* * *
Теперь я была Хааровой марионеткой.
Дни цеплялись один за другой; я будто брела бездумно по грязной
дороге, и все, что было в моей жизни достойного, оставалось далеко за
спиной, а впереди ничего не было вовсе.
Я выходила на подмостки, как кукла; Хаар иногда похваливал меня,
иногда бранил, но я и без него знала, что играю отвратительно, что по
хожа на всех его актеров, что посредственна, как мешок с мукой и что
именно за это новые товарищи перестали меня ненавидеть. Лысый комик
тот вообще души во мне не чаял, дарил конфетки и, почемуто вообразив
себя неотразимым мужчиной, покровительственно хватал за все места, до
которых мог дотянуться. Я отмахивалась от него, как от мухи; он не за
мечал моего презрения и оставался в уверенности, что своим вниманием
оказывает мне честь.
Мне было все равно. Я разучилась бояться, радоваться и злиться.
Слова Флобастера висели надо мной, как рок. «Он оставит тебя и за
будет»; первая часть пророчества сбылась с изумительной быстротой.
Мне следовало ненавидеть предателяЛуара но сознание, что я на
казана поделом, надломило мою волю и пригасило все скольконибудь
сильные чувства; все, кроме стыда и раскаяния. Мне не стоило вмеши
ваться в его судьбу. Роковое представление, погубившее целую семью,
было целиком на моей совести и не только у Луара, но и у Эгерта с
Торией тоже достаточно причин, чтобы возненавидеть меня... Впрочем,
думать о Луаре у меня просто не было сил.
Не менее больно было думать о Флобастере вот кого я предала, вот
за что и меня предали...
Не раз и не два мне хотелось броситься вдогонку. Мне снилось, что
я вижу наши три повозки посреди чиста поля, бегу, спотыкаюсь и не
могу добежать, повозки медленно уплывают за горизонт, оставляя меня в
слезах и отчаянии.
Снился и Луар. Как я подбираю его, пьяного, лежащего посреди улицы
только он не пьян, а мертв, и я напрасно пытаюсь вдохнуть в его
грудь хоть немножко воздуха...
Луар как орудие рока. Эта мысль выдавливала из меня жалкую, кривую
ухмылку. Поделом вору и мука; я действительно находила странное удо
вольствие от полной и окончательной глубины своего падения. Поделом;
так мне и надо.
Неизвестно, до чего я дошла бы в своем самобичевании; случилось,
однако, так, что после очередного представления Хаар не похвалил меня
и не поругал, а, приподняв в усмешке кончики своего длинного рта, об
нял за талию и дохнул прямо в ухо запахом одеколона:
Ну что... Созрела, а?
Сердце мое упало. Жестокая судьба изыскала резерв, дабы усугубить
мои несчастья; очевидно, во искупление моей вселенской вины следовало
испытать и это.
Черные, пронзительные Хааровы глаза насладились моим смятением;
жесткая наодеколоненная рука покровительственно взяла меня за подборо
док:
Хороша... Простовата, но посвоему хороша, с перчиком... Пойдем.
Его совершенно не заботило, что в свидетелях этого приглаше
нияприказа оказалась вся труппа, что героиня покраснела как томат, ее
наперсница на миг задержала дыхание, комик возвел глаза к небу, громи
лагерой хохотнул, а старуха пожевала челюстями. Очевидно, так у них
было принято.
Трудно объяснить, о чем я думала, когда, конвоируемая Хааром, шла
с ним через двор большого дома, где он снимал комнату. Голова моя была
будто набита ватой, и такими же ватными сделались ноги, а мысли каза
лись уродцами без головы и хвоста, не мысли, а клочки: завтра, может
быть, он уважит и эту... труппа уедет из города... или Хаар, или...
вспоминать и глотать слезы... ты толкнул меня на это, Луар. Пусть нам
всем будет хуже... тебе же будет хуже... ты сам виноват.
Мысль о том, что таким образом я отомщу предателю, не вызвала ра
дости. Хаар плотно задвинул задвижку, прошелся по комнате, приглашая
меня оценить ее удобство и богатство; повалился на кровать, не снимая
сапог:
Нука... Поверниська вот так...
Авторитетный жест смуглой руки объяснил мне, как именно следует
повернуться. Он привык вертеть людьми, будто куклами, подумала я, по
ворачиваясь, как на торгах.
Хаар покивал, довольный. Щелкнул языком:
Да, замарашка... Будешь умницей подарю тебе новое платье, без
рукавку и плащ... Что ты хочешь, чтобы я тебе подарил?
Я тупо молчала, и это было плохо. Он нахмурился:
Язычок проглотила? Ладно... Подарю тебе все по очереди, какую
тряпку первой снимешь, таков и подарок будет... Давайка.
Внутри меня все скорчилось от стыда; я жалобно подумала, что, ка
кой бы ужасной не была моя вина, расплата за нее всетаки слишком жес
тока. Луар, ты видишь?!
Пальцы мои уже возились с застежкой плаща. Не испачкать, подумала
я вяло, и бросила плащ на спинку кресла.
Хорошо, сказал Хаар, облизывая узкие губы. Плащик. Получишь.
Что потом?
Неужели Флобастер не сумеет меня простить?! Сумеет, но не захочет.
Как не захотела бы я на его месте... Хорошо бы вернуться назад, к тому
моменту, когда там, в переулке, он просил меня сказать, что я пошути
ла...
Впрочем, все повторилось бы снова, потому что... Жить без Луара
можно, но очень уж тоскливо. Невыносимо.
Я распустила шнуровку безрукавки. Бросила на кресло поверх плаща.
Хаар довольно зажмурился:
Тактак... Нуну...
Скорей бы все кончилось, подумала я устало. Заползти бы в ка
куюнибудь щель, закрыть глаза и обо всем забыть. И не видеть перед
собой этой смазливой, самодовольной рожи. И не помнить тех Флобастеро
вых слов...
Я стянула через голову платье, расшнуровала корсет; нижняя юбка
распласталась на полу, как дохлая бабочка. Я подняла ее и, машинально
отряхнув, аккуратно сложила на кресле. В одной тонкой рубашке было хо
лодно впрочем, колотившая меня дрожь имела совсем другое происхожде
ние.
...Нас было пятеро пятеро приютских девчонок, не внявших запре
там и сбежавших на представление бродячей труппы. Гезина в ту пору бы
ла еще голенастым подростком на маленьких ролях, Мухи не было вообще,
Фантин казался в два раза тоньше, и лирические сцены на пару с Бариа
ном играла Дора пышнотелая, соблазнительная дамочка; несколько меся
цев спустя она ушла фавориткой к богатому аристократу, в замке которо
го мы жили неделю... Но тогда, в тот день, я ничего этого не знала я
просто купалась в своем восторге, разинув глаза и рот, забыв обо всем
на свете, восхищаясь и изнывая от зависти к этой жизни, такой свобод
ной, такой яркой, к этому делу, такому странному и прекрасному, к этим
подмосткам, к этим людям, казавшимся мне особенными, исключительными,
почти что магами...
После представления, хоть было уже поздно и товарки мои, боясь ра
зоблачения, торопили меня обратно в приют, я пробралась в головную по
возку и среди потных полуодетых актеров нашла Флобастера.
Я стала перед ним на колени; я плакала и молила, обещала делать
самую тяжелую и грязную работу пусть только он возьмет меня с собой,
я не могу возвращаться в приют...
Он пожимал плечами зачем, к чему, сами с трудом кормимся, а что,
если попечителям приюта это не понравится и они вышлют погоню... На
любой земле свои законы и не бедным странствующим актерам нарушать
их. Что ты, девочка...
Мои товарки ушли, не дождавшись меня; поспешность не помогла им
их отсутствие обнаружилось, все в один голос указали на меня, как на
зачинщицу, да так оно, по правде, и было... Нас жестоко высмеяли за
пристрастие к низменным зрелищам, коим в первую очередь является бала
ган; я глотала слезы от такой несправедливости и даже пыталась возра
жать за что меня высмеяли еще злее и, помучив всю провинившуюся пя
терку долгим судебным разбирательством, приговорили к публичной порке.
Не знаю, как бы я это вынесла но, к счастью, наказанию на сужде
но было свершиться.
До сих пор неизвестно, почему Флобастер переменил свое решение и
чем он купил попечительницу приюта. Деньгами? Вряд ли. Он пробыл в ее
кабинете весь вечер а глубокой ночью, явившись в спальню и подняв
всех на ноги, эта дама с вечно поджатыми губами велела мне собираться,
и тогда, еще не веря своему счастью, я уже знала тем не менее, что вот
она пришла, моя настоящая жизнь...
...Хаар лежал на кровати, не сняв сапог. Я стояла перед ним в од
ной рубашке; от сыто щурился, как кот, к которому каждый день является
на дом покорная мышка.
...А что делать?! Мышка сама полезла в мышеловку, теперь ЭТО ее
мир, и можно приспособиться и выжить... Или куда? На улицу? В служан
ки? Мыть заплеванный пол?
Хаар обнажил в усмешке свои белые зубы:
Ну же... У тебя уже полно подарочков, и последним будет тонкая
сорочка... Из нежного полотна... такого нежного, как твоя шкурка.
Нука!
Я стиснула зубы, и на секунду его лицо скрылось из глаз, отгоро
женное от меня скользящим полотном. Потом я снова увидела его доволь
ный растянутый рот, и сорочка была уже у меня в руках.
Он с хрустом потянулся. Носком одной ноги зацепил за пятку другой,
лениво стянул сапог, потом другой; расстегнул на груди куртку и рубаш
ку, обнажив позвериному шерстистую грудь. Не торопясь, горделиво пох
лопал себя по причинному месту мне показалось, что в штанах его ше
велится изрядных размеров гадюка. Поманил меня пальцем:
Утютю...
Скрипнули половицы под моими босыми ногами. Я не чувствовала холо
да; Хаар тяжело дышал, от чего в крупном с горбинкой носу его трепета
ли черные волоски:
Ай, славная девочка... Будешь послушной будешь счастливой, все
у тебя будет, как сыр в масле... Иди, его пальцы чуть дрожали, он
расстегивал пряжку кожаного с бляхами пояса.
Я оказалась рядом с кроватью; благоухая одеколоном, он поймал меня
за безвольно свисающую руку, и ладонь его оказалась горячей, как утюг:
Будешь счастливой... Верь мне...
Я послушно улеглась и в этот самый момент во мне взбеленилась
память.
Ошалевшая от моей бесстыдной покорности, память ревела, как пой
манный зверь. Память подсовывала мне картину за картиной глаза Луа
ра, волосы Луара, хрипловатый со сна голос: «когда мне было пять лет,
я упал в бочку с дождевой водой..." Теплые ладони на моих бедрах. Лу
ар, мой властный сын, мой нежный мучитель... Целомудренный, как дожде
вая вода... Вот я лежу затылком на расслабленной тонкой руке, я боюсь
не то что пошевелиться вздохнуть, все мое тело затекло до бесчувс
твия, а Луар все не просыпается, и, скосив глаза, я разглядываю его ли
цо...
Надо мной нависало масляное, с сизым подбородком, холеное лицо Ха
ара.
Я завопила как резаная.
Выскользнув изпод его рук, путаясь в подвернувшейся простыне, я
схватила в охапку свою одежду и ударилась в дверь, как мошка в стекло
фонаря. Боль от ушиба заставила меня вспомнить о засове; обламывая
ногти, я вырвалась из комнаты и кинулась бежать. Толстая хозяйка, вос
седавшая в прихожей, поперхнулась и закашлялась. Вероятно, коридорами
ее почтенного дома не каждый день бегают совершенно голые девчонки с
круглыми безумными глазами.