* * *
У городских ворот его не хотели пускать. Он назвал себя; помедлив,
ворота отворились, и два стражника почтительно приветствовали Луара,
ведь Каваррен – родной город прославленного семейства, пусть же юный
отпрыск войдет...
Юный отпрыск не помнил, где среди хитросплетения улочек искать де
довский дом; город погружен был во тьму, нарушаемую только тусклым све
том узких окон, да редкими фонарями, да факелами в руках патруля...
Патруль проводил Луара до самых ворот. Высокий дом Соллей сиял ог
нями, как именинный пирог.
Луар долго стоял на улице, и рядом переминалась с ноги на ногу из
мученная кобыла. Редкие прохожие удивленно поглядывали на неподвижно
стоящего в темноте человека и всхрапывающую лошадь; он пытался вызвать
в памяти картинку, придуманную Танталь и подстегнувшую Луара к путе
шествию – вот отец его сидит у стола, уронив голову на руки; отец ждет,
когда на пороге встанет...
На улицу глухо доносился многоголосый гам. Все эти освещенные ок
на, чужие голоса в Соллевом доме не вязались с выстраданной картинкой,
теперь она казалась нелепицей, в которую и поверить–то невозможно; Луар
впервые подумал с ужасом, что отца его нет в Каваррене, что в доме ве
селятся чужие незнакомые люди, а где отец – неведомо, и неведомо, жив
ли...
Ему захотелось заплакать – но глаза оставались сухими, хотя здесь,
в темноте, некого было бояться или стыдиться. С трудом сдвинув с места
окоченевшие ноги, он толкнул ворота и вошел.
Над парадным входом темным полотнищем плескался родовой стяг. Из
пристройки выскочил кто–то – кажется, конюх; Луар не пришлось ничего
объяснять – многострадальную лошадь увели, заверив при этом, что «гос
подин Солль заждался, все уж собрались». Лакей распахнул двери; пошат
нувшись, Луар шагнул в мягкое тепло, полное знакомых с детства запахов
и мокрых, распятых на вешалках плащей...
Слуга помог ему раздеться, и на радушном лице его понемногу прос
тупили страх и замешательство; Луар увидел себя в большом, до пола,
зеркале – обветренное лицо, черные запекшиеся губы, лихорадочный блеск
воспаленных глаз; он увидел себя и понял, почему смутился слуга.
В полумраке плавали язычки свечей. Луар поднялся по лестнице, пом
нившей первые шаги его отца и похороны его деда. В лицо ударил пьяный,
нестройный шум, Луар захотел назад – но двигался вслед за слугой, и на
секунду ему показалось, что он фигурка башенных часов, спешащая по сво
ему желобку вслед за другой фигуркой, и потому не может ни отступить,
ни остановиться...
Он очутился в большом обеденном зале; со стен смотрели отрешенные
лица предков, в двух каминах истово пылал огонь, а прямо от входа тя
нулся невообразимо длинный стол, окруженный глазами навыкате, эфесами,
масляными губами, блестящими эполетами, красными напряженными шеями,
жестикулирующими руками, мундирами – несколькими десятками незнакомых
громогласных людей. Сборище пило и хохотало, хвалилось и спорило – да
леко, в темной дымке, на краю сознания, потому что во главе стола сидел
неподвижный, будто выточенный из кости человек. Сидел и смотрел в ска
терть.
По столу тянулась длинная дорожка горящих свечей; огоньки трепета
ли от неслышного смеха и неслышных выкриков. Небо, растерянно подумал
Луар. Зачем все. Зачем я пришел... Где я. Зачем.
Потом у него в голове будто лопнула перепонка, и сразу нахлынули
пронзительные голоса:
– ...Да кому другому рассказывай – в старину! Вон, у меня вепри,
так это же гром небесный... ...твоих поросяток дюжину собьет...
– ...И помнить тут нечего... Увидим, как бои будут...
– ...И тут он выкатывает бочку пороха...
– ...Слава полка, честь полка, гордость полка...
В этот момент отец вздрогнул и поднял голову.
Качнулись язычки свечей.
Они смотрели друг другу в глаза – через стол, над головами пирую
щих; все Луаровы надежды на мгновение ожили, чтобы тут же и сгинуть
безвозвратно. Он еще ловил взгляд чужого немолодого человека, сидящего
во главе стола – но белое как кость лицо отца вдруг обнаружилось рядом,
и колебались огоньки в бронзовых блюдечках подсвечника, и Луар отшат
нулся, будто ожидая нового удара.
Отец смотрел на него тем взглядом, который так пугал Луара в гла
зах матери – напряженно–изучающим, пронизывающим насквозь, так, что хо
телось закрыть лицо руками.
Он отступил, едва не сбив слугу с подносом; зал накренился, будто
желая прилечь на бок, и в этот же момент на Луара жестко схватили за
плечо:
– Что с тобой?
Зашелестела отодвигаемая портьера. Снова пахнуло теплым спертым
воздухом, будто из старого домашнего сундука; перед глазами Луара ока
зались узкие мраморные ступени с медными прутьями поручней, потом ис
пещренные трещинами половицы, потом глубокий, вязкий как болото ворсис
тый ковер.
За спиной бесшумно прикрылась дверь. Шум пира безнадежно отдалился
– так отдаляется грохот прибоя от утопленника, почившего на темном и
тихом дне.
Луар поднял голову; со стен свирепо пялились породистые вепри,
вытканные и вышитые на старинных гобеленах. С портрета в массивной раме
смотрели два незнакомых лица – женщины и мальчика.
Отец стоял у него за спиной. Луар видел неподвижную тень на вор
систом ковре; потом тень укоротилась и расплылась – отец переставил
светильник.
Жалобно звякало оконное стекло под порывами холодного ветра. Луар
вспомнил свою бешеную скачку – и изумился. Ледяной ветер в лицо... Пос
тоялые дворы... Вот он приехал. Вот.
Наверное, надо было обернуться – но он стоял, опустив голову,
а перед глазами без остановки неслась навязчивая лента дороги, пучки
пожухлой травы, голые стволы, голые поля, бесконечные, будто намалеван
ные на боках вертящегося барабана...
– Как... мама? – спросили у него из–за спины.
Луару захотелось кричать. Вместо этого он подошел к мягкому креслу
и, скорчившись, опустился на его край.
– Она... здорова?!
Луар сидел, марая дорогой ковер мокрыми дорожными сапогами. Теперь
он ощутил, как гудит спина, как горит обветренное до мяса лицо, как
саднят черные губы. Перед глазами у него безостановочно прыгала дорога.
– Сынок...
В голосе отца скользнуло нечто такое, что заставило Луара выйти из
болезненного оцепенения. Он поднял голову.
Отец стоял посреди комнаты, и левая рука его непроизвольно терла
правую; Луару почему–то показалось, что отцу хочется стереть с ладони
след от прикосновения к его, сына, плечу.
– Сынок... – повторил отец глухо. Луару померещилась угрюмая ус
мешка.
– Она здорова, – сказал Луар. – Она...
Он вдруг увидел себя со стороны, совсем отстраненным холодным
взглядом – скорчившийся человечек на краешке мягкого кресла; так же хо
лодно, отстраненно он слушал слова, которые с трудом слетали с его
же запекшихся губ.
Отец молчал. Глаза его на бледном костяном лице становились все
больше, пока Луар не увидел в черном зрачке собственного отражения.
Тогда он замолчал.
Отец выпрямился. Покачиваясь, как пьяный, прошелся по комнате, ос
тановился перед столом, склонил голову к плечу и сосредоточенно сунул
палец в огонек свечи.
– Тория, – сказал он шепотом. – Тория...
Пламя облизывало его палец с двух сторон, чтобы затем сойтись в
единый огонек и устремиться к потолку.
– Тория, – пламя неподвижной красной точкой стояло у Эгерта в гла
зах.
– Папа, – шепотом сказал Луар.
– Прости ее, – отец накрыл свечку ладонью, огонек треснул и погас.
– Ты простил?
Луар удивленно молчал. Он не задумывался над тем, должен ли он ко
го–то прощать.
– Она... Я виноват... Ей... – отец тер ладони, размазывая копоть,
– еще больнее... хоть трудно представить... но... чем мне.
– А мне? – удивился Луар.
В большом обеденном зале завели нестройную, но дружную и громкую
песню.
– Извини, – выдохнул отец. Луар смотрел теперь в его широкую спи
ну, из–за плеча выглядывал кудрявый мальчик с портрета. – Извини. Но...
Ей... Невозможно видеть тебя. Ты... с каждым днем... все больше похож
на отца.
Застольная песня прервалась молодецким хохотом. Под окном хрипло
протрубил рожок, издалека ответил другой – патруль объезжал спокойные
улицы спокойного города.
Кудрявый мальчик с портрета улыбался лукаво и безмятежно.
– На кого? – тихо спросил Луар.
Эгерт застонал сквозь зубы и обернулся. Луар встретился с ним
взглядом – и подался назад.
– На своего отца... На Фагирру, служителя ордена Лаш, который...
пытал твою мать.
Внизу тяжело хлопнула дверь. Гости разъезжались, так и не дождав
шись хозяина и не жалея об этом; ржанула чья–то лошадь, кто–то выругал
лакея, и снова смех, пьяная похвальба...
Луар смотрел, как распрямляются ворсинки ковра на месте, где се
кунду назад стоял Эгерт Солль.
Он понял сразу и сразу поверил. За плечами у него уже были безум
ные глаза матери, холодная пьяная ночь и бешеная скачка за ускользающей
надеждой.
Ворсинки распрямлялись, как распрямляется трава. Как зеленый луг,
где тьма стрекоз, где бродят вверх–вниз красные с черным жучки, где так
приятно лежать на спине, раскинув руки, глядя в облака...
...И он лежал на спине, раскинув руки, а рядом, за стеной травы,
играли и баловались его родители. Зеленые метелочки стелились, пригиба
лись к земле, чтобы потом медленно распрямиться.
Черные волосы матери сплетались со стеблями, с длинными острыми
листьями, с желтыми, как пуговицы, цветами; отец смеялся, ловя ее за
пястья, опрокидывая в зеленое месиво трав и падая сам, сплетая со стеб
лями уже свои, светлые, как у Луара, волосы...
Луар бездумно улыбался и смотрел, как у самого его лица вьются по
бесконечной невидимой спирали две красно–черные, будто атласные, бабоч
ки.
Отец и мать кружились в плотном, почти осязаемом облаке; маленько
му Луару казалось, что это облако пахнет, что у него дурманящий запах
пыльцы... Он лежал и смотрел в голубое небо, украшенное склоненным сте
бельком и желто–зеленой гусеницей на его вершине. Ему представлялось,
что гусеница – пряжка на небесном платье...
А потом сквозь стену трав протянулись две руки – одна тонкая, бе
лая, с прозрачными ниточками вен, другая жесткая, сильная, загорелая;
одна рука легла Луару на лоб, другая деловито почесала его за ухом.
Отец и мать, оказывается, держали в зубах каждый по травинке. Не
говоря ни слова, Луар сорвал пушистую метелочку и тоже сунул в рот...
Облако накрыло и его тоже. Будто одеялом...
Они лежали в траве, и подушкой Луару служило плечо матери, а ложем
– спина отца.
Бесконечная песня кузнечиков и чей–то заблудившийся поросенок на
краю поляны...
И небо.
...Луар поднял глаза. Вместо облаков был высокий сводчатый пото
лок. На потолке снова лежали тени – его и отца...
Отца. Мир не излечился, мир вывихнулся окончательно – и утвердился
в этом противоестественном положении.
Чтобы не свихнуться вслед за ним, Луар снова увидел себя со сторо
ны. И подумал, что хорошо бы умереть. Упасть лицом в ковер...
Но тот же отстраненный холодный рассудок подсказал ему, что он не
умрет. От э т о г о не умирают.
– Как ты узнал? – услышал он собственный мертвый голос. Голос со
стороны.
Его собеседник молчал. Кстати, подумал отстраненный Луар. Как мне
его теперь звать? Просто Эгерт? Господин Эгерт?
– Я похож на него? Да? Я похож?
– Я виноват, – глухо сказал тот, кто был Луаровым отцом. – Но... Я
видеть тебя не могу, мальчик мой. Прости, Денек... Я не могу.
