* * *
Я рассказала ему все. То есть я, конечно, рассказала ему все, что
считала нужным, что, по моему мнению, он должен был знать про Луара.
Кое–какие подробности я, конечно же, упустила – и тут же попалась, по
тому что Эгерт Солль не был дураком.
Он встал и отошел к окну. Глядя в его широкую спину, я снова по
чувствовала головокружение от мысли, что пришла–таки, что он принял
меня и разговаривает почти как с равной, что я сижу в его кресле и
грею ноги в его ковре, что мы с ним беседуем один на один – а ведь он
всегда представлялся мне чем–то совершенно недосягаемым, как статуя на
высоком постаменте...
Я прикрыла глаза. Странствия хороши, когда ты трясешься полегоньку
в повозке, когда с тобой друзья и всегда имеется сытный ужин; то ли де
ло пешком и в одиночку, да по нынешним неспокойным дорогам, да впрого
лодь, да ночуя под заборами...
Я улыбнулась. Добрые деревенские ребята давали мне денег за
«пшак». Я подходила к первому попавшемуся и предлагала «пшакнуть» за
медную монетку; тот долго маялся – но любопытство брало верх, и я по
казывала несложный трюк, которому обучил меня Флобастер, маленькое
представление с надуванием щек, шевелящимися ушами и смешным «пшаком»
в конце... Эдакий незамысловатый цирк.
Детишки и молодежь, жадные до зрелищ, собирались компаниями и при
водили друзей, порой я собирала целую пригоршню монет – но случалось и
так, что на околице меня догонял здоровенный парнище и отбирал все – и
то, что заработала, и то, что было раньше, и даже хлеб...
Улыбка моя погасла. Я не удержалась и вздохнула – Солль обернулся
от окна, за которым все так же лилась вода. Мы встретились глазами, и
я поняла, что все, о чем я умолчала, ясно ему как день.
– Да, – сказала я громко, пытаясь собственной дерзостью погубить
свои же неуверенность и страх. – Да. Я вот люблю его. Ну и что?
Он воспринял мое признание совершенно неожиданно. Криво усмехнул
ся:
– А я, значит, не люблю. Мать не любит.
Я заметалась, не зная, что ответить; он снова отвернулся:
– Меня тут в последнее время принято упрекать... То долг воинский
не выполняю, то сына вот отверг... То есть не сына, а... Но все равно
предосудительно. Бросил на произвол судьбы... Так?
Я встала. Подошла к нему, опустилась на колени:
– Так. Вот убейте меня, выгоните... Я же все понимаю. И про госпо
жу Торию, и про вас... И вообще это не мое дело. Но Луар–то не вино
ват. Ну за что же... Он же не виноват, что родился, за что ему это...
И если с ним теперь что–то случится... вы будете виноваты. А теперь
можете бить меня... И выгонять...
Он долго смотрел на меня сверху вниз. Потом наклонился, ухватил
жесткими пальцами под мышки – у меня даже дух перехватило. Поднял с
колен и поднял над полом, будто котенка; лицо мое оказалось вровень с
его лицом. Так прошло несколько долгих минут, на протяжении которых я
старалась не дышать.
– Хорошо, – он вздохнул и поставил меня на пол. – тебе потребова
лось мужество, чтобы сказать мне все это. Теперь я тоже... проявлю му
жество. Сядь...
Повинуясь его жесту, я водворилась обратно в кресло. Он прошелся
по комнате, прислушиваясь к каким–то своим мыслям. Остановился напро
тив меня; я заерзала и встала.
– Да сиди ты... – он легонько толкнул меня в плечо. Постоял, раз
думывая; вздохнул:
– Когда Тории Солль было двадцать с небольшим лет... Она, юная не
веста, приехала в Каваррен с женихом... Это был не я. Это был студент
по имени Динар Дарран.
Он помолчал, наблюдая за моей реакцией. Конечно, я удивилась, но
сочла неприличным показывать это. Он, похоже, остался доволен моей вы
держкой, хмыкнул и продолжил:
– Они прибыли в Каваррен по некоему делу, связанному с научными
изысканиями... На беду, тут случился я, первый боец и первый любовник
в городе, и, конечно, красота Тории не оставила меня равнодушным... Я
повел себя скверно, и взбешенный студент Динар вызвал меня на дуэль...
Я убил его, – Солль снова прошелся по комнате, искоса изучая, как пон
равится мне это признание. Я сидела ни жива ни мертва – что–то говори
ло мне, что никто другой не удостаивался раньше столь откровенной
Эгертовой исповеди. Мне даже стало страшно – честь это или наказание?
– Я убил его, – повторил Эгерт, глядя в потолок. – Он, бедняга, и
фехтовать–то почти не умел... Тем бы дело и кончилось – но вот случи
лось, что в тот самый день в Каваррене оказался некто, ставший свиде
телем дуэли... И посчитавший меня виновным в намеренном убийстве. И
правильно посчитавший, между прочим, – он невольно поежился. – И он,
этот некто, вызвал на дуэль меня...
Солль замолчал. Я смотрела, как он вспоминает, нет – переживает
заново то, по–видимому, страшное, что случилось потом.
– Он заклял меня, – проговорил Солль глухо. – Внешне это выгляде
ло, как шрам на щеке, – он с усилием провел пальцем от виска до подбо
родка, оставив на коже красную полосу. – Вот такой шрам... И заклятие
трусости. Я сделался невыносимо, болезненно труслив, я потерял себя,
меня сожрало это трусливое чудовище, я боялся темноты, высоты, боли,
крови... Боялся позора – но как раз позор стал преследовать меня по
пятам, потому что трусов принято презирать, – он перевел дыхание.
– Господин Эгерт, – сказала я шепотом, – может быть, не надо?
Он понял, что я хотела сказать. Хмуро усмехнулся:
– Надо, Танталь... Я хочу, чтобы ты поняла...
Он сел наконец, забросил ногу на ногу, сложил ладони на колене:
– Да... Мне пришлось оставить прежнюю жизнь и бежать из города. Я
пережил и боль, и грязь, и стыд, пока судьба не привела меня в город,
где деканом в университете был господин Луаян, а Тория – Тория! – была
его дочерью... Я хотел снова бежать – но декан не пустил меня. Он за
ронил в мою душу надежду – встретится с тем, кто заклял меня, и вымо
лить прощение...
Дождь за окном перестал быть ливнем – теперь это был мелкая, над
садная, залепившая стекло морось. Эгерт замолчал, и я решила было, что
больше он ничего и не расскажет.
Он вдруг улыбнулся:
– Значит, Луар теперь – настоящий мужчина? И ты оценила его по
достоинству?
Я вздрогнула от неожиданности и потеряла над собой контроль. Мои
уши, шея и лицо загорелись теплым и мучительно алым. Я потупилась,
склонив голову, безуспешно пытаясь скрыться от Эгертового взгляда.
Его рука легла мне на загривок:
– Ну... Меня–то зачем стесняться?
Я замерла, боясь поднять голову и ненароком сбросить его ладонь;
он вздохнул, осторожно потрепал меня по затылку, отошел к окну.
Он говорил и говорил; перед глазами моими возникали и расплывались
призрачные картины чужой жестокой жизни. Я видела двадцатилетнего
Эгерта Солля, впервые поднимающегося на крыльцо величественного Уни
верситета, видела надменное лицо молодой Тории, замкнувшейся в своем
горе... Слишком много боли. Эти двое прошли длинный и мучительный
путь, и стали счастливы – будто бы затем, чтобы дать возможность Орде
ну Лаш изничтожить это счастье. «Окончание Времен», разрытая могила,
Черный Мор, явившийся на зов безумного Ордена... Тут же зачем–то вос
поминание о моем бледном прыщавом дядюшке, вечно ущемленном, тонко и
надрывно спорящего с моей матерью... Тогда еще живой... И сразу – му
рашки по коже, потому что, слушая Эгерта, я будто своими глазами уви
дела декана Луаяна, мага, остановившего Мор ценой собственной жизни.
Эгерт запнулся. Помрачнел, кусая губы. Резко обернулся ко мне:
– Фагирра. Того человека звали Фагирра; он пытался заставить меня
предать... Я же был трусом, я не мог противостоять насилию... После
того, как затея Ордена провалилась, во всем обвинили Луаяна, он–де
вызвал мор колдовством... И Торию. Ее схватили...
Я содрогнулась. Темница и пыточная камера. И тот человек, кровный
отец Луара: «Где же? Где Амулет?»
– Амулет? – переспросила я машинально. Солль, кажется, не услышал:
– ...А свидетелем обвинения был я... Вернее, мой страх. Я должен
был сказать то, чего ждал от меня Фагирра... Потому что мой страх был
сильнее меня. Он сделал меня рабом... Фагирра знал, – он снова уселся,
сцепив пальцы. Устало вздохнул:
– Вот... Когда она вошла в зал суда...
Я зажмурилась. Каждый шаг – боль в изувеченном пытками тело... И
толпа, густая, как кисель, плотная толпа, ненавидящие взгляды... Гул,
рев – и гробовая тишина... И помост, на который поднимаются свидете
ли... Судья за длинным столом и скамейка для обреченной женщины...
Солль перевел дыхание:
– Она тоже знала. Она знала, что я скажу – «да». Да, почтенный
судья, и вы добрые люди, да, Луаян с дочерью вызвали Мор, да, я был
рядом и все видел... Да. Да. Она сама позволила мне. Да.
В глазах его промелькнул некий мрачный, жутковатый огонек. Я зата
ила дыхание.
– Не знаю, как... – глухо произнес Эгерт, – но я сказал «нет».
Нет, вранье, нет, нет...
Он откинулся на спинку. Потер ладонями лицо:
– ...И в этот момент заклятие упало, Танталь. И шрам исчез... И
все стало... хорошо. Потому что... Эти клещи, у них рукояти заточен
ные... В грудь. Потому у меня что не было другого оружия, а у него был
отравленный стилет... Все. Закопали. Забыли...
Он убрал ладони. Его глаза были серо–голубые с темным ободком, ус
талые больные глаза:
– Вот и все, Танталь. После рождения Луара... Тория долго хворала.
И у нее не было других детей – долго, очень долго, будто Фагирра, уми
рая, послал ей вслед проклятие... И мы уже потеряли надежду, когда ро
дилась Алана. И вот, теперь ты знаешь...
Он отвернулся. Сказал, обращаясь к вепрю на старом гобелене:
– И в жизни моей было много счастья... так много, что теперешняя
расплата кажется мне почти справедливой. Тория... Она стала частью ме
ня, и она болит у меня... Она... Как оскверненная святыня, к которой
нету сил вернуться. Видишь, как я говорю... Никому... почему–то тебе.
Ты не знаешь, почему?
Мне захотелось снова стать на колени.
– Есть еще один человек, – он бездумно провел пальцем по клыкастой
веприной морде, – который... которому я мог бы... но это было бы
по–другому. Он сам все знает... Ведь это он пометил меня шрамом и нало
жил заклятие... он сломал мою жизнь... Подарил мне... меня... – он
вздохнул. – Но я боюсь его. Я никогда не говорил бы с ним так же, как
сегодня с тобой.
– Кто это? – спросила я шепотом.
– Его зовут Скиталец, – проронил Эгерт, как мне показалось, нео
хотно. – Другого имени никто не знает... Он стар... Он не маг, но...
– Наложил заклятие?
– Да... Он... никто не знает, кто он. Декан Луаян считал, что он –
бывший Привратник, не впустивший в мир Того, кто стоял на пороге,
Третью силу... И обожженный этой силой, отмеченный... Ах да, ты же не
знаешь, что это такое... Привратник, Дверь... Ты не знаешь. Да и я не
знаю толком... Но раз в году, на День Премноголикования, он является в
город... И мы встречаемся с ним в трактире «У землеройки». И я не разу
не решился с ним заговорить... Смотрим друг на друга, выпиваем по ста
кану вина – и он уходит, а я остаюсь.
Он закрыл глаза, вспоминая. Чуть приподнял уголки губ:
– Он не меняется последние двадцать лет... Все время, что я его
знаю. Странно... Для человека... Впрочем, кто знает. Он... Такие без
различные глаза, в них будто безразличие всего мира... И веки без рес
ниц. И странно, если какие–то наши, человеческие дела еще интересуют
его... Ему наверняка все равно... Но в День Премноголикования... Он
приходит, и ни разу не опоздал.
Долгое время мы оба слушали дождь.
– Амулет, – Эгерт потер лоб и вздохнул. – Луар добыл Амулет... Ко
торый так хотел заполучить Фагирра. Он хранился у декана Луаяна в ка
бинете... После его смерти Тория перепрятала его, чтобы я, трус, не
выдал под пытками... И сама... не сказала... ему. Когда подошла Оса
да... Мы отдали медальон. Отдали Скитальцу, потому что он, мы знали,
сохранит его... Значит, Луар виделся со Скитальцем. Значит, тот отдал
ему медальон. Значит, Луар – действительно Прорицатель...
Эта мысль приходила мне в голову и раньше – но только произнесен
ная Эгертом вслух, она окончательно превратилась из бреда в приговор.
– Ну и что теперь? – спросила я шепотом. – Он... Мне кажется, он
что–то задумал. Он решил – раз все твердят мне, что я сын Фагирры, то
я сделаюсь–таки его сыном... Что же теперь, господин Эгерт?
Он улыбнулся:
– Девочка, я–то уж точно не маг... И я не умею поворачивать время
вспять. Чего же ты хочешь?
Я собралась с духом:
– Я хочу, чтобы вы вернулись. Я хочу, чтобы вы нашли Луара... И
чтобы вы попросили прощения у госпожи... у Тории. Ей... плохо.
– Так ты ничего не поняла, – сказал он тоскливо. – По–твоему,
срубленное дерево достаточно приставить к пеньку, и оно зацветет...
И тогда я озлилась. Здравый смысл успел испуганно пискнуть «не на
до», но злость уже ударила мне в лицо, снова залив его краской:
– Вы... Да вы просто... Вы бросили раненого человека. Может быть,
смертельно раненого. Вы лелеете свою боль... А их вы обрекли... на еще
худшее одиночество. И не ищите, нет вам оправдания... Зачем вы остави
ли Торию, и как раз тогда, когда должны бы...
– Замолчи, – сказал он холодно, и в голосе его скользнуло нечто,
от чего слова присохли к моему языку. Я забылась–таки. Забыла, с кем
говорю. Кого поучаю. Упаси меня небо связываться с полковником Соллем.
Я втянула голову в плечи, глядя в пол и устало думая, что вот он,
конец моей миссии, которая позорно провалилась, и теперь предстоит об
ратный путь с «пшаканьем», дождем и холодными ночами, и вместо Луара
меня встретит молодой Фагирра, и тогда останется только молча уйти с
его дороги...
За окном наступили сумерки. В полумраке комнаты я видела только
неподвижный Эгертов силуэт; так прошел, наверное, целый час. Он сидел
как камень – а я не решалась встать и уйти.
– А как же твой театр? – вдруг спросил он негромко. – Я его не
представляю... без тебя.
У меня перехватило горло. Я не ответила.
– Из–за Луара? – спросил он все так же тихо.
Я кивнула, надеясь, что в темноте он не разглядит моего кивка. Но
он разглядел:
– Навсегда?
– Господин Эгерт, – сказала я шепотом, – я пойду, наверное. Прос
тите... Я пойду.
Он поднялся, подошел к столу и зажег свечу. Сначала осветились ла
дони в паутине теней, а потом и лицо – удивительно спокойное, даже
бесстрастное; я вскочила, одергивая юбку:
– Так я пойду, да?
– Сядь, – проронил он, не оборачиваясь. Мне стало страшно.
– Танталь, – попросил он, глядя в огонь. – Расскажи теперь о себе.
...Я долго мучилась, пытаясь отделаться побасенками и то и дело
бормоча «вот и все». Врать у меня не хватило ни духу, ни совести; я
долго не могла поверить, что все это интересно ему – а потом что–то
внутри меня прорвалось, и сполна отплатила ему за его откровенность,
заново проживая и детство, и приют, и встречу с Флобастером, и встречу
с Луаром... Я рассказала ему о нашей первой ночи в повозке, а потом о
гостинице «Медные врата» – чтобы он понял. На этот раз я не умолчала
ничего, рассказывая и стыдное и неприглядное, я упивалась собственной
исповедью, как упивается путник, добравшийся до последнего еще не вы
сохшего колодца. Я впервые в жизни поняла тех приютских девчонок, ко
торые так любили плакать и рассказывать мне историю своей жизни...
– Да, – сказал он, когда я замолчала. – А мне кажется, что так ма
ло времени прошло... с тех пор, как я объяснил Луару, а в чем вообще
разница между мужчиной и женщиной.
Он усмехнулся и долго, требовательно смотрел мне в глаза – пока не
дождался, чтобы я улыбнулась тоже.
– Ты... славная девочка, Танталь. Как жалко... Что все это... Так
обернулось. Как жаль...
Где–то внизу хлопнула дверь и послышались голоса. Я невольно
вздрогнула; в дверь тихонько стукнул слуга:
– Господин Эгерт... Гонцы... Снова господа стражники, послание...
Улыбка угасла на Эгертовом лице, и весь он сразу постарел и сгор
бился. Отвернулся к темному окну.
– Господин Эгерт, – сказала я так убедительно, как только могла. –
Поедемте, господин Эгерт... Поедемте, мне одной страшно возвращать
ся...
Этот убийственный довод пришел мне в голову только что – и, обра
дованная, я с нажимом повторила:
– Да, страшно... Там же разбойники на дорогах... Господин Эгерт...
Слуга просунул в дверную щель голову и руку со свечкой:
– Так как, господин? Просить?
Эгерт медленно повернулся ко мне:
– Танталь... Обожди пока... Выйди.
Уводимая слугой, я слышала нервные, напряженные голоса гонцов,
ожидавших в прихожей. Потом послышались шаги по лестнице и бряцание
шпор; потом я очутилась в маленькой комнате для гостей, и слуга с пок
лоном принес мне ужин.
