Глава 2
Двое суток Сухов провалялся дома с высокой температурой. Его
лихорадило, бросало то в жар, то в холод, а по ночам постоянно снились
кошмары: то один, то двое, а то и целый батальон «десантников» с
белыми лицами мертвецов гонялись за ним по парку, дырявили копьями,
выжигали на груди и руках странные клейма и гудели на все лады:
«Слабый! Шагай! Умрешь!.." Снился и многоглазый старик в плаще на
голом теле, тянул руки и беззвучно кричал, разевая черный безъязыкий
рот: «Возьмиии! Это ключ власти! Будешь повелевать миром!" Никита
хватал из рук старика странной формы ключ, но тот превращался то в
громадного жука, то в скорпиона, а однажды в гранату, осколки
которой после взрыва превратили голову больного в решето...
Первые ночи у постели танцора дежурила мама; в больницу сына
отправить не разрешила, хотя врач «скорой», вызванный Такэдой,
настаивал на госпитализации. На третий день Никите стало легче, и Толя
уговорил маму, что теперь его очередь заботиться о больном, а в случае
какихлибо осложнений он тут же вызовет ее к сыну.
К вечеру лихорадка прошла окончательно, температура спала, и Сухов
почувствовал себя значительно лучше. С аппетитом поужинав (заодно и
пообедав), он поднял подушку повыше и, сняв повязку, с интересом
принялся разглядывать свою ладонь. Пятно в форме пятиконечной звезды
размером с жетон метро уже посветлело, приобрело коричневый оттенок и
теперь походило на вдавленное в кожу родимое пятно. А главное, оно
сдвинулось с центра ладони к запястью. Ладонь уже не жгло, как
вначале, а лишь покалывало, причем иногда это было даже приятно. Врач,
осмотрев пятно, лишь хмыкнул, когда ему сообщили о передаче звезды с
ладони на ладонь. Однако мазать «родинку» не стал, ограничась
спиртовым обеззараживающим тампоном. Сказал: это не рак и не СПИД,
будет болеть пропишу УВЧ.
Допив кофе, Такэда убрал посуду и устроился возле рабочего стола
Никиты, разложив на нем какойто старинный с виду манускрипт.
Разговаривал он мало, в отличие от матери, и Сухову это нравилось.
Правда, после случившегося его самого тянуло к разговору. Из головы не
шла фраза, произнесенная гигантом«десантником»: «Слабый. Не для Пути.
Умрешь». Интуитивно Никита чувствовал, что речь шла не о физической
силе, а это уязвляло и заставляло искать причину оценки.
Толя, а сам ты что об этом думаешь?
О чем? Такэда не поднял головы от пожелтевшей страницы
манускрипта. Спокойный, сдержанный, он будто излучал прохладу, как
колодец с ничем не замутненным зеркалом воды.
О встрече в парке... о старике... Ты сообщил в «Скорую»?
И в милицию тоже.
Ну и?..
Рассказал, что знал. Когда приехала «скорая», он уже не дышал.
Кстати, Такэда взглянул на Сухова поверх страницы, глаз на его
теле никаких не нашли.
Как это не нашли? Куда ж они делись?
Толя молча углубился в изучение книги. Он никогда не отвечал на
вопросы пожиманием плеч или другими жестами, если не знал ответа.
Никита полежал, переваривая сказанное, потом залпом выпил стакан
холодного молока.
Ты хочешь сказать, что нам все померещилось?
Не померещилось.
Так в чем же дело?
Такэда перелистнул страницу, любовно пригладив книгу, снова
взглянул на лежащего.
Чтобы делать какието выводы, информации недостаточно. Похоже,
что он был человеком с какимито добавочными органами чувств. Как,
возможно, и те четверо, о которых ты говоришь. Но что дальше? Мы не
знаем ни их координат, ни цели появления, ни причин ссоры... кстати,
язык у него был вырван.
Никита невольно пошевелил своим, словно проверяя на месте ли.
О дьявол! Серьезные, видать, разборы у них были. Как ты думаешь,
что он им сделал? За что они его... так?
Такэда углубился в штудирование очередной страницы.
Что ты там изучаешь? рассердился Никита. Напился моего чая,
сел в мое кресло, за мой стол с моей лампой, да еще и не
разговариваешь!
Жлоб! констатировал Такэда. Закрыл книгу. Улыбнулся своей
обычной, сдержанной и застенчивой улыбкой. Теперь я понимаю, почему
девушки с тобой не водятся: ты заставляешь их приходить со своим чаем.
Кстати, пока ты болел, они едва телефон не оборвали. А читаю я очень
умную книгу: Чхве ‚нсоль, «Техника «мягкого» искусства. Хапкидо».
На японском?
На корейском!
Оо! Вы у нас полиглот.
Не ругайся.
Никита засмеялся, но посерьезнел, заметив, что Такэда смотрит на
его ладонь. Глянул на нее сам, потрогал звезду пальцем.
Что же это такое? Ожог?
Весть, серьезно сказал Такэда.
Что?!
Весть. Но это ты поймешь позже. Толя предостерегающе поднял
руку, останавливая попытку Сухова выяснить смысл сказанного. Я не
готов ответить на твои вопросы. Как и ты услышать правду. Отложим
разговор дня на дватри.
Сухов покачал головой, с любопытством глядя на внезапно
окаменевшее лицо друга, хотел чтото спросить, но передумал. Показал
на стакан.
Налей молока, плиз.
А нетути, дорогой. Ты выдул все три литра. Но если хочешь, я
позвоню, и через полчаса принесут. А мы пока посмотрим «Новости», не
возражаешь? Инженер включил телевизор. Звонить?
А кто это?
Мой друг, уклонился от прямого ответа японец. Живет тут
неподалеку, на «Соколе». Приедет, познакомлю. Он набрал номер:
Извини, подтверждаю. Квартира двенадцать, найдешь? Ждем. Повесил
трубку. Сейчас принесут.
Никита с недоверием взглянул в узкие непроницаемые глаза Такэды.
Ты что же, заранее договорился?
Такэда молча увеличил громкость телевизора.
Некоторое время они слушали новости первого канала «Останкино»:
страны Лиги Империй, как уже негласно называли Содружество Независимых
Государств, жили по своим законам, часто не совпадавшим с законами
ближнего зарубежья, конфликтовали, все еще воевали, пытались строить
экономику с помощью противоречий политики, но учились, работали,
рожали детей, занимались спортом, слушали музыку, смотрели видео, а
иногда спектакли вживую, увлекались сексом, наркотиками все больше
и больше, боролись с тем и другим, митинговали правда, все меньше и
меньше, то есть творили историю. Национализм продолжал буйствовать,
успешно развивался терроризм, росли цены. События ближнего и дальнего
зарубежья тоже не внушали особого оптимизма: становление великих
государств Великой Сербии, Великого Афганистана, Таджикистана и даже
Карабаха сопровождалось невиданными, дикими братоубийственными
войнами, геноцидом и массовым истреблением мирного населения. На этом
сообщении Никита перестал воспринимать информацию, переключая поток
сознания в другое русло. Этому научил его Такэда, потому что заметил:
после телеинформационной программы у друга растет желание поубивать
сначала националистов, потом политиков, а потом уничтожить толпу,
вознесшую этих политиков на своих плечах к власти. История толпы не
помнит, любил повторять отец Никиты, заставляя сына быть личностью,
пока не добился своего: сын научился вкладывать в любое дело, чем бы
ни занимался, все физические и душевные силы, заряжаться на
максимальный результат, что и позволило ему не только стать мастером
спорта по акробатике, а также профессиональным танцором балета, но
индивидуумом с высокой степенью ответственности, как опять же
говаривал его отец.
Обо всем этом вспомнил Такэда, услышав вздох друга. И вздохнул
сам. Несмотря на все лестные отзывы и собственное мнение о Никите, он
сомневался в том, что танцор справится с предстоящей миссией.
Но Вестник выбрал его!..
Что вздыхаешь? Толя выключил телевизор.
Помнишь, как старик тянул руку? А ведь блямба у него на ладони
формировалась сначала не пятиконечная. Ты знаток символики, пояснил
бы. Весть! передразнил Никита приятеля. Что за весть? Может быть,
пояснишь, какой смысл вкладываешь в это слово? Я умный, пойму.
Позже, умник. А формировалась эта штука действительно интересно.
Круг это начало всему, знак Вечности, а треугольник в квадрате
символ соединения божественного и человеческого, небесного и земного,
духовного и телесного. Вестник... мм... старик как бы предсказал твой
путь... если ты его начнешь.
Чушь какаято! Идти я никуда не собираюсь.
В томто и дело. Но, боюсь, тебя вынудят к этому. Все, все! Не
будем об этом больше, а то подумаешь, что я немножко свихнулся на
мистике.
Не немножко.
Спасибо.
Не за что.
Зазвонил дверной звонок. Такэда встал.
Обещай мне только быть осторожным.
В каком смысле?
В любом. Обещай, это серьезно. Я не всегда смогу прийти на
помощь. И объяснить смысл предупреждения пока не могу, так что
принимай на веру.
Такэда пошел открывать входную дверь, в прихожей зазвучал женский
голос.
Никита медленно натянул простыню до подбородка он спал летом без
одеяла, пребывая в шоке. Приятель, который должен был принести
молоко, оказался девушкой.
Она вошла в гостиную вслед за Толей и остановилась, сказав:
«Добрый вечер».
Добрый, просипел в ответ Сухов, убивая Такэду взглядом.
Девушка была прекрасно сложена. Не слишком высокая, но и не
карманный вариант. Черты лица изящные, небольшой, правильной формы нос
и прекрасные большие глаза, не то голубые, не то зеленые, глядящие без
лишней томности и притворной робости, искренне и доверчиво. Лишь
потом, часом позже, Никита разглядел, что одета она в скромный на
первый взгляд летний костюм, в котором при более внимательном взгляде
угадывался изысканный вкус и утонченность. Впрочем, удивляться этому
не пришлось, девушка оказалась художницей. Звали ее Ксения, Ксения
Константиновна Краснова. Такэда в шутку звал ее Три К.
Никита не помнил, о чем они говорили, шок прошел только после
ухода Ксении.
Обычно их разговор с Толей сопровождался шутками, ироническими
репликами и пикировкой оба ценили юмор и реагировали на него
одинаково, но если бы Такэда позволил себе подобное в данной ситуации,
в присутствии Ксении, Никита, наверное, пришел бы в ярость. Однако
Толя тонко чувствовал состояние друга, и ему хватало ума и такта
поучаствовать в беседе в качестве бессловесного предмета интерьера.
Прощались они в коридоре, пообещав звонить, если что, и Толя увел
девушку, подарившую хозяину мимолетную улыбку и взгляд искоса, в
котором горел огонек интереса и расположения. Обалдевший Сухов
обнаружил, что одет в спортивный костюм, хотя совершенно не помнил,
когда он его надевал, преодолел желание проводить гостей до остановки
и вернулся домой.
Уснул он поздно, часа в два ночи, и спал как убитый, без
сновидений и тревог.
В среду он вышел на тренировку с другими акробатами, учениками
Вячеслава Сокола, и отработал почти полную норму, чувствуя
удивительную легкость в теле и желание достичь новых ступеней
совершенства. Правда, каким образом осуществить желание, он не знал,
но смутная догадка уже брезжила в голове: использовать элементы
акробатики, все эти рондаты, фликфляки и сальто, в танце, что могло
усилить его эстетическую насыщенность.
В четверг утром планировалась репетиция труппы, и Сухов пошел на
нее с какимто сопротивлением в душе: после воскресного своего
сольного выступления работать с Кореневым уже не хотелось, да и вряд
ли можно было чтото добавить к тому, что он выразил на сцене, на
языке танца. Многие в труппе поняли его правильно, посчитав, как и
Толя Такэда, этот взрыв танцевального движения прощанием. Сам же
Никита понял это лишь на репетиции, когда увидел в глазах товарищей
легкое удивление, а на лице Коренева хмурый вопрос и недовольство.
Не дорепетировав до конца, он сошел со сцены на сей раз
репетировали не в танцзале, а на сцене театра, но не успел
спуститься в костюмерную, как вдруг произошел странный инцидент: пол
сцены провалился! Если бы Никита остался до конца, он упал бы на
конструкцию поддержки пола с высоты трех с половиной метров. К
счастью, участники репетиции отделались травмами и ушибами да
поломалась музыкальная аппаратура, на чем инцидент этот был исчерпан,
однако в душе Сухова осталось сосущее чувство неудовлетворения, заноза
тихого раздражения, будто он чтото забыл, упустил из виду, а что
именно вспомнить не мог.
Бывает, сказал Такэда, которому он позвонил на работу. Хотя,
может быть, это психоразведка.
Опять ты за старое? разозлился танцор. Твои намеки я не
понимаю: или не говори загадками, или молчи.
Хорошо, коротко согласился Толя. Как твоя новая родинка на
ладони, держится?
Никита взглянул на ладонь, буркнул:
Держится. Но побледнела и сдвинулась к запястью. Только что
чесалась здорово, я, по сути, изза этого сошел со сцены.
Любопытно. А так не беспокоит?
Покалывает иногда... только не надо ничего плести про Весть,
психоразведку и тому подобное, я сыт мистикой по горло.
Тогда сходи к врачу. А лучше к Три К, она тебя приглашала.
К... когда? То есть приглашала когда?
Я с ней разговаривал час назад. Сходи, посмотришь на ее работы,
на них стоит посмотреть. Такэда повесил трубку. А Никита полчаса
ходил по комнатам, пил молоко, пролистал газеты, смотрел телевизор, не
вдумываясь в напечатанное и показываемое с экрана, пока не понял, что
давно созрел. Если о происшествии в парке он думал эпизодически, то о
Ксении почти все время, и видит Бог! думать о ней было приятно.
Громкое название «Студия художественных промыслов» носил подвал в
одном из старых зданий Остоженки. Мастерская Ксении Красновой занимала
одно из его помещений, освещенное двумя полуокнами и самодельной
люстрой из пяти лампочек. Все помещение было заставлено мольбертами,
стойками, холстами и рамами, картин в нем насчитывалось ровно две:
пейзаж с рекой и сосновым лесом и портрет какогото сурового мужика с
бородой и пронзительным взглядом изпод кустистых бровей.
Ксения работала над третьей картиной нечто в стиле «русское
возрождение»: на холме, по колено в траве, стоял странник с посохом в
руке, с ликом святого и смотрел на сожженное до горизонта поле, над
которым на фоне креста церквушки всходило солнце. Картина была почти
закончена и вселяла в зрителя непередаваемое чувство печали и
ожидания.
Ксения, в аккуратном голубом халатике, под которым явно ничего не
было, почувствовала гостя и оглянулась, глядя отрешенно и уходяще.
Волосы ее были собраны короной в огромный узел и открывали длинную
загорелую шею, тонкую, чисто классической формы и красивую. Взгляд
девушки прояснился, когда в Никите узнала «больного», ради которого по
просьбе Такэды везла молоко чуть ли не через весь город.
Никита? Вот не чаяла увидеть тебя. Проходи, не стой у порога.
Как самочувствие?
Привет, смущенно сказал Сухов. Все нормально. Выжил.
Вообщето друзья зовут меня короче Ник. Я вас не отрываю от дел?
Ксения засмеялась, сверкнув ослепительной белизной зубов.
Конечно, отрываете, но пару минут я вам уделить смогу. Если
хотите, встретимся вечером, поговорим не торопясь.
Идет. Я заеду за вами...
Часов в семь, не раньше.
Тогда покажите мне хотя бы, над чем работаете, и я ретируюсь.
Только в обмен.
В обмен? На что?
Толя говорил, что вы гениальный танцор, и мне хотелось бы
побывать на одном из ваших шоу.
Он у меня еще схлопочет за «гениального», пробормотал Никита.
Конечно, я вам достану билет на очередное представление, только не
ждите чегото сногсшибательного: программу и сценарий составляю не я и
танцую под чужую музыку.
На лице девушки последовательно отразилась целая гамма чувств:
вопрос, удивление, улыбка, понимание, интерес. Как оказалось, Сухов
плохо разглядел ее в прошлый раз и теперь с восторгом неожиданности
наверстывал упущенное, жадно отмечая те черты, которые слагаются в
термин «красота».
Кожа у Ксении была смуглая, то ли от природы, то ли от загара (а
может быть, от татаромонгольского нашествия?), глаза зеленые, с
влажным блеском, поднимающиеся уголками к вискам, брови черные,
вразлет, изящный нос и тонко очерченный подбородок. И маленькие
розовые ушки. «Шедевр!" как любил говорить о таких женщинах великий
знаток Коренев. У Никиты вдруг гулко забилось сердце: он испугался!
Испугался того, что Толя познакомил его с Ксенией слишком поздно и у
нее уже есть муж или, по крайней мере, жених. Такая красота обычно
недолго бывает в свободном полете...
... сказала девушка с тихим смехом.
Что? очнулся Никита, краснея. Простите, ради Бога!
Так и будем стоять? повторила Ксения. Картины показывать уже
не нужно?
Еще как нужно! Просто вспоминал, где это я мог вас видеть? Вы
случайно не приносили молоко одному больному?
Ксения с улыбкой пошла вперед, а Никита, как завороженный, остался
стоять, глядя, с какой грацией она идет. Казалось, таких длинных и
красивых ног он еще не видел. Не говоря уже об остальном. И снова
страх морозной волной пробежал по коже на спине: а если она и Такэда
не просто друзья?!
Так вы идете? оглянулась художница, открывая дверь перегородки
подвала.
Соседнее помещение оказалось галереей, вернее, складом картин, из
которых лишь часть висела на стенах в простых белых или черных рамках,
а остальные были составлены пачками, лежали на столах или закреплены в
станках. Но и того, что увидел Сухов, было достаточно, чтобы сделать
вывод: Ксения не любитель, она была Мастером, талант которого не
требовал доказательств.
На одной стене помещения Никита узнал молодых Лермонтова и
Пушкина, Петра Первого, современных писателей и артистов. На другой
были закреплены пейзажи, не уступавшие по эмоциональному накалу и
точности рисунка пейзажам классиков этого жанра; особенно глянулся
танцору один из них: прозрачный до дна ручей, опушка леса, сосны,
мостик через ручей. Этот пейзаж напоминал родину отца под Тамбовом.
А на противоположной стене... Никита подошел и, кажется, потерял
дар речи. То, что было изображено на холстах, названия не имело, э т о
можно было лишь обозначить словами: смешенье тьмы и света! буйство
форм и красок! магия жизни и смерти! Картины не были абстрактными,
хотя на первый взгляд ничего не изображали, но они имели смысл, а
главное создавали определенный эмоциональный фон и явно впечатляли.
Одна звала к столу Никите вдруг захотелось есть и пить... Вторая
навевала сон. Третья заставила тоскливо сжаться сердце, четвертая
почувствовать радостный прилив сил. Пятая влекла к женщине, да так,
что в душе зарождалось желание и неистовое волнение!
Колдовство! хрипло проговорил Никита, вздрогнув от
прикосновения девушки к плечу ее вопроса он снова не услышал.
Спасибо, серьезно ответила та, пряча лукавую усмешку в глазах;
она заметила, какое действие оказала на гостя последняя картина. К
сожалению, ваше мнение отличается от мнения маститых, от которых
зависит судьба молодых художников и их персональных выставок. За шесть
лет работы, а я рисую с пятнадцати, мне разрешили сделать всего две
выставки: в Рязанском соборе и в Благотворительном фонде, остальные,
самодеятельные, в общежитиях и студиях не в счет.
Сухов покачал головой, с трудом отрываясь от созерцания картин.
Это действительно колдовство. Как вам это удается? Я читал, что
существуют какието методы инфравлияния на подсознание человека,
используемые в рекламе на телевидении и в кино. Может быть, вы тоже
шифруете в картинах нечто подобное?
Я не знаю, как это называется, просто чувствую, что должно быть
изображено на холсте для создания необходимого эффекта. Мой учитель
говорил, что это прорывы космической информации. Годится такое
объяснение?
Никита улыбнулся.
Я бы назвал это проще прорывами таланта в неизведанное, но
если вас это смущает, не буду повторяться. Однако вы меня поразили,
Ксения, честное слово! Можно, я еще раз приду сюда, полюбуюсь на
картины, подумаю над ними?
Почему бы и нет?
Тогда до вечера. Никита направился вслед за художницей,
оглядываясь на галерею и чувствуя сожаление, что не насмотрелся на них
вдоволь. Кстати, Ксения, как вы познакомились с Толей?
На улице, вечером. Ксения оглянулась через плечо, и Никита не
успел отвести взгляд от ее ног. У гастронома на Сенной ко мне
подошли ребята... мм... очень веселые, и Толя... уговаривал их не
шалить.
Никита, представив, как это делал Такэда, фыркнул.
Ксения тоже засмеялась. Заметив его жест, кивнула на руку с
отметиной.
Как ладонь, не беспокоит? Очень интересная форма у ожога, вы не
находите?
Сухов взглянул на звезду, упорно сползающую к запястью, и
посерьезнел: показалось, что после вопроса девушки звезда
запульсировала, послав серию легких уколов, добежавших по коже руки до
шеи.
Помоему, это не ожог. Толя говорил чтото странное, но не
объясняет, что имеет в виду. Потом поговорим. Итак, в семь у входа?
Художница кивнула, глядя на него исподлобья, испытующе, серьезно,
без улыбки. Этот взгляд он и унес с собой, сохранив его в памяти до
вечера.
Дома его ждал Такэда.
Тебя уволили? удивился Никита, привычно хлопая ладонью по
подставленной ладони приятеля.
Я свободный художник, хожу на работу, когда хочу. Был у Три К?
Слушай, не зови ты ее больше так... технически, а?
Хорошо, не буду. Так ты был?
Только что от нее, смотрел картины.
В студии? Или в запаснике?
Ну, не знаю где, там их было много, десятка три.
Такэда хмыкнул.
Надо же! Ксения не всем показывает свои работы, несмотря на
приветливость и некоторую наивность. Девушка это редкостная, такую
встретишь одну на миллион, учти.
Уже учел. Никита сходил на кухню и принес запотевшую банку с
квасом. Мы с ней идем вечером в кафе в Москворечье.
Это ты решил или она?
Я. А что?
Блажен, кто верует. Она не любит ходить по вечерам в кафе,
рестораны и бары. Не то воспитание, не тот характер, не те
устремления. Разве что в ресторан Союза художников, да и то очень
редко. Она талантливый мастер...
Я это понял.
...и живет в своем мире, докончил Такэда бесстрастно. Она
тебя взволновала, я вижу, но...
Оямович! изумленно взглянул на друга Никита. Ты что? Откуда
этот менторский тон? Или она твоя девушка? Так бы сразу и сказал!
Она мой друг. Такэда подумал. И ее очень легко обидеть.
Сухов сел, не сводя пытливого взгляда с безучастно рассеянного
лица Толи, глотнул квасу.
Мда... иногда ты меня поражаешь. Тебя еще чтото беспокоит?
Такэда выпил свой квас, помолчал.
Беспокоит. Как случилось, что у вас в театре провалился потолок?
Сцена, а не потолок. Провалился, и все. Наверное, поддерживающие
фермы проржавели. Но я как раз ушел со сцены, надоело все, да и рука
зачесалась так, что спасу нет.
Толя задумался, хмуря брови. Никита впервые увидел на лице
товарища тень тревоги.
То, что зачесалась рука, символично, Весть говорила. Но то,
что провалилась сцена... Неужели Они решили подстраховаться? Нука,
расскажи еще раз, как действовали эти твои «десантники» в парке.
Зачем? Сухов снова с внутренней дрожью вспомнил ледяной взгляд
гиганта в пятнистом комбинезоне, его парализующее электроразрядами
копье, странный голос: «Слабый. Не для Пути. Умрешь...»
Дело в том, что в тот вечер в парке был убит еще один человек.
Тот многоглазый старик, который передал тебе Весть... Такэда не
обратил внимания на протестующий жест товарища, вот этот самый знак
в виде звезды, шел к убитому. Вестник шел к Посланнику, и их убили
обоих. Не смотри на меня как на сумасшедшего, я же сказал, в свое
время я тебе все объясню, а пока пусть мои слова будут для тебя
китайской грамотой.
Толя выпил еще один стакан кваса. Он был встревожен до такой
степени, что его обычная невозмутимость дала сбой. И говорил он больше
сам с собой, а не с приятелем, словно рассуждал вслух:
Хорошо, что Они тебе не поверили, иначе действовали бы
подругому, но плохо, если решили перестраховаться и оставили черное
заклятие.
Чточто?! Никита смотрел на друга во все глаза.
Такэда слабо усмехнулся.
Вообщето заклятие это психологический запрет, играющий роль
физического закона. А черное заклятие иногда называют печатью зла.
Боюсь, ты не поверишь, даже если я попытаюсь тебе объяснить все
остальное. Ладно, поживем увидим. Не возражаешь, если у тебя еще
посижу?
Никита ничего не имел против. Он был сбит с толку, озадачен и не
знал, что думать о загадочном поведении Такэды и о его более чем
странных намеках. И словно в ответ на мысли хозяина пятно на ладони
отозвалось тонкими уколамиподергиваниями, распространившимися волной
по всей руке до плеча.