
разглядел раскаленную докрасна ступу, а в ней знакомую фигуру в
меховой дохе, с филином на плече и с посохом в руке.
– Праселк? – омрачился Толя.
Но это оказался не колдун Праселк, встретивший их на тропе.
Ступа с глухим стоном ударилась о землю, окуталась дымом и почти
сразу же остыла. На замерших людей смотрела суровая седая старуха с
мохнатыми бровями и хищным крючковатым носом. Она так здорово походила
на Праселка, что тот вполне мог быть ей если и не братом, то
родственником.
– Фу! – сказала старуха хриплым мужским голосом. – Никак,
витязским духом запахло.
– А в книгах Баба Яга говорит «русским» духом, – негромко ввернул
Такэда, поклонился. – Добрый день, бабушка Ягойой.
Никита сделал то же самое. У него вдруг сильно задергало плечо, до
боли, сердце дало сбой, и вдобавок ко всему в голове зазвенело, как от
удара по уху. Показалось, будто у хозяйки ступы три головы. Правда,
наваждение тут же прошло, но было ясно, что старуха пыталась его
прощупать в пси–диапазоне! И ей это почти удалось, несмотря на
своевременную защиту диморфанта!
На коричнево–сером морщинистом лице Ягойой отразилось
разочарование, разбавленное каплей уважения.
– Вижу, гости вы непростые. Что ж, заходите в избу, покалякаем.
Ступа со старухой метнулась в дверь, сшибла заросшего сторожа и
исчезла.
– Не верю я, что она нам поможет! – ровным голосом проговорил
Такэда. – Кстати, заметил? Она горбатая.
Никита молча подтолкнул его к входу.
